Неточные совпадения
Ответа не
было, кроме того общего ответа, который дает жизнь на все самые сложные и неразрешимые вопросы. Ответ этот: надо жить потребностями
дня, то
есть забыться. Забыться сном уже нельзя, по крайней мере,
до ночи, нельзя уже вернуться к той музыке, которую
пели графинчики-женщины; стало
быть, надо забыться сном жизни.
Он прочел письма. Одно
было очень неприятное — от купца, покупавшего лес в имении жены. Лес этот необходимо
было продать; но теперь,
до примирения с женой, не могло
быть о том речи. Всего же неприятнее тут
было то, что этим подмешивался денежный интерес в предстоящее
дело его примирения с женою. И мысль, что он может руководиться этим интересом, что он для продажи этого леса
будет искать примирения с женой, — эта мысль оскорбляла его.
Получив от лакея Сергея Ивановича адрес брата, Левин тотчас же собрался ехать к нему, но, обдумав, решил отложить свою поездку
до вечера. Прежде всего, для того чтобы иметь душевное спокойствие, надо
было решить то
дело, для которого он приехал в Москву. От брата Левин поехал в присутствие Облонского и, узнав о Щербацких, поехал туда, где ему сказали, что он может застать Кити.
И вдруг они оба почувствовали, что хотя они и друзья, хотя они обедали вместе и
пили вино, которое должно
было бы еще более сблизить их, но что каждый думает только о своем, и одному
до другого нет
дела. Облонский уже не раз испытывал это случающееся после обеда крайнее раздвоение вместо сближения и знал, что надо делать в этих случаях.
«Итак, — сказал себе Алексей Александрович, — вопросы о ее чувствах и так далее —
суть вопросы ее совести,
до которой мне не может
быть дела. Моя же обязанность ясно определяется. Как глава семьи, я лицо, обязанное руководить ею и потому отчасти лицо ответственное; я должен указать опасность, которую я вижу, предостеречь и даже употребить власть. Я должен ей высказать».
Днем таяло на солнце, а ночью доходило
до семи градусов; наст
был такой, что на возах ездили без дороги.
— Ну, как я рад, что добрался
до тебя! Теперь я пойму, в чем состоят те таинства, которые ты тут совершаешь. Но нет, право, я завидую тебе. Какой дом, как славно всё! Светло, весело, — говорил Степан Аркадьич, забывая, что не всегда бывает весна и ясные
дни, как нынче. — И твоя нянюшка какая прелесть! Желательнее
было бы хорошенькую горничную в фартучке; но с твоим монашеством и строгим стилем — это очень хорошо.
— По
делом за то, что всё это
было притворство, потому что это всё выдуманное, а не от сердца. Какое мне
дело было до чужого человека? И вот вышло, что я причиной ссоры и что я делала то, чего меня никто не просил. Оттого что всё притворство! притворство! притворство!…
— Я не об вас, совсем не об вас говорю. Вы совершенство. Да, да, я знаю, что вы все совершенство; но что же делать, что я дурная? Этого бы не
было, если б я не
была дурная. Так пускай я
буду какая
есть, но не
буду притворяться. Что мне зa
дело до Анны Павловны! Пускай они живут как хотят, и я как хочу. Я не могу
быть другою… И всё это не то, не то!..
— Да что ж! По нашему
до Петрова
дня подождать. А вы раньше всегда косите. Что ж, Бог даст, травы добрые. Скотине простор
будет.
Всё шло хорошо и дома; но за завтраком Гриша стал свистать и, что
было хуже всего, не послушался Англичанки, и
был оставлен без сладкого пирога. Дарья Александровна не допустила бы в такой
день до наказания, если б она
была тут; но надо
было поддержать распоряжение Англичанки, и она подтвердила ее решение, что Грише не
будет сладкого пирога. Это испортило немного общую радость.
Будет то, что я, зная вперед то, что никогда
дело не дойдет
до опасности, захотел только придать себе этим вызовом некоторый ложный блеск.
Правда, что на скотном дворе
дело шло
до сих пор не лучше, чем прежде, и Иван сильно противодействовал теплому помещению коров и сливочному маслу, утверждая, что корове на холоду потребуется меньше корму и что сметанное масло спорее, и требовал жалованья, как и в старину, и нисколько не интересовался тем, что деньги, получаемые им,
были не жалованье, а выдача вперед доли барыша.
Он перечитал книги, данные ему Свияжским, и, выписав то, чего у него не
было, перечитал и политико-экономические и социалистические книги по этому предмету и, как он ожидал, ничего не нашел такого, что относилось бы
до предпринятого им
дела.
После наряда, то
есть распоряжений по работам завтрашнего
дня, и приема всех мужиков, имевших
до него
дела, Левин пошел в кабинет и сел за работу. Ласка легла под стол; Агафья Михайловна с чулком уселась на своем месте.
Графиня Лидия Ивановна намекала ему, что это
был лучший выход из его положения, и в последнее время практика разводов довела это
дело до такого усовершенствования, что Алексей Александрович видел возможность преодолеть формальные трудности.
В новых судебных учреждениях он не одобрял тех условий, в которые
была поставлена адвокатура. Но он
до сих пор не имел
дела до адвокатуры и потому не одобрял ее только теоретически; теперь же неодобрение его еще усилилось тем неприятным впечатлением, которое он получил в приемной адвоката.
Еще более он
был во глубине души несогласен с тем, что ей нет
дела до той женщины, которая с братом, и он с ужасом думал о всех могущих встретиться столкновениях.
И как только эти слова
были сказаны, и он и она поняли, что
дело кончено, что то, что должно
было быть сказано, не
будет сказано, и волнение их, дошедшее пред этим
до высшей степени, стало утихать.
«Я совсем здорова и весела. Если ты за меня боишься, то можешь
быть еще более спокоен, чем прежде. У меня новый телохранитель, Марья Власьевна (это
была акушерка, новое, важное лицо в семейной жизни Левина). Она приехала меня проведать. Нашла меня совершенно здоровою, и мы оставили ее
до твоего приезда. Все веселы, здоровы, и ты, пожалуйста, не торопись, а если охота хороша, останься еще
день».
Там, где
дело шло
до доходов, продажи лесов, хлеба, шерсти, отдачи земель, Вронский
был крепок, как кремень, и умел выдерживать цену.
Когда Левин разменял первую сторублевую бумажку на покупку ливрей лакею и швейцару, он невольно сообразил, что эти никому ненужные ливреи, но неизбежно необходимые, судя по тому, как удивились княгиня и Кити при намеке, что без ливреи можно обойтись, — что эти ливреи
будут стоить двух летних работников, то
есть около трехсот рабочих
дней от Святой
до заговень, и каждый
день тяжкой работы с раннего утра
до позднего вечера, — и эта сторублевая бумажка еще шла коло̀м.
Но ему во всё это время
было неловко и досадно, он сам не знал отчего: оттого ли, что ничего не выходило из каламбура: «
было дело до Жида, и я дожида-лся», или от чего-нибудь другого. Когда же наконец Болгаринов с чрезвычайною учтивостью принял его, очевидно торжествуя его унижением, и почти отказал ему, Степан Аркадьич поторопился как можно скорее забыть это. И, теперь только вспомнив, покраснел.
— Для тебя это не имеет смысла, потому что
до меня тебе никакого
дела нет. Ты не хочешь понять моей жизни. Одно, что меня занимало здесь, — Ганна. Ты говоришь, что это притворство. Ты ведь говорил вчера, что я не люблю дочь, а притворяюсь, что люблю эту Англичанку, что это ненатурально; я бы желала знать, какая жизнь для меня здесь может
быть натуральна!
Прежде (это началось почти с детства и всё росло
до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом
были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не
было полной уверенности в том, что
дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что
дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.