Неточные совпадения
— Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли: я бы позвал
тебя к себе, но жена не совсем здорова. А
вот что: если
ты хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех до пяти. Кити на коньках катается.
Ты поезжай туда, а я заеду, и вместе куда-нибудь обедать.
—
Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда так. Может быть, это и хорошая наша черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова на языке. Я скажу
тебе только, что дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому народу, — Немцы и Англичане выработали бы из них свободу, а мы
вот только смеемся.
— Я жалею, что сказал
тебе это, — сказал Сергей Иваныч, покачивая головой на волнение меньшого брата. — Я посылал узнать, где он живет, и послал ему вексель его Трубину, по которому я заплатил.
Вот что он мне ответил.
— Нет,
ты постой, постой, — сказал он. —
Ты пойми, что это для меня вопрос жизни и смерти. Я никогда ни с кем не говорил об этом. И ни с кем я не могу говорить об этом, как с
тобою. Ведь
вот мы с
тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я знаю, что
ты меня любишь и понимаешь, и от этого я
тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
— Что ж
ты всё хотел на охоту ко мне приехать?
Вот приезжай весной, — сказал Левин.
— Приеду когда-нибудь, — сказал он. — Да, брат, женщины, — это винт, на котором всё вертится.
Вот и мое дело плохо, очень плохо. И всё от женщин.
Ты мне скажи откровенно, — продолжал он, достав сигару и держась одною рукой зa бокал, —
ты мне дай совет.
—
Вот в чем. Положим,
ты женат,
ты любишь жену, но
ты увлекся другою женщиной…
—
Вот видишь ли, — сказал Степан Аркадьич, —
ты очень цельный человек.
Ты вот презираешь общественную служебную деятельность, потому что
тебе хочется, чтобы дело постоянно соответствовало цели, а этого не бывает.
—
Вот как!… Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, — сказал Вронский и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем, я его не знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только, что у
тебя не достало денег, а здесь — твое достоинство на весах. Однако
вот и поезд.
— Да? — тихо сказала Анна. — Ну, теперь давай говорить о
тебе, — прибавила она, встряхивая головой, как будто хотела физически отогнать что-то лишнее и мешавшее ей. — Давай говорить о твоих делах. Я получила твое письмо и
вот приехала.
— А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, — и он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всех, кто меня хочет знать, — прибавил он, возвышая голос и хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она всё равно что моя жена, всё равно. Так
вот,
ты знаешь, с кем имеешь дело. И если думаешь, что
ты унизишься, так
вот Бог, а
вот порог.
— Сергей Иваныч? А
вот к чему! — вдруг при имени Сергея Ивановича вскрикнул Николай Левин, —
вот к чему… Да что говорить? Только одно… Для чего
ты приехал ко мне?
Ты презираешь это, и прекрасно, и ступай с Богом, ступай! — кричал он, вставая со стула, — и ступай, и ступай!
— Ах, Боже мой, это было бы так глупо! — сказала Анна, и опять густая краска удовольствия выступила на ее лице, когда она услыхала занимавшую ее мысль, выговоренную словами. — Так
вот, я и уезжаю, сделав себе врага в Кити, которую я так полюбила. Ах, какая она милая! Но
ты поправишь это, Долли? Да!
— Браво! Вронский! — закричал Петрицкий, вскакивая и гремя стулом. — Сам хозяин! Баронесса, кофею ему из нового кофейника.
Вот не ждали! Надеюсь,
ты доволен украшением твоего кабинета, — сказал он, указывая на баронессу. — Вы ведь знакомы?
—
Вот как! — проговорил князь. — Так и мне собираться? Слушаю-с, — обратился он к жене садясь. — А
ты вот что, Катя, — прибавил он к меньшой дочери, —
ты когда-нибудь, в один прекрасный день, проснись и скажи себе: да ведь я совсем здорова и весела, и пойдем с папа опять рано утром по морозцу гулять. А?
—
Вот твои шутки! — напустилась княгиня на мужа. —
Ты всегда… начала она свою укоризненную речь.
—
Ты не в постели?
Вот чудо! — сказала она, скинула башлык и не останавливаясь пошла дальше, в уборную. — Пора, Алексей Александрович, — проговорила она из-за двери.
— Я
вот что намерен сказать, — продолжал он холодно и спокойно, — и я прошу
тебя выслушать меня. Я признаю, как
ты знаешь, ревность чувством оскорбительным и унизительным и никогда не позволю себе руководиться этим чувством; но есть известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче не я заметил, но, судя по впечатлению, какое было произведено на общество, все заметили, что
ты вела и держала себя не совсем так, как можно было желать.
— A! — радостно прокричал Левин, поднимая обе руки кверху. —
Вот радостный-то гость! Ах, как я рад
тебе! — вскрикнул он, узнав Степана Аркадьича.
— Нет, лучше поедем, — сказал Степан Аркадьич, подходя к долгуше. Он сел, обвернул себе ноги тигровым пледом и закурил сигару. — Как это
ты не куришь! Сигара — это такое не то что удовольствие, а венец и признак удовольствия.
Вот это жизнь! Как хорошо!
Вот бы как я желал жить!
— Есть, брат!
Вот видишь ли,
ты знаешь тип женщин Оссиановских… женщин, которых видишь во сне…
Вот эти женщины бывают на яву… и эти женщины ужасны. Женщина, видишь ли, это такой предмет, что, сколько
ты ни изучай ее, всё будет совершенно новое.
—
Вот он! — сказал Левин, указывая на Ласку, которая, подняв одно ухо и высоко махая кончиком пушистого хвоста, тихим шагом, как бы желая продлить удовольствие и как бы улыбаясь, подносила убитую птицу к хозяину. — Ну, я рад, что
тебе удалось, — сказал Левин, вместе с тем уже испытывая чувство зависти, что не ему удалось убить этого вальдшнепа.
—
Вот неразлучные, — прибавил Яшвин, насмешливо глядя на двух офицеров, которые выходили в это время из комнаты. И он сел подле Вронского, согнув острыми углами свои слишком длинные по высоте стульев стегна и голени в узких рейтузах. — Что ж
ты вчера не заехал в красненский театр? — Нумерова совсем недурна была. Где
ты был?
— Ну,
вот и он! — вскрикнул полковой командир. — А мне сказал Яшвин, что
ты в своем мрачном духе.
— Может быть, это так для
тебя, но не для всех. Я то же думал, а
вот живу и нахожу, что не стоит жить только для этого, — сказал Вронский.
—
Вот оно!
Вот оно! — смеясь сказал Серпуховской. — Я же начал с того, что я слышал про
тебя, про твой отказ… Разумеется, я
тебя одобрил. Но на всё есть манера. И я думаю, что самый поступок хорош, но
ты его сделал не так, как надо.
—
Вот, я приехал к
тебе, — сказал Николай глухим голосом, ни на секунду не спуская глаз с лица брата. — Я давно хотел, да всё нездоровилось. Теперь же я очень поправился, — говорил он, обтирая свою бороду большими худыми ладонями.
— Ведь он уж стар был, — сказал он и переменил разговор. — Да,
вот поживу у
тебя месяц, два, а потом в Москву.
Ты знаешь, мне Мягков обещал место, и я поступаю на службу. Теперь я устрою свою жизнь совсем иначе, — продолжал он. —
Ты знаешь, я удалил эту женщину.
— Ну
вот видишь ли, что
ты врешь, и он дома! — ответил голос Степана Аркадьича лакею, не пускавшему его, и, на ходу снимая пальто, Облонский вошел в комнату. — Ну, я очень рад, что застал
тебя! Так я надеюсь… — весело начал Степан Аркадьич.
— Ах! — вскрикнула она, увидав его и вся просияв от радости. — Как
ты, как же вы (до этого последнего дня она говорила ему то «
ты», то «вы»)?
Вот не ждала! А я разбираю мои девичьи платья, кому какое…
— Ну, так
вот что мы сделаем:
ты поезжай в нашей карете за ним, а Сергей Иванович уже если бы был так добр заехать, а потом послать.
— Так
вот как, — начал Вронский, чтобы начать какой-нибудь разговор. — Так
ты поселился здесь? Так
ты всё занимаешься тем же? — продолжал он, вспоминая, что ему говорили, что Голенищев писал что-то…
— А у
тебя косичка, — сказал он, осторожно поворачивая ее голову. — Косичка. Видишь,
вот тут. Нет, нет мы делом занимаемся.
—
Вот,
ты всегда приписываешь мне дурные, подлые мысли, — заговорила она со слезами оскорбления и гнева. — Я ничего, ни слабости, ничего… Я чувствую, что мой долг быть с мужем, когда он в горе, но
ты хочешь нарочно сделать мне больно, нарочно хочешь не понимать…
— Да,
вот эта женщина, Марья Николаевна, не умела устроить всего этого, — сказал Левин. — И… должен признаться, что я очень, очень рад, что
ты приехала.
Ты такая чистота, что… — Он взял ее руку и не поцеловал (целовать ее руку в этой близости смерти ему казалось непристойным), а только пожал ее с виноватым выражением, глядя в ее просветлевшие глаза.
— Что, Кати нет? — прохрипел он, оглядываясь, когда Левин неохотно подтвердил слова доктора. — Нет, так можно сказать… Для нее я проделал эту комедию. Она такая милая, но уже нам с
тобою нельзя обманывать себя.
Вот этому я верю, — сказал он и, сжимая стклянку костлявой рукой, стал дышать над ней.
— Во-первых, не качайся, пожалуйста, — сказал Алексей Александрович. — А во вторых, дорога не награда, а труд. И я желал бы, чтобы
ты понимал это.
Вот если
ты будешь трудиться, учиться для того, чтобы получить награду, то труд
тебе покажется тяжел; но когда
ты трудишься (говорил Алексей Александрович, вспоминая, как он поддерживал себя сознанием долга при скучном труде нынешнего утра, состоявшем в подписании ста восемнадцати бумаг), любя труд,
ты в нем найдешь для себя награду.
— Как в
тебе мало осталось военного! — сказал ему Серпуховской. — Дипломат, артист,
вот этакое что-то.
—
Вот в этом я, признаюсь,
тебе завидую. Я когда возвращаюсь из-за границы и надеваю это, — он тронул эксельбанты, — мне жалко свободы.
— Третье, чтоб она его любила. И это есть… То есть это так бы хорошо было!.. Жду, что
вот они явятся из леса, и всё решится. Я сейчас увижу по глазам. Я бы так рада была! Как
ты думаешь, Долли?
— Ну
вот и прекрасно, — сказала Долли, —
ты поди распоряжайся, а я пойду с Гришей повторю его урок. А то он нынче ничего не делал.
— Нет, я пойду, Долли,
ты сиди, — сказал он. Мы всё сделаем по порядку, по книжке. Только
вот, как Стива приедет, мы на охоту уедем, тогда уж пропустим.
— Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, — говорил он, указывая на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский,
вот когда серенаду.
Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы спеть.
— С Кити нельзя про это говорить! Что ж
ты хочешь, чтоб я напугала ее?
Вот нынче весной Натали Голицына умерла от дурного акушера.
— Я так и думала и не смела думать.
Вот радость!
Ты не можешь представить себе мою радость! — говорила она, то прижимаясь лицом к Долли и целуя ее, то отстраняясь и с улыбкой оглядывая ее.
А
вот сейчас
ты увидишь дом.
—
Вот если б я знала, — сказала Анна, — что
ты меня не презираешь… Вы бы все приехали к нам. Ведь Стива старый и большой друг Алексея, — прибавила она и вдруг покраснела.
— Право, не знаю. Но
вот что
ты мне скажи…
— Для
тебя, для других, — говорила Анна, как будто угадывая ее мысли, — еще может быть сомнение; но для меня…
Ты пойми, я не жена; он любит меня до тех пор, пока любит. И что ж, чем же я поддержу его любовь?
Вот этим?