Неточные совпадения
Левин хотел сказать брату о своем намерении жениться и спросить его совета, он даже твердо решился на это; но когда он увидел брата, послушал его разговора с профессором, когда услыхал потом этот невольно покровительственный
тон, с которым брат расспрашивал его о хозяйственных делах (материнское имение их было неделеное, и Левин заведывал обеими частями), Левин почувствовал, что не может почему-то начать
говорить с братом о своем решении жениться.
Когда Левин опять подбежал к Кити, лицо ее уже было не строго, глаза смотрели так же правдиво и ласково, но Левину показалось, что в ласковости ее был особенный, умышленно-спокойный
тон. И ему стало грустно.
Поговорив о своей старой гувернантке, о ее странностях, она спросила его о его жизни.
— Я не знаю, — отвечал он, не думая о том, что
говорит. Мысль о том, что если он поддастся этому ее
тону спокойной дружбы, то он опять уедет ничего не решив, пришла ему, и он решился возмутиться.
— Да, как видишь, нежный муж, нежный, как на другой год женитьбы, сгорал желанием увидеть тебя, — сказал он своим медлительным тонким голосом и тем
тоном, который он всегда почти употреблял с ней,
тоном насмешки над тем, кто бы в самом деле так
говорил.
— Она так жалка, бедняжка, так жалка, а ты не чувствуешь, что ей больно от всякого намека на то, что причиной. Ах! так ошибаться в людях! — сказала княгиня, и по перемене ее
тона Долли и князь поняли, что она
говорила о Вронском. — Я не понимаю, как нет законов против таких гадких, неблагородных людей.
Оглянув жену и Вронского, он подошел к хозяйке и, усевшись зa чашкой чая, стал
говорить своим неторопливым, всегда слышным голосом, в своем обычном шуточном
тоне, подтрунивая над кем-то.
Мало того, по
тону ее он видел, что она и не смущалась этим, а прямо как бы
говорила ему: да, закрыта, и это так должно быть и будет вперед.
Она
говорила и удивлялась тому натурально-спокойному, верному
тону, которым она
говорила, и выбору слов, которые она употребляла.
Но каждый раз, как он начинал
говорить с ней, он чувствовал, что тот дух зла и обмана, который владел ею, овладевал и им, и он
говорил с ней совсем не то и не тем
тоном, каким хотел
говорить.
Он
говорил с ней невольно своим привычным
тоном подшучиванья над тем, кто бы так
говорил.
— Я прошу тебя, я умоляю тебя, — вдруг совсем другим, искренним и нежным
тоном сказала она, взяв его зa руку, — никогда не
говори со мной об этом!
Со времени того разговора после вечера у княгини Тверской он никогда не
говорил с Анною о своих подозрениях и ревности, и тот его обычный
тон представления кого-то был как нельзя более удобен для его теперешних отношений к жене.
Всё это она
говорила весело, быстро и с особенным блеском в глазах; но Алексей Александрович теперь не приписывал этому
тону ее никакого значения. Он слышал только ее слова и придавал им только тот прямой смысл, который они имели. И он отвечал ей просто, хотя и шутливо. Во всем разговоре этом не было ничего особенного, но никогда после без мучительной боли стыда Анна не могла вспомнить всей этой короткой сцены.
Бетси
говорила про нее Анне, что она взяла на себя
тон неведающего ребенка, но когда Анна увидала ее, она почувствовала, что это была неправда.
Эти два человека были так родны и близки друг другу, что малейшее движение,
тон голоса
говорил для обоих больше, чем всё, что можно сказать словами.
— Я очень занят был. Очень рад вас видеть, — сказал он
тоном, который ясно
говорил, что он огорчен этим. — Как ваше здоровье?
Он понимал, что учитель не думает того, что
говорит, он это чувствовал по
тону, которым это было сказано.
Блестящие нежностью и весельем глаза Сережи потухли и опустились под взглядом отца. Это был тот самый, давно знакомый
тон, с которым отец всегда относился к нему и к которому Сережа научился уже подделываться. Отец всегда
говорил с ним — так чувствовал Сережа — как будто он обращался к какому-то воображаемому им мальчику, одному из таких, какие бывают в книжках, но совсем не похожему на Сережу. И Сережа всегда с отцом старался притвориться этим самым книжным мальчиком.
— Вот это самое я и
говорю, — сказала она, умышленно не понимая иронии его
тона и спокойно заворачивая длинную душистую перчатку.
— Но ты одно скажи мне: было в его
тоне неприличное, нечистое, унизительно-ужасное? —
говорил он, становясь пред ней опять в ту же позу, с кулаками пред грудью, как он тогда ночью стоял пред ней.
— Было, — сказала она дрожащим голосом. — Но, Костя, ты не видишь разве, что не я виновата? Я с утра хотела такой
тон взять, но эти люди… Зачем он приехал? Как мы счастливы были! —
говорила она, задыхаясь от рыданий, которые поднимали всё ее пополневшее тело.
Анна
говорила шутливо, но в
тоне ее чувствовалось раздражение.
Было что-то оскорбительное в том, что он сказал: «вот это хорошо», как
говорят ребенку, когда он перестал капризничать, и еще более была оскорбительна та противоположность между ее виноватым и его самоуверенным
тоном; и она на мгновенье почувствовала в себе поднимающееся желание борьбы; но, сделав усилие над собой, она подавила его и встретила Вронского так же весело.
— Ясность не в форме, а в любви, — сказала она, всё более и более раздражаясь не словами, а
тоном холодного спокойствия, с которым он
говорил. — Для чего ты желаешь этого?
Неточные совпадения
— И на то у меня свидетели есть, — продолжал Фердыщенко таким
тоном, который не дозволял усомниться, что он подлинно знает, что
говорит.
Он был большой враг всякой оригинальности,
говоря, что оригинальность есть уловка людей дурного
тона.
— Ай, славная монета! Ай, добрая монета! —
говорил он, вертя один червонец в руках и пробуя на зубах. — Я думаю, тот человек, у которого пан обобрал такие хорошие червонцы, и часу не прожил на свете, пошел тот же час в реку, да и
утонул там после таких славных червонцев.
— А ведь ты права, Соня, — тихо проговорил он наконец. Он вдруг переменился; выделанно-нахальный и бессильно-вызывающий
тон его исчез. Даже голос вдруг ослабел. — Сам же я тебе сказал вчера, что не прощения приду просить, а почти тем вот и начал, что прощения прошу… Это я про Лужина и промысл для себя
говорил… Я это прощения просил, Соня…
Еще немного, и это общество, эти родные, после трехлетней разлуки, этот родственный
тон разговора при полной невозможности хоть об чем-нибудь
говорить, — стали бы, наконец, ему решительно невыносимы. Было, однако ж, одно неотлагательное дело, которое так или этак, а надо было непременно решить сегодня, — так решил он еще давеча, когда проснулся. Теперь он обрадовался делу, как выходу.