Неточные совпадения
Но
в это самое время вышла княгиня. На лице ее изобразился ужас, когда она увидела их одних и их расстроенные лица. Левин поклонился ей и ничего не сказал. Кити молчала, не поднимая глаз. «Слава Богу, отказала», — подумала мать, и лицо ее просияло обычной улыбкой, с которою она встречала по четвергам гостей. Она села и
начала расспрашивать Левина о его жизни
в деревне. Он сел опять, ожидая приезда гостей, чтоб уехать незаметно.
То же самое думал ее сын. Он провожал ее глазами до тех пор, пока не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась на его лице.
В окно он видел, как она подошла к брату, положила ему руку на руку и что-то оживленно
начала говорить ему, очевидно о чем-то не имеющем ничего общего с ним, с Вронским, и ему ото показалось досадным.
И опять
начала рассказывать о том, что более всего интересовало ее, о крестинах внука, для которых она ездила
в Петербург, и про особенную милость Государя к старшему сыну.
Но пред
началом мазурки, когда уже стали расставлять стулья и некоторые пары двинулись из маленьких
в большую залу, на Кити нашла минута отчаяния и ужаса.
— Так видишь, — продолжал Николай Левин, с усилием морща лоб и подергиваясь. Ему, видимо, трудно было сообразить, что сказать и сделать. — Вот видишь ли… — Он указал
в углу комнаты какие-то железные бруски, завязанные бичевками. — Видишь ли это? Это
начало нового дела, к которому мы приступаем. Дело это есть производительная артель….
Герой романа уже
начал достигать своего английского счастия, баронетства и имения, и Анна желала с ним вместе ехать
в это имение, как вдруг она почувствовала, что ему должно быть стыдно и что ей стыдно этого самого.
Узнав все новости, Вронский с помощию лакея оделся
в мундир и поехал являться. Явившись, он намерен был съездить к брату, к Бетси и сделать несколько визитов с тем, чтоб
начать ездить
в тот свет, где бы он мог встречать Каренину. Как и всегда
в Петербурге, он выехал из дома с тем, чтобы не возвращаться до поздней ночи.
Когда доктора остались одни, домашний врач робко стал излагать свое мнение, состоящее
в том, что есть
начало туберкулезного процесса, но… и т. д. Знаменитый доктор слушал его и
в середине его речи посмотрел на свои крупные золотые часы.
Титулярный советник с колбасиками
начинает таять, но желает тоже выразить свои чувства и как только он
начинает выражать их, так
начинает горячиться и говорить грубости, и опять я должен пускать
в ход все свои дипломатические таланты.
— Говорят, что это очень трудно, что только злое смешно, —
начал он с улыбкою. — Но я попробую. Дайте тему. Всё дело
в теме. Если тема дана, то вышивать по ней уже легко. Я часто думаю, что знаменитые говоруны прошлого века были бы теперь
в затруднении говорить умно. Всё умное так надоело…
— Входить во все подробности твоих чувств я не имею права и вообще считаю это бесполезным и даже вредным, —
начал Алексей Александрович. — Копаясь
в своей душе, мы часто выкапываем такое, что там лежало бы незаметно. Твои чувства — это дело твоей совести; но я обязан пред тобою, пред собой и пред Богом указать тебе твои обязанности. Жизнь наша связана, и связана не людьми, а Богом. Разорвать эту связь может только преступление, и преступление этого рода влечет за собой тяжелую кару.
Кроме хозяйства, требовавшего особенного внимания весною, кроме чтения, Левин
начал этою зимой еще сочинение о хозяйстве, план которого состоял
в том, чтобы характер рабочего
в хозяйстве был принимаем зa абсолютное данное, как климат и почва, и чтобы, следовательно, все положения науки о хозяйстве выводились не из одних данных почвы и климата, но из данных почвы, климата и известного неизменного характера рабочего.
Возвращаясь домой, Левин расспросил все подробности о болезни Кити и планах Щербацких, и, хотя ему совестно бы было признаться
в этом, то, что он узнал, было приятно ему. Приятно и потому, что была еще надежда, и еще более приятно потому, что больно было ей, той, которая сделала ему так больно. Но, когда Степан Аркадьич
начал говорить о причинах болезни Кити и упомянул имя Вронского, Левин перебил его.
Действительно, Левин был не
в духе и, несмотря на всё свое желание быть ласковым и любезным со своим милым гостем, не мог преодолеть себя. Хмель известия о том, что Кити не вышла замуж, понемногу
начинал разбирать его.
Вронский действительно преждевременно
начинал плешиветь. Он весело засмеялся, показывая свои сплошные зубы и, надвинув фуражку на лысину, вышел и сел
в коляску.
Как будто было что-то
в этом такое, чего она не могла или не хотела уяснить себе, как будто, как только она
начинала говорить про это, она, настоящая Анна, уходила куда-то
в себя и выступала другая, странная, чуждая ему женщина, которой он не любил и боялся и которая давала ему отпор.
Раза три ездоки выравнивались, но каждый раз высовывалась чья-нибудь лошадь, и нужно было заезжать опять сначала. Знаток пускания, полковник Сестрин,
начинал уже сердиться, когда наконец
в четвертый раз крикнул: «пошел!» — и ездоки тронулись.
«Для Бетси еще рано», подумала она и, взглянув
в окно, увидела карету и высовывающуюся из нее черную шляпу и столь знакомые ей уши Алексея Александровича. «Вот некстати; неужели ночевать?» подумала она, и ей так показалось ужасно и страшно всё, что могло от этого выйти, что она, ни минуты не задумываясь, с веселым и сияющим лицом вышла к ним навстречу и, чувствуя
в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и
начала говорить, сама не зная, что скажет.
Признав этих лиц за Русских, Кити уже
начала в своём воображении составлять о них прекрасный и трогательный роман.
Было то время, когда
в сельской работе наступает короткая передышка пред
началом ежегодно повторяющейся и ежегодно вызывающей все силы народа уборки. Урожай был прекрасный, и стояли ясные, жаркие летние дни с росистыми короткими ночами.
Через пять минут братья сошлись
в столовой. Хотя Левину и казалось, что не хочется есть, и он сел за обед, только чтобы не обидеть Кузьму, но когда
начал есть, то обед показался ему чрезвычайно вкусен. Сергей Иванович улыбаясь глядел на него.
В конце мая, когда уже всё более или менее устроилось, она получила ответ мужа на свои жалобы о деревенских неустройствах. Он писал ей, прося прощения
в том, что не обдумал всего, и обещал приехать при первой возможности. Возможность эта не представилась, и до
начала июня Дарья Александровна жила одна
в деревне.
Воз был увязан. Иван спрыгнул и повел за повод добрую, сытую лошадь. Баба вскинула на воз грабли и бодрым шагом, размахивая руками, пошла к собравшимся хороводом бабам. Иван, выехав на дорогу, вступил
в обоз с другими возами. Бабы с граблями на плечах, блестя яркими цветами и треща звонкими, веселыми голосами, шли позади возов. Один грубый, дикий бабий голос затянул песню и допел ее до повторенья, и дружно,
в раз, подхватили опять с
начала ту же песню полсотни разных, грубых и тонких, здоровых голосов.
И, не говоря об исторических примерах,
начиная с освеженного
в памяти всех Прекрасною Еленою Менелая, целый ряд случаев современных неверностей жен мужьям высшего света возник
в воображении Алексея Александровича.
В кабинете Алексей Александрович прошелся два раза и остановился у огромного письменного стола, на котором уже были зажжены вперед вошедшим камердинером шесть свечей, потрещал пальцами и сел, разбирая письменные принадлежности. Положив локти на стол, он склонил на бок голову, подумал с минуту и
начал писать, ни одной секунды не останавливаясь. Он писал без обращения к ней и по-французски, упоребляя местоимение «вы», не имеющее того характера холодности, который оно имеет на русском языке.
Когда она думала о Вронском, ей представлялось, что он не любит ее, что он уже
начинает тяготиться ею, что она не может предложить ему себя, и чувствовала враждебность к нему зa это. Ей казалось, что те слова, которые она сказала мужу и которые она беспрестанно повторяла
в своем воображении, что она их сказала всем и что все их слышали. Она не могла решиться взглянуть
в глаза тем, с кем она жила. Она не могла решиться позвать девушку и еще меньше сойти вниз и увидать сына и гувернантку.
Она чувствовала, что
в душе ее всё
начинает двоиться, как двоятся иногда предметы
в усталых глазах.
И опять она почувствовала, что
в душе у ней
начинало двоиться.
Что я люблю?» Опять она почувствовала, что
в душе ее
начинает двоиться.
— Вот видите ли, я
в счастливом положении, — уже без смеха
начала она, взяв
в руку чашку.
— Можете себе представить, мы чуть было не раздавили двух солдат, — тотчас же
начала она рассказывать, подмигивая, улыбаясь и назад отдергивая свой хвост, который она сразу слишком перекинула
в одну сторону. — Я ехала с Васькой… Ах, да, вы не знакомы. — И она, назвав его фамилию, представила молодого человека и, покраснев, звучно засмеялась своей ошибке, то есть тому, что она незнакомой назвала его Васькой.
Только
в самое последнее время, по поводу своих отношений к Анне, Вронский
начинал чувствовать, что свод его правил не вполне определял все условия, и
в будущем представлялись трудности и сомнения,
в которых Вронский уж не находил руководящей нити.
Потом полковой командир, уже несколько ослабевши, сел на дворе на лавку и
начал доказывать Яшвину преимущество России пред Пруссией, особенно
в кавалерийской атаке, и кутеж на минуту затих.
Алексей Александрович откашлялся и, не глядя на своего противника, но избрав, как он это всегда делал при произнесении речей, первое сидевшее перед ним лицо — маленького, смирного старичка, не имевшего никогда никакого мнения
в комиссии,
начал излагать свои соображения.
Видя, что он не
в силах сам
начать говорить, она
начала сама...
Для того же, чтобы теоретически разъяснить всё дело и окончить сочинение, которое, сообразно мечтаниям Левина, должно было не только произвести переворот
в политической экономии, но совершенно уничтожить эту науку и положить
начало новой науке — об отношениях народа к земле, нужно было только съездить за границу и изучить на месте всё, что там было сделано
в этом направлении и найти убедительные доказательства, что всё то, что там сделано, — не то, что нужно.
Разговоры с мужиками
в дальней деревне показывали, что они
начинали привыкать к своим отношениям.
Он сидел на кровати
в темноте, скорчившись и обняв свои колени и, сдерживая дыхание от напряжения мысли, думал. Но чем более он напрягал мысль, тем только яснее ему становилось, что это несомненно так, что действительно он забыл, просмотрел
в жизни одно маленькое обстоятельство ― то, что придет смерть, и всё кончится, что ничего и не стоило
начинать и что помочь этому никак нельзя. Да, это ужасно, но это так.
— Если так… — вдруг побледнев,
начал Алексей Александрович, но
в это время адвокат встал и опять вышел к двери к перебивавшему его помощнику.
— Ну вот видишь ли, что ты врешь, и он дома! — ответил голос Степана Аркадьича лакею, не пускавшему его, и, на ходу снимая пальто, Облонский вошел
в комнату. — Ну, я очень рад, что застал тебя! Так я надеюсь… — весело
начал Степан Аркадьич.
Алексей Александрович думал тотчас стать
в те холодные отношения,
в которых он должен был быть с братом жены, против которой он
начинал дело развода; но он не рассчитывал на то море добродушия, которое выливалось из берегов
в душе Степана Аркадьича.
— Я видел, что вы были
в нерешительности насчет меня, — добродушно улыбаясь сказал Левин, — но я поторопился
начать умный разговор, чтобы загладить свой полушубок.
Разговор зашел об общине,
в которой Песцов видел какое-то особенное
начало, называемое им хоровым
началом.
В седьмом часу зашумели полотеры, зазвонили к какой-то службе, и Левин почувствовал, что
начинает зябнуть.
Не скрою от вас, что,
начиная дело, я был
в нерешительности, я мучался; признаюсь вам, что желание мстить вам и ей преследовало меня.
— Да, я пишу вторую часть Двух
Начал, — сказал Голенищев, вспыхнув от удовольствия при этом вопросе, — то есть, чтобы быть точным, я не пишу еще, но подготовляю, собираю материалы. Она будет гораздо обширнее и захватит почти все вопросы. У нас,
в России, не хотят понять, что мы наследники Византии, —
начал он длинное, горячее объяснение.
Так как смолоду у него была способность к живописи и так как он, нe зная, куда тратить свои деньги,
начал собирать гравюры, он остановился на живописи, стал заниматься ею и
в нее положил тот незанятый запас желаний, который требовал удовлетворения.
Более всех других родов ему нравился французский грациозный и эффектный, и
в таком роде он
начал писать портрет Анны
в итальянском костюме, и портрет этот казался ему и всем, кто его видел, очень удачным.
— Двадцать раз тебе говорил, не входи
в объяснения. Ты и так дура, а
начнешь по-итальянски объясняться, то выйдешь тройная дура, — сказал он ей после долгого спора.
Михайлов продал Вронскому свою картинку и согласился делать портрет Анны.
В назначенный день он пришел и
начал работу.