Неточные совпадения
Степан Аркадьич ничего не ответил
и только в зеркало взглянул
на Матвея; во взгляде, которым они встретились в зеркале, видно
было, как они понимают друг друга. Взгляд Степана Аркадьича как будто спрашивал: «это зачем
ты говоришь? разве
ты не знаешь?»
— Я
тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я
тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою,
и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее
есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò
будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло.
И она —
на твоей стороне.
— Я больше
тебя знаю свет, — сказала она. — Я знаю этих людей, как Стива, как они смотрят
на это.
Ты говоришь, что он с ней
говорил об
тебе. Этого не
было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг
и жена — это для них святыня. Как-то у них эти женщины остаются в презрении
и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей
и этим. Я этого не понимаю, но это так.
— Ну,
будет,
будет!
И тебе тяжело, я знаю. Что делать? Беды большой нет. Бог милостив… благодарствуй… —
говорил он, уже сам не зная, что
говорит,
и отвечая
на мокрый поцелуй княгини, который он почувствовал
на своей руке,
и вышел из комнаты.
— Отлично, отлично, —
говорил он, закуривая толстую папиросу после жаркого. — Я к
тебе точно с парохода после шума
и тряски
на тихий берег вышел. Так
ты говоришь, что самый элемент рабочего должен
быть изучаем
и руководить в выборе приемов хозяйства. Я ведь в этом профан; но мне кажется, что теория
и приложение ее
будет иметь влияние
и на рабочего.
А я, как
и тогда
тебе говорил, — я не знаю,
на чьей стороне
было более шансов.
— Но не
будем говорить. Извини меня, пожалуйста, если я
был груб с
тобой, — сказал Левин. Теперь, высказав всё, он опять стал тем, каким
был поутру. —
Ты не сердишься
на меня, Стива? Пожалуйста, не сердись, — сказал он
и улыбаясь взял его за руку.
— Твой брат
был здесь, — сказал он Вронскому. — Разбудил меня, чорт его возьми, сказал, что придет опять. —
И он опять, натягивая одеяло, бросился
на подушку. — Да оставь же, Яшвин, —
говорил он, сердясь
на Яшвина, тащившего с него одеяло. — Оставь! — Он повернулся
и открыл глаза. —
Ты лучше скажи, что
выпить; такая гадость во рту, что…
— А знаешь, я о
тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни
на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый.
И я
тебе говорил и говорю: нехорошо, что
ты не ездишь
на собрания
и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди
будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут
на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
— Я нахожу, что
ты прав отчасти. Разногласие наше заключается в том, что
ты ставишь двигателем личный интерес, а я полагаю, что интерес общего блага должен
быть у всякого человека, стоящего
на известной степени образования. Может
быть,
ты и прав, что желательнее
была бы заинтересованная материально деятельность. Вообще
ты натура слишком ргіmesautière, [импульсивная,] как
говорят Французы;
ты хочешь страстной, энергической деятельности или ничего.
— Ну как не грех не прислать сказать! Давно ли? А я вчера
был у Дюссо
и вижу
на доске «Каренин», а мне
и в голову не пришло, что это
ты! —
говорил Степан Аркадьич, всовываясь с головой в окно кареты. А то я бы зашел. Как я рад
тебя видеть! —
говорил он, похлопывая ногу об ногу, чтобы отряхнуть с них снег. — Как не грех не дать знать! — повторил он.
— Этот сыр не дурен. Прикажете? —
говорил хозяин. — Неужели
ты опять
был на гимнастике? — обратился он к Левину, левою рукой ощупывая его мышцу. Левин улыбнулся, напружил руку,
и под пальцами Степана Аркадьича, как круглый сыр, поднялся стальной бугор из-под тонкого сукна сюртука.
— То, что я тысячу раз
говорил и не могу не думать… то, что я не стою
тебя.
Ты не могла согласиться выйти за меня замуж.
Ты подумай.
Ты ошиблась.
Ты подумай хорошенько.
Ты не можешь любить меня… Если… лучше скажи, —
говорил он, не глядя
на нее. — Я
буду несчастлив. Пускай все
говорят, что̀ хотят; всё лучше, чем несчастье… Всё лучше теперь, пока
есть время…
— Ну, что, дичь
есть? — обратился к Левину Степан Аркадьич, едва поспевавший каждому сказать приветствие. — Мы вот с ним имеем самые жестокие намерения. — Как же, maman, они с тех пор не
были в Москве. — Ну, Таня, вот
тебе! — Достань, пожалуйста, в коляске сзади, —
на все стороны
говорил он. — Как
ты посвежела, Долленька, —
говорил он жене, еще раз целуя ее руку, удерживая ее в своей
и по трепливая сверху другою.
— Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое
и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, —
говорил он, указывая
на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду.
Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы
спеть.
— Почему же
ты думаешь, что мне неприятна твоя поездка? Да если бы мне
и было это неприятно, то тем более мне неприятно, что
ты не берешь моих лошадей, —
говорил он. —
Ты мне ни разу не сказала, что
ты решительно едешь. А нанимать
на деревне, во-первых, неприятно для меня, а главное, они возьмутся, но не довезут. У меня лошади
есть.
И если
ты не хочешь огорчить меня, то
ты возьми моих.
— Нет, ничего не
будет,
и не думай. Я поеду с папа гулять
на бульвар. Мы заедем к Долли. Пред обедом
тебя жду. Ах, да!
Ты знаешь, что положение Долли становится решительно невозможным? Она кругом должна, денег у нее нет. Мы вчера
говорили с мама
и с Арсением (так она звала мужа сестры Львовой)
и решили
тебя с ним напустить
на Стиву. Это решительно невозможно. С папа нельзя
говорить об этом… Но если бы
ты и он…
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда
на бильярде играет. Он еще года три тому назад не
был в шлюпиках
и храбрился.
И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш…
ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот
и спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики
есть?» А он ему
говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
— Знаешь,
на меня нашло почти вдохновение, —
говорила она. — Зачем ждать здесь развода? Разве не все равно в деревне? Я не могу больше ждать. Я не хочу надеяться, не хочу ничего слышать про развод. Я решила, что это не
будет больше иметь влияния
на мою жизнь.
И ты согласен?
Неточные совпадения
Городничий.
И не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он
говорил, правда? (Задумывается.)Да как же
и не
быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что
на сердце, то
и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет
и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что
и делается в голове; просто как будто или стоишь
на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.
Осип. Да, хорошее. Вот уж
на что я, крепостной человек, но
и то смотрит, чтобы
и мне
было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо
тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, —
говорит, — это, Осип, нехороший хозяин.
Ты,
говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, —
говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не
поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — //
И тут я покорилася, // Я в ноги поклонилася: // —
Будь жалостлив,
будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди у них нет душеньки, // В глазах у них нет совести, //
На шее — нет креста!
— Нужды нет, что он парадов не делает да с полками
на нас не ходит, —
говорили они, — зато мы при нем, батюшке, свет у́зрили! Теперича, вышел
ты за ворота: хошь —
на месте сиди; хошь — куда хошь иди! А прежде сколько одних порядков
было —
и не приведи бог!
— Эта княжна Мери прехорошенькая, — сказал я ему. — У нее такие бархатные глаза — именно бархатные: я
тебе советую присвоить это выражение,
говоря об ее глазах; нижние
и верхние ресницы так длинны, что лучи солнца не отражаются в ее зрачках. Я люблю эти глаза без блеска: они так мягки, они будто бы
тебя гладят… Впрочем, кажется, в ее лице только
и есть хорошего… А что, у нее зубы белы? Это очень важно! жаль, что она не улыбнулась
на твою пышную фразу.