Неточные совпадения
— И я уверен в себе, когда вы опираетесь на меня, — сказал он, но тотчас же испугался того, что̀ сказал, и покраснел. И действительно, как только он произнес эти слова, вдруг, как солнце зашло за тучи, лицо ее утратило всю свою ласковость, и Левин
узнал знакомую игру ее лица, означавшую усилие
мысли: на гладком лбу ее вспухла морщинка.
— Я не
знаю, — отвечал он, не думая о том, что говорит.
Мысль о том, что если он поддастся этому ее тону спокойной дружбы, то он опять уедет ничего не решив, пришла ему, и он решился возмутиться.
Все эти дни Долли была одна с детьми. Говорить о своем горе она не хотела, а с этим горем на душе говорить о постороннем она не могла. Она
знала, что, так или иначе, она Анне выскажет всё, и то ее радовала
мысль о том, как она выскажет, то злила необходимость говорить о своем унижении с ней, его сестрой, и слышать от нее готовые фразы увещания и утешения.
— Не
знаю, не могу судить… Нет, могу, — сказала Анна, подумав; и, уловив
мыслью положение и свесив его на внутренних весах, прибавила: — Нет, могу, могу, могу. Да, я простила бы. Я не была бы тою же, да, но простила бы, и так простила бы, как будто этого не было, совсем не было.
— То есть, позвольте, почему ж вы
знаете, что вы потеряете время? Многим статья эта недоступна, то есть выше их. Но я, другое дело, я вижу насквозь его
мысли и
знаю, почему это слабо.
Я
знаю, что это неправда, но не могу отогнать этих
мыслей.
Жизнь эта открывалась религией, но религией, не имеющею ничего общего с тою, которую с детства
знала Кити и которая выражалась в обедне и всенощной во Вдовьем Доме, где можно было встретить знакомых, и в изучении с батюшкой наизусть славянских текстов; это была религия возвышенная, таинственная, связанная с рядом прекрасных
мыслей и чувств, в которую не только можно было верить, потому что так велено, но которую можно было любить.
Константин молчал. Он чувствовал, что он разбит со всех сторон, но он чувствовал вместе о тем, что то, что он хотел сказать, было не понято его братом. Он не
знал только, почему это было не понято: потому ли, что он не умел сказать ясно то, что хотел, потому ли, что брат не хотел, или потому, что не мог его понять. Но он не стал углубляться в эти
мысли и, не возражая брату, задумался о совершенно другом, личном своем деле.
Дуэль в юности особенно привлекала
мысли Алексея Александровича именно потому, что он был физически робкий человек и хорошо
знал это.
Достигнув успеха и твердого положения в жизни, он давно забыл об этом чувстве; но привычка чувства взяла свое, и страх за свою трусость и теперь оказался так силен, что Алексей Александрович долго и со всех сторон обдумывал и ласкал
мыслью вопрос о дуэли, хотя и вперед
знал, что он ни в каком случае не будет драться.
Но она не слушала его слов, она читала его
мысли по выражению лица. Она не могла
знать, что выражение его лица относилось к первой пришедшей Вронскому
мысли — о неизбежности теперь дуэли. Ей никогда и в голову не приходила
мысль о дуэли, и поэтому это мимолетное выражение строгости она объяснила иначе.
И тут же в его голове мелькнула
мысль о том, что ему только что говорил Серпуховской и что он сам утром думал — что лучше не связывать себя, — и он
знал, что эту
мысль он не может передать ей.
Лишившись собеседника, Левин продолжал разговор с помещиком, стараясь доказать ему, что всё затруднение происходит оттого, что мы не хотим
знать свойств, привычек нашего рабочего; но помещик был, как и все люди, самобытно и уединенно думающие, туг к пониманию чужой
мысли и особенно пристрастен к своей.
Агафья Михайловна
знала все подробности хозяйственных планов Левина. Левин часто со всеми тонкостями излагал ей свои
мысли и нередко спорил с нею и не соглашался с ее объяснениями. Но теперь она совсем иначе поняла то, что он сказал ей.
― Да, да, ― сказала она, видимо стараясь отогнать ревнивые
мысли. ― Но если бы ты
знал, как мне тяжело! Я верю, верю тебе… Так что ты говорил?
— Старо, но
знаешь, когда это поймешь ясно, то как-то всё делается ничтожно. Когда поймешь, что нынче-завтра умрешь, и ничего не останется, то так всё ничтожно! И я считаю очень важной свою
мысль, а она оказывается так же ничтожна, если бы даже исполнить ее, как обойти эту медведицу. Так и проводишь жизнь, развлекаясь охотой, работой, — чтобы только не думать о смерти.
Но он, поддерживая в себе свободу
мысли, старался уверить себя, что он не
знает этого.
Она тоже не спала всю ночь и всё утро ждала его. Мать и отец были бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его счастье. Она готовилась одна встретить его, и радовалась этой
мысли, и робела и стыдилась, и сама не
знала, что она сделает. Она слышала его шаги и голос и ждала за дверью, пока уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. Она, не думая, не спрашивая себя, как и что, подошла к нему и сделала то, что она сделала.
— Но он видит это и
знает. И разве ты думаешь, что он не менее тебя тяготится этим? Ты мучишься, он мучится, и что же может выйти из этого? Тогда как развод развязывает всё, — не без усилия высказал Степан Аркадьич главную
мысль и значительно посмотрел на нее.
«Но
знаю ли я ее
мысли, ее желания, ее чувства?» вдруг шепнул ему какой-то голос. Улыбка исчезла с его лица, и он задумался. И вдруг на него нашло странное чувство. На него нашел страх и сомнение, сомнение во всем.
«Что как она не любит меня? Что как она выходит за меня только для того, чтобы выйти замуж? Что если она сама не
знает того, что делает? — спрашивал он себя. — Она может опомниться и, только выйдя замуж, поймет, что не любит и не могла любить меня». И странные, самые дурные
мысли о ней стали приходить ему. Он ревновал ее к Вронскому, как год тому назад, как будто этот вечер, когда он видел ее с Вронским, был вчера. Он подозревал, что она не всё сказала ему.
Но потом, когда Голенищев стал излагать свои
мысли и Вронский мог следить за ним, то, и не
зная Двух Начал, он не без интереса слушал его, так как Голенищев говорил хорошо.
—
Знаете что, — сказала Анна, уже давно осторожно переглядывавшаяся с Вронским и знавшая, что Вронского не интересовало образование этого художника, а занимала только
мысль помочь ему и заказать ему портрет. —
Знаете что? — решительно перебила она разговорившегося Голенищева. — Поедемте к нему!
Вообще Михайлов своим сдержанным и неприятным, как бы враждебным, отношением очень не понравился им, когда они
узнали его ближе. И они рады были, когда сеансы кончились, в руках их остался прекрасный портрет, а он перестал ходить. Голенищев первый высказал
мысль, которую все имели, именно, что Михайлов просто завидовал Вронскому.
Он
знал тоже, что многие мужские большие умы,
мысли которых об этом он читал, думали об этом и не
знали одной сотой того, что
знала об этом его жена и Агафья Михайловна.
Левин
знал брата и ход его
мыслей; он
знал, что неверие его произошло не потому, что ему легче было жить без веры, но потому, что шаг за шагом современно-научные объяснения явлений мира вытеснили верования, и потому он
знал, что теперешнее возвращение его не было законное, совершившееся путем той же
мысли, но было только временное, корыстное, с безумною надеждой исцеления.
Варенька, услыхав голос Кити и выговор ее матери, быстро легкими шагами подошла к Кити. Быстрота движений, краска, покрывавшая оживленное лицо, — всё показывало, что в ней происходило что-то необыкновенное. Кити
знала, что̀ было это необыкновенное, и внимательно следила за ней. Она теперь позвала Вареньку только затем, чтобы мысленно благословить ее на то важное событие, которое, по
мысли Кити, должно было совершиться нынче после обеда в лесу.
Левин уже привык теперь смело говорить свою
мысль, не давая себе труда облекать ее в точные слова; он
знал, что жена в такие любовные минуты, как теперь, поймет, что он хочет сказать, с намека, и она поняла его.
Она никак не могла бы выразить тот ход
мыслей, который заставлял ее улыбаться; но последний вывод был тот, что муж ее, восхищающийся братом и унижающий себя пред ним, был неискренен. Кити
знала, что эта неискренность его происходила от любви к брату, от чувства совестливости за то, что он слишком счастлив, и в особенности от неоставляющего его желания быть лучше, — она любила это в нем и потому улыбалась.
Открытие это, вдруг объяснившее для нее все те непонятные для нее прежде семьи, в которых было только по одному и по два ребенка, вызвало в ней столько
мыслей, соображений и противоречивых чувств, что она ничего не умела сказать и только широко раскрытыми глазами удивленно смотрела на Анну. Это было то самое, о чем она мечтала еще нынче дорогой, но теперь,
узнав, что это возможно, она ужаснулась. Она чувствовала, что это было слишком простое решение слишком сложного вопроса.
Он
знал, что между отцом и матерью была ссора, разлучившая их,
знал, что ему суждено оставаться с отцом, и старался привыкнуть к этой
мысли.
Это было то последнее верование, на котором строились все, почти во всех отраслях, изыскания человеческой
мысли. Это было царствующее убеждение, и Левин из всех других объяснений, как всё-таки более ясное, невольно, сам не
зная когда а как, усвоил именно это.
Хорошо ли, дурно ли он поступал, он не
знал и не только не стал бы теперь доказывать, но избегал разговоров и
мыслей об этом.
«И разве не то же делают все теории философские, путем
мысли странным, несвойственным человеку, приводя его к знанию того, что он давно
знает и так верно
знает, что без того и жить бы не мог? Разве не видно ясно в развитии теории каждого философа, что он вперед
знает так же несомненно, как и мужик Федор, и ничуть не яснее его главный смысл жизни и только сомнительным умственным путем хочет вернуться к тому, что всем известно?»
Он не мог согласиться с этим, потому что и не видел выражения этих
мыслей в народе, в среде которого он жил, и не находил этих
мыслей в себе (а он не мог себя ничем другим считать, как одним из людей, составляющих русский народ), а главное потому, что он вместе с народом не
знал, не мог
знать того, в чем состоит общее благо, но твердо
знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому человеку, и потому не мог желать войны и проповедывать для каких бы то ни было общих целей.