Неточные совпадения
— Матвей, сестра Анна Аркадьевна будет завтра, — сказал он, остановив на минуту глянцовитую, пухлую ручку цирюльника, расчищавшего розовую
дорогу между длинными кудрявыми бакенбардами.
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных
дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Всю
дорогу приятели молчали. Левин думал о том, что означала эта перемена выражения на лице Кити, и то уверял себя, что есть надежда, то приходил в отчаяние и ясно видел, что его надежда безумна, а между тем чувствовал себя совсем другим человеком, не похожим на того, каким он был до ее улыбки и слов: до свидания.
Степан Аркадьич
дорогой сочинял меню обеда.
Дав
дорогу входившей даме, Вронский подошел к княгине и потом к Кити.
На другой день, в 11 часов утра, Вронский выехал на станцию Петербургской железной
дороги встречать мать, и первое лицо, попавшееся ему на ступеньках большой лестницы, был Облонский, ожидавший с этим же поездом сестру.
Вронский пошел за кондуктором в вагон и при входе в отделение остановился, чтобы дать
дорогу выходившей даме.
— О, нет, — сказала она, — я бы узнала вас, потому что мы с вашею матушкой, кажется, всю
дорогу говорили только о вас, — сказала она, позволяя наконец просившемуся наружу оживлению выразиться в улыбке. — А брата моего всё-таки нет.
— Не правда ли, очень мила? — сказала графиня про Каренину. — Ее муж со мною посадил, и я очень рада была. Всю
дорогу мы с ней проговорили. Ну, а ты, говорят… vous filez le parfait amour. Tant mieux, mon cher, tant mieux. [у тебя всё еще тянется идеальная любовь. Тем лучше, мой милый, тем лучше.]
— Ну, разумеется, — быстро прервала Долли, как будто она говорила то, что не раз думала, — иначе бы это не было прощение. Если простить, то совсем, совсем. Ну, пойдем, я тебя проведу в твою комнату, — сказала она вставая, и по
дороге Долли обняла Анну. — Милая моя, как я рада, что ты приехала. Мне легче, гораздо легче стало.
— Я знаю кое-что. Стива мне говорил, и поздравляю вас, он мне очень нравится, — продолжала Анна, — я встретила Вронского на железной
дороге.
— Нет, я и так в Москве танцовала больше на вашем одном бале, чем всю зиму в Петербурге, — сказала Анна, оглядываясь на подле нее стоявшего Вронского. — Надо отдохнуть перед
дорогой.
Всю длинную
дорогу до брата Левин живо припоминал себе все известные ему события из жизни брата Николая.
Дорогой, в вагоне, он разговаривал с соседями о политике, о новых железных
дорогах, и, так же как в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство собой, стыд пред чем-то; но когда он вышел на своей станции, узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана, когда увидал в неярком свете, падающем из окон станции, свои ковровые сани, своих лошадей с подвязанными хвостами, в сбруе с кольцами и мохрами, когда кучер Игнат, еще в то время как укладывались, рассказал ему деревенские новости, о приходе рядчика и о том, что отелилась Пава, — он почувствовал, что понемногу путаница разъясняется, и стыд и недовольство собой проходят.
И всё это казалось ему так легко сделать над собой, что всю
дорогу он провел в самых приятных мечтаниях.
Когда он увидал всё это, на него нашло на минуту сомнение в возможности устроить ту новую жизнь, о которой он мечтал
дорогой.
Но было одно важное и радостное событие: отелилась Пава, лучшая,
дорогая, купленная с выставки корова.
Скотная для
дорогих коров была сейчас за домом.
«Ну, всё кончено, и слава Богу!» была первая мысль, пришедшая Анне Аркадьевне, когда она простилась в последний раз с братом, который до третьего звонка загораживал собою
дорогу в вагоне. Она села на свой диванчик, рядом с Аннушкой, и огляделась в полусвете спального вагона. «Слава Богу, завтра увижу Сережу и Алексея Александровича, и пойдет моя жизнь, хорошая и привычная, по старому».
Всё в том же духе озабоченности, в котором она находилась весь этот день, Анна с удовольствием и отчетливостью устроилась в
дорогу; своими маленькими ловкими руками она отперла и заперла красный мешочек, достала подушечку, положила себе на колени и, аккуратно закутав ноги, спокойно уселась.
Чувство беспричинного стыда, которое она испытывала
дорогой, и волнение совершенно исчезли. В привычных условиях жизни она чувствовала себя опять твердою и безупречною.
Ей так легко и спокойно было, так ясно она видела, что всё, что ей на железной
дороге представлялось столь значительным, был только один из обычных ничтожных случаев светской жизни и что ей ни пред кем, ни пред собой стыдиться нечего.
— Да, очень, — отвечала она и стала рассказывать ему всё сначала: свое путешествие с Вронскою, свой приезд, случай на железной
дороге. Потом рассказала свое впечатление жалости к брату сначала, потом к Долли.
Подъезжая в двенадцатом часу с железной
дороги к своей квартире, Вронский увидал у подъезда знакомую ему извозчичью карету.
— Вы домой с
дороги, — сказала баронесса, — так я бегу. Ах, я уеду сию минуту, если я мешаю.
Кофе так и не сварился, а обрызгал всех и ушел и произвел именно то самое, что было нужно, то есть подал повод к шуму и смеху и залил
дорогой ковер и платье баронессы.
Днем таяло на солнце, а ночью доходило до семи градусов; наст был такой, что на возах ездили без
дороги.
«Да, это с железной
дороги», — подумал он, — самое время московского поезда…
Степан Аркадьич, сойдя вниз, сам аккуратно снял парусинный чехол с лакированного ящика и, отворив его, стал собирать свое
дорогое, нового фасона ружье. Кузьма, уже чуявший большую дачу на водку, не отходил от Степана Аркадьича и надевал ему и чулки и сапоги, что Степан Аркадьич охотно предоставлял ему делать.
— Не осмелился ослушаться приказаний вашего сиятельства, хоть слишком дурна
дорога.
Положительно всю
дорогу пешком шел, но явился в срок.
— Ну, полно! — сказал он. — Когда бывало, чтобы кто-нибудь что-нибудь продал и ему бы не сказали сейчас же после продажи: «это гораздо
дороже стоит»? А покуда продают, никто не дает… Нет, я вижу у тебя есть зуб против этого несчастного Рябинина.
В полку не только любили Вронского, но его уважали и гордились им, гордились тем, что этот человек, огромно-богатый, с прекрасным образованием и способностями, с открытою
дорогой ко всякого рода успеху и честолюбия и тщеславия, пренебрегал этим всем и из всех жизненных интересов ближе всего принимал к сердцу интересы полка и товарищества.
Вронский взял письмо и записку брата. Это было то самое, что он ожидал, — письмо от матери с упреками за то, что он не приезжал, и записка от брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть
дорогой. В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.
Они чувствуют, что это что-то другое, что это не игрушка, эта женщина
дороже для меня жизни.
Вронский теперь забыл всё, что он думал
дорогой о тяжести и трудности своего положения.
Многие из скачущих были впереди, многие сзади, как вдруг Вронский услыхал сзади себя по грязи
дороги звуки галопа лошади, и его обогнал Махотин на своем белоногом, лопоухом Гладиаторе.
— О, я не стану разлучать неразлучных, — сказал он своим обычным тоном шутки. — Мы поедем с Михайлом Васильевичем. Мне и доктора велят ходить. Я пройдусь
дорогой и буду воображать, что я на водах.
Было то время года, перевал лета, когда урожай нынешнего года уже определился, когда начинаются заботы о посеве будущего года и подошли покосы, когда рожь вся выколосилась и, серо зеленая, не налитым, еще легким колосом волнуется по ветру, когда зеленые овсы, с раскиданными по ним кустами желтой травы, неровно выкидываются по поздним посевам, когда ранняя гречиха уже лопушится, скрывая землю, когда убитые в камень скотиной пары́ с оставленными
дорогами, которые не берет соха, вспаханы до половины; когда присохшие вывезенные кучи навоза пахнут по зарям вместе с медовыми травами, и на низах, ожидая косы, стоят сплошным морем береженые луга с чернеющимися кучами стеблей выполонного щавельника.
Перейдя луг поперек, Константин Левин вышел на
дорогу и встретил старика с опухшим глазом, несшего роевню с пчелами.
— Это еще вопрос… Потом грамотный мужик, работник тебе же нужнее и
дороже.
— Нет, у кого хочешь спроси, — решительно отвечал Константин Левин, — грамотный, как работник, гораздо хуже. И
дорог починить нельзя; а мосты как поставят, так и украдут.
Дороги не лучше и не могут быть лучше; лошади мои везут меня и по дурным.
Левин слез с лошади и, привязав ее у
дороги, сошелся с Титом, который, достав из куста вторую косу, подал ее.
Левин Взял косу и стал примериваться. Кончившие свои ряды, потные и веселые косцы выходили один зa другим на
дорогу и, посмеиваясь, здоровались с барином. Они все глядели на него, но никто ничего не говорил до тех пор, пока вышедший на
дорогу высокий старик со сморщенным и безбородым лицом, в овчинной куртке, не обратился к нему.
Левин не замечал, как проходило время. Если бы спросили его, сколько времени он косил, он сказал бы, что полчаса, — а уж время подошло к обеду. Заходя ряд, старик обратил внимание Левина на девочек и мальчиков, которые с разных сторон, чуть видные, по высокой траве и по
дороге шли к косцам, неся оттягивавшие им ручонки узелки с хлебом и заткнутые тряпками кувшинчики с квасом.
И молодые и старые как бы наперегонку косили. Но, как они ни торопились, они не портили травы, и ряды откладывались так же чисто и отчетливо. Остававшийся в углу уголок был смахнут в пять минут. Еще последние косцы доходили ряды, как передние захватили кафтаны на плечи и пошли через
дорогу к Машкину Верху.
— Верст тридцать. Пожалуй, и сорок будет. Но отличная
дорога. Отлично съездим.
Купаться было негде, — весь берег реки был истоптан скотиной и открыт с
дороги; даже гулять нельзя было ходить, потому что скотина входила в сад через сломанный забор, и был один страшный бык, который ревел и потому, должно быть, бодался.
Когда Левин взял именье в управление, он, осмотрев покосы, нашел, что они стоят
дороже, и назначил цену за десятину двадцать пять рублей.