Неточные совпадения
— Ну что, Матреша? — спросил Степан Аркадьич,
выходя к ней в дверь.
В половине восьмого, только что она сошла в гостиную, лакей доложил: «Константин Дмитрич Левин». Княгиня была еще в своей комнате, и князь не
выходил. «Так и есть», подумала Кити, и вся кровь прилила ей
к сердцу. Она ужаснулась своей бледности, взглянув в зеркало.
Но Каренина не дождалась брата, а, увидав его, решительным легким шагом
вышла из вагона. И, как только брат подошел
к ней, она движением, поразившим Вронского своею решительностью и грацией, обхватила брата левою рукой за шею, быстро притянула
к себе и крепко поцеловала. Вронский, не спуская глаз, смотрел на нее и, сам не зная чему, улыбался. Но вспомнив, что мать ждала его, он опять вошел в вагон.
Они вместе
вышли. Вронский шел впереди с матерью. Сзади шла Каренина с братом. У выхода
к Вронскому подошел догнавший его начальник станции.
После обеда, когда Долли
вышла в свою комнату, Анна быстро встала и подошла
к брату, который закуривал сигару.
К чаю больших Долли
вышла из своей комнаты. Степан Аркадьич не
выходил. Он, должно быть,
вышел из комнаты жены задним ходом.
— О чем это? — спросил Степан Аркадьич,
выходя из кабинета и обращаясь
к жене.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама, пред тем как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко от него; и о чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью
к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату
выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
В середине мазурки, повторяя сложную фигуру, вновь выдуманную Корсунским, Анна
вышла на середину круга, взяла двух кавалеров и подозвала
к себе одну даму и Кити. Кити испуганно смотрела на нее, подходя. Анна прищурившись смотрела на нее и улыбнулась, пожав ей руку. Но заметив, что лицо Кити только выражением отчаяния и удивления ответило на ее улыбку, она отвернулась от нее и весело заговорила с другою дамой.
«Да, что-то есть во мне противное, отталкивающее,—думал Левин,
вышедши от Щербацких и пешком направляясь
к брату.
— Что еще нужно? — сказал он и
вышел к нему в коридор.
Старый князь после отъезда доктора тоже
вышел из своего кабинета и, подставив свою щеку Долли и поговорив с ней, обратился
к жене...
Кити настояла на своем и переехала
к сестре и всю скарлатину, которая действительно пришла, ухаживала за детьми. Обе сестры благополучно
выходили всех шестерых детей, но здоровье Кити не поправилось, и великим постом Щербацкие уехали за границу.
— Ну, bonne chance, [желаю вам удачи,] — прибавила она, подавая Вронскому палец, свободный от держания веера, и движением плеч опуская поднявшийся лиф платья, с тем чтобы, как следует, быть вполне голою, когда
выйдет вперед,
к рампе, на свет газа и на все глаза.
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты
к ее огромному дому на Большой Морской. Гости
выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
Вронский был не только знаком со всеми, но видал каждый день всех, кого он тут встретил, и потому он вошел с теми спокойными приемами, с какими входят в комнату
к людям, от которых только что
вышли.
Алексей Александрович, просидев полчаса, подошел
к жене и предложил ей ехать вместе домой; но она, не глядя на него, отвечала, что останется ужинать. Алексей Александрович раскланялся и
вышел.
— Отлично, отлично, — говорил он, закуривая толстую папиросу после жаркого. — Я
к тебе точно с парохода после шума и тряски на тихий берег
вышел. Так ты говоришь, что самый элемент рабочего должен быть изучаем и руководить в выборе приемов хозяйства. Я ведь в этом профан; но мне кажется, что теория и приложение ее будет иметь влияние и на рабочего.
Он
вышел на шоссе и направился, осторожно ступая по грязи,
к своей коляске.
«Для Бетси еще рано», подумала она и, взглянув в окно, увидела карету и высовывающуюся из нее черную шляпу и столь знакомые ей уши Алексея Александровича. «Вот некстати; неужели ночевать?» подумала она, и ей так показалось ужасно и страшно всё, что могло от этого
выйти, что она, ни минуты не задумываясь, с веселым и сияющим лицом
вышла к ним навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама не зная, что скажет.
— Ну, так до свиданья. Ты заедешь чай пить, и прекрасно! — сказала она и
вышла, сияющая и веселая. Но, как только она перестала видеть его, она почувствовала то место на руке,
к которому прикоснулись его губы, и с отвращением вздрогнула.
Левин Взял косу и стал примериваться. Кончившие свои ряды, потные и веселые косцы
выходили один зa другим на дорогу и, посмеиваясь, здоровались с барином. Они все глядели на него, но никто ничего не говорил до тех пор, пока вышедший на дорогу высокий старик со сморщенным и безбородым лицом, в овчинной куртке, не обратился
к нему.
Он
вышел из луга и пошел по большой дороге
к деревне. Поднимался ветерок, и стало серо, мрачно. Наступила пасмурная минута, предшествующая обыкновенно рассвету, полной победе света над тьмой.
Как только человек, установив чай,
вышел из комнаты, Алексей Александрович встал и пошел
к письменному столу.
— Нет, разорву, разорву! — вскрикнула она, вскакивая и удерживая слезы. И она подошла
к письменному столу, чтобы написать ему другое письмо. Но она в глубине души своей уже чувствовала, что она не в силах будет ничего разорвать, не в силах будет
выйти из этого прежнего положения, как оно ни ложно и ни бесчестно.
И он задумался. Вопрос о том,
выйти или не
выйти в отставку, привел его
к другому, тайному, ему одному известному, едва ли не главному, хотя и затаенному интересу всей его жизни.
Вернувшись
к столу, полковой командир опять
вышел с бокалом на крыльцо и провозгласил тост: «За здоровье нашего бывшего товарища и храброго генерала князя Серпуховского.
— Я приехал, но поздно. Виноват, — прибавил он и обратился
к адъютанту, — пожалуйста, от меня прикажите раздать, сколько
выйдет на человека.
Она
вышла в столовую под предлогом распоряжения и нарочно громко говорила, ожидая, что он придет сюда; но он не
вышел, хотя она слышала, что он
выходил к дверям кабинета, провожая правителя канцелярии.
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой. Под образами стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два стула. У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая дорогой и купавшаяся в лужах, не натоптала пол, и указал ей место в углу у двери. Оглядев горницу, Левин
вышел на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами на коромысле, сбежала впереди его зa водой
к колодцу.
— Как же новые условия могут быть найдены? — сказал Свияжский, поев простокваши, закурив папиросу и опять подойдя
к спорящим. — Все возможные отношения
к рабочей силе определены и изучены, сказал он. — Остаток варварства — первобытная община с круговою порукой сама собой распадается, крепостное право уничтожилось, остается только свободный труд, и формы его определены и готовы, и надо брать их. Батрак, поденный, фермер — и из этого вы не
выйдете.
Но записывать было некогда, потому что пришли начальники
к наряду, и Левин
вышел к ним в переднюю.
Но всё равно; я не могу прятаться», сказал он себе, и с теми, усвоенными им с детства, приемами человека, которому нечего стыдиться, Вронский
вышел из саней и подошел
к двери.
Честолюбивые планы его опять отступили на задний план, и он, чувствуя, что
вышел из того круга деятельности, в котором всё было определено, отдавался весь своему чувству, и чувство это всё сильнее и сильнее привязывало его
к ней.
— Если так… — вдруг побледнев, начал Алексей Александрович, но в это время адвокат встал и опять
вышел к двери
к перебивавшему его помощнику.
Алексей Александрович развернул плед, под которым были закутаны его зябкие ноги, и,
выйдя из кареты, пробрался чрез снег
к Дарье Александровне.
Но это было
к лучшему, потому что,
выйдя в столовую, Степан Аркадьич
к ужасу своему увидал, что портвейн и херес взяты от Депре, а не от Леве, и он, распорядившись послать кучера как можно скорее
к Леве, направился опять в гостиную.
Мужчины
вышли в столовую и подошли
к столу с закуской, уставленному шестью сортами водок и столькими же сортами сыров с серебряными лопаточками и без лопаточек, икрами, селедками, консервами разных сортов и тарелками с ломтиками французского хлеба.
Когда же встали из-за стола и дамы
вышли, Песцов, не следуя за ними, обратился
к Алексею Александровичу и принялся высказывать главную причину неравенства. Неравенство супругов, по его мнению, состояло в том, что неверность жены и неверность мужа казнятся неравно и законом и общественным мнением.
Только что она
вышла, быстрые-быстрые легкие шаги зазвучали по паркету, и его счастье, его жизнь, он сам — лучшее его самого себя, то, чего он искал и желал так долго, быстро-быстро близилось
к нему.
Княгиня подошла
к мужу, поцеловала его и хотела итти; но он удержал ее, обнял и нежно, как молодой влюбленный, несколько раз, улыбаясь, поцеловал ее. Старики, очевидно, спутались на минутку и не знали хорошенько, они ли опять влюблены или только дочь их. Когда князь с княгиней
вышли, Левин подошел
к своей невесте и взял ее за руку. Он теперь овладел собой и мог говорить, и ему многое нужно было сказать ей. Но он сказал совсем не то, что нужно было.
«Впрочем, это дело кончено, нечего думать об этом», сказал себе Алексей Александрович. И, думая только о предстоящем отъезде и деле ревизии, он вошел в свой нумер и спросил у провожавшего швейцара, где его лакей; швейцар сказал, что лакей только что
вышел. Алексей Александрович велел себе подать чаю, сел
к столу и, взяв Фрума, стал соображать маршрут путешествия.
К утру опять началось волнение, живость, быстрота мысли и речи, и опять кончилось беспамятством. На третий день было то же, и доктора сказали, что есть надежда. В этот день Алексей Александрович
вышел в кабинет, где сидел Вронский, и, заперев дверь, сел против него.
Когда затихшего наконец ребенка опустили в глубокую кроватку и няня, поправив подушку, отошла от него, Алексей Александрович встал и, с трудом ступая на цыпочки, подошел
к ребенку. С минуту он молчал и с тем же унылым лицом смотрел на ребенка; но вдруг улыбка, двинув его волоса и кожу на лбу, выступила ему на лицо, и он так же тихо
вышел из комнаты.
«Что как она не любит меня? Что как она
выходит за меня только для того, чтобы
выйти замуж? Что если она сама не знает того, что делает? — спрашивал он себя. — Она может опомниться и, только
выйдя замуж, поймет, что не любит и не могла любить меня». И странные, самые дурные мысли о ней стали приходить ему. Он ревновал ее
к Вронскому, как год тому назад, как будто этот вечер, когда он видел ее с Вронским, был вчера. Он подозревал, что она не всё сказала ему.
Он быстро вскочил. «Нет, это так нельзя! — сказал он себе с отчаянием. — Пойду
к ней, спрошу, скажу последний раз: мы свободны, и не лучше ли остановиться? Всё лучше, чем вечное несчастие, позор, неверность!!» С отчаянием в сердце и со злобой на всех людей, на себя, на нее он
вышел из гостиницы и поехал
к ней.
Священник беспрестанно
высылал то дьячка, то дьякона узнать, не приехал ли жених, и сам, в лиловой рясе и шитом поясе, чаще и чаще
выходил к боковым дверям, ожидая жениха.
Между тем церковнослужители облачились, и священник с дьяконом
вышли к аналою, стоявшему в притворе церкви. Священник обратился
к Левину, что-то сказав. Левин не расслушал того, что сказал священник.
Действительно, это был Голенищев, товарищ Вронского по Пажескому Корпусу. Голенищев в корпусе принадлежал
к либеральной партии, из корпуса
вышел гражданским чином и нигде не служил. Товарищи совсем разошлись по выходе из корпуса и встретились после только один раз.
Он молча
вышел из двери и тут же столкнулся с Марьей Николаевной, узнавшей о его приезде и не смевшей войти
к нему. Она была точно такая же, какою он видел ее в Москве; то же шерстяное платье и голые руки и шея и то же добродушно-тупое, несколько пополневшее, рябое лицо.