Неточные совпадения
— Давно не бывали у
нас, сударь, — говорил катальщик, поддерживая ногу
и навинчивая каблук. — После
вас никого из господ мастеров нету. Хорошо ли так будет? — говорил он, натягивая ремень.
— Константин Дмитрич, — сказала она ему, — растолкуйте мне, пожалуйста, что такое значит, —
вы всё это знаете, — у
нас в Калужской деревне все мужики
и все бабы всё пропили, что у них было,
и теперь ничего
нам не платят. Что это значит?
Вы так хвалите всегда мужиков.
— А!
Мы знакомы, кажется, — равнодушно сказал Алексей Александрович, подавая руку. — Туда ехала с матерью, а назад с сыном, — сказал он, отчетливо выговаривая, как рублем даря каждым словом. —
Вы, верно, из отпуска? — сказал он
и, не дожидаясь ответа, обратился к жене своим шуточным тоном: — что ж, много слез было пролито в Москве при разлуке?
— Определить, как
вы знаете, начало туберкулезного процесса
мы не можем; до появления каверн нет ничего определенного. Но подозревать
мы можем.
И указание есть: дурное питание, нервное возбуждение
и пр. Вопрос стоит так: при подозрении туберкулезного процесса что нужно сделать, чтобы поддержать питание?
— Жалко, что
мы не слыхали, — сказала хозяйка, взглядывая на входную дверь. — А, вот
и вы наконец! — обратилась она с улыбкой к входившему Вронскому.
— Да
вы и то, кажется, мало спите.
Нам веселей, как у хозяина на глазах…
— Да вот посмотрите на лето. Отличится.
Вы гляньте-ка, где я сеял прошлую весну. Как рассадил! Ведь я, Константин Дмитрич, кажется, вот как отцу родному стараюсь. Я
и сам не люблю дурно делать
и другим не велю. Хозяину хорошо,
и нам хорошо. Как глянешь вон, — сказал Василий, указывая на поле, — сердце радуется.
— Благодарим покорно.
Мы вами, кажется,
и так много довольны.
— Знает ли он или нет, — сказал Вронский своим обычным твердым
и спокойным тоном, — знает ли он или нет,
нам до этого дела нет.
Мы не можем…
вы не можете так оставаться, особенно теперь.
— Кити играет,
и у
нас есть фортепьяно, нехорошее, правда, но
вы нам доставите большое удовольствие, — сказала княгиня с своею притворною улыбкой, которая особенно неприятна была теперь Кити, потому что она заметила, что Вареньке не хотелось петь. Но Варенька однако пришла вечером
и принесла с собой тетрадь нот. Княгиня пригласила Марью Евгеньевну с дочерью
и полковника.
— Я любила его,
и он любил меня; но его мать не хотела,
и он женился на другой. Он теперь живет недалеко от
нас,
и я иногда вижу его.
Вы не думали, что у меня тоже был роман? — сказала она,
и в красивом лице ее чуть брезжил тот огонек, который, Кити чувствовала, когда-то освещал ее всю.
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у
вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый.
И я тебе говорил
и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания
и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги
мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
— Как
вы смешны, — сказала Дарья Александровна с грустною усмешкой, несмотря на волненье Левина. — Да, я теперь всё больше
и больше понимаю, — продолжала она задумчиво. — Так
вы не приедете к
нам, когда Кити будет?
— Как я рада, что
вы приехали, — сказала Бетси. — Я устала
и только что хотела выпить чашку чаю, пока они приедут. А
вы бы пошли, — обратилась она к Тушкевичу, — с Машей попробовали бы крокет-гроунд там, где подстригли.
Мы с
вами успеем по душе поговорить за чаем, we’ll have а cosy chat, [приятно поболтаем,] не правда ли? — обратилась она к Анне с улыбкой, пожимая ее руку, державшую зонтик.
— Нет,
вы не хотите, может быть, встречаться со Стремовым? Пускай они с Алексеем Александровичем ломают копья в комитете, это
нас не касается. Но в свете это самый любезный человек, какого только я знаю,
и страстный игрок в крокет. Вот
вы увидите.
И, несмотря на смешное его положение старого влюбленного в Лизу, надо видеть, как он выпутывается из этого смешного положения! Он очень мил. Сафо Штольц
вы не знаете? Это новый, совсем новый тон.
— Можете себе представить,
мы чуть было не раздавили двух солдат, — тотчас же начала она рассказывать, подмигивая, улыбаясь
и назад отдергивая свой хвост, который она сразу слишком перекинула в одну сторону. — Я ехала с Васькой… Ах, да,
вы не знакомы. —
И она, назвав его фамилию, представила молодого человека
и, покраснев, звучно засмеялась своей ошибке, то есть тому, что она незнакомой назвала его Васькой.
— Ах, такая тоска была! — сказала Лиза Меркалова. —
Мы поехали все ко мне после скачек.
И всё те же,
и всё те же! Всё одно
и то же. Весь вечер провалялись по диванам. Что же тут веселого? Нет, как
вы делаете, чтобы
вам не было скучно? — опять обратилась она к Анне. — Стоит взглянуть на
вас,
и видишь, — вот женщина, которая может быть счастлива, несчастна, но не скучает. Научите, как
вы это делаете?
— Зачем же перепортят? Дрянную молотилку, российский топчачек ваш, сломают, а мою паровую не сломают. Лошаденку рассейскую, как это? тасканской породы, что за хвост таскать,
вам испортят, а заведите першеронов или хоть битюков, их не испортят.
И так всё.
Нам выше надо поднимать хозяйство.
— Но я всё-таки не знаю, что
вас удивляет. Народ стоит на такой низкой степени
и материального
и нравственного развития, что, очевидно, он должен противодействовать всему, что ему чуждо. В Европе рациональное хозяйство идет потому, что народ образован; стало быть, у
нас надо образовать народ, — вот
и всё.
— Знаете,
вы напоминаете мне анекдот о советах больному: «
вы бы попробовали слабительное». — «Давали: хуже». — «Попробуйте пиявки». — «Пробовали: хуже». — «Ну, так уж только молитесь Богу». — «Пробовали: хуже». Так
и мы с
вами. Я говорю политическая экономия,
вы говорите — хуже. Я говорю социализм — хуже. Образование — хуже.
Правда, мужики этой компании, хотя
и условились вести это дело на новых основаниях, называли эту землю не общею, а испольною,
и не раз
и мужики этой артели
и сам Резунов говорили Левину: «получили бы денежки за землю,
и вам покойнее
и нам бы развяза».
— Поэтому для обрусения инородцев есть одно средство — выводить как можно больше детей. Вот
мы с братом хуже всех действуем. А
вы, господа женатые люди, в особенности
вы, Степан Аркадьич, действуете вполне патриотически; у
вас сколько? — обратился он, ласково улыбаясь хозяину
и подставляя ему крошечную рюмочку.
— Но если женщины, как редкое исключение,
и могут занимать эти места, то, мне кажется,
вы неправильно употребили выражение «правà». Вернее бы было сказать: обязанности. Всякий согласится, что, исполняя какую-нибудь должность присяжного, гласного, телеграфного чиновника,
мы чувствуем, что исполняем обязанность.
И потому вернее выразиться, что женщины ищут обязанностей,
и совершенно законно.
И можно только сочувствовать этому их желанию помочь общему мужскому труду.
—
Мы с ним большие друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскоре после того… как
вы у
нас были, — сказала она с виноватою
и вместе доверчивою улыбкой, у Долли дети все были в скарлатине,
и он зашел к ней как-то.
И можете себе представить, — говорила она шопотом. — ему так жалко стало ее, что он остался
и стал помогать ей ходить за детьми. Да;
и три недели прожил у них в доме
и как нянька ходил за детьми.
— Нет,
мы шли только затем, чтобы
вас вызвать,
и благодарю, — сказала она, как подарком, награждая его улыбкой, — что
вы пришли. Что за охота спорить? Ведь никогда один не убедит другого.
Я не виню
вас,
и Бог мне свидетель, что я, увидев
вас во время вашей болезни, от всей души решился забыть всё, что было между
нами,
и начать новую жизнь.
— Здесь Христос невидимо предстоит, принимая вашу исповедь, — сказал он, указывая на Распятие. — Веруете ли
вы во всё то, чему учит
нас Святая Апостольская Церковь? — продолжал священник, отворачивая глаза от лица Левина
и складывая руки под эпитрахиль.
— Нет, я узнала бы. Как хорошо
вы сделали, что дали
нам знать! Не было дня, чтобы Костя не вспоминал о
вас и не беспокоился.
— Я боюсь, что
вам здесь не совсем хорошо, — сказала она отворачиваясь от его пристального взгляда
и оглядывая комнату. — Надо будет спросить у хозяина другую комнату, — сказала она мужу, —
и потом чтобы
нам ближе быть.
—
Вы найдете опору, ищите ее не во мне, хотя я прошу
вас верить в мою дружбу, — сказала она со вздохом. — Опора наша есть любовь, та любовь, которую Он завещал
нам. Бремя Его легко, — сказала она с тем восторженным взглядом, который так знал Алексей Александрович. — Он поддержит
вас и поможет
вам.
— Но, друг мой, не отдавайтесь этому чувству, о котором
вы говорили — стыдиться того, что есть высшая высота христианина: кто унижает себя, тот возвысится.
И благодарить меня
вы не можете. Надо благодарить Его
и просить Его о помощи. В Нем одном
мы найдем спокойствие, утешение, спасение
и любовь, — сказала она
и, подняв глаза к небу, начала молиться, как понял Алексей Александрович по ее молчанию.
«Мне нужно переговорить с
вами о важном
и грустном деле. Там
мы условимся, где. Лучше всего у меня, где я велю приготовить ваш чай. Необходимо. Он налагает крест, но Он дает
и силы», прибавила она, чтобы хоть немного приготовить его.
— Но любовь ли это, друг мой? Искренно ли это? Положим,
вы простили,
вы прощаете… но имеем ли
мы право действовать на душу этого ангела? Он считает ее умершею. Он молится за нее
и просит Бога простить ее грехи…
И так лучше. А тут что он будет думать?
—
Вы мне не сказали, когда развод. Положим, я забросила свой чепец через мельницу, но другие поднятые воротники будут
вас бить холодом, пока
вы не женитесь.
И это так просто теперь. Ça se fait. [Это обычно.] Так
вы в пятницу едете? Жалко, что
мы больше не увидимся.
— Да я не хочу знать! — почти вскрикнула она. — Не хочу. Раскаиваюсь я в том, что сделала? Нет, нет
и нет.
И если б опять то же, сначала, то было бы то же. Для
нас, для меня
и для
вас, важно только одно: любим ли
мы друг друга. А других нет соображений. Для чего
мы живем здесь врозь
и не видимся? Почему я не могу ехать? Я тебя люблю,
и мне всё равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском глаз взглянув на него, — если ты не изменился. Отчего ты не смотришь на меня?
— А что за прелесть моя Варенька! А? — сказала Кити мужу, как только Сергей Иванович встал. Она сказала это так, что Сергей Иванович мог слышать ее, чего она, очевидно, хотела. —
И как она красива, благородно красива! Варенька! — прокричала Кити, —
вы будете в мельничном лесу?
Мы приедем к
вам.
— Поедемте с
нами за грибами,
вы нам места̀ покажете. — Агафья Михайловна улыбнулась, покачала головой, как бы говоря: «
и рада бы посердиться на
вас, да нельзя».
— Но не так, как с Николенькой покойным…
вы полюбили друг друга, — докончил Левин. — Отчего не говорить? — прибавил он. — Я иногда упрекаю себя: кончится тем, что забудешь. Ах, какой был ужасный
и прелестный человек… Да, так о чем же
мы говорили? — помолчав, сказал Левин.
— Нет, всё-таки весело.
Вы видели? — говорил Васенька Весловский, неловко влезая на катки с ружьем
и чибисом в руках. — Как я славно убил этого! Не правда ли? Ну, скоро ли
мы приедем на настоящее?
—
Вы не поверите, как
мы рады вашему приезду, — сказал он, придавая особенное значение произносимым словам
и улыбкой открывая свои крепкие белые зубы.
— Нет, оставайтесь как
вы были, — сказала подошедшая Анна, — а
мы поедем в коляске, —
и, взяв под руку Долли, увела ее.
— Вот если б я знала, — сказала Анна, — что ты меня не презираешь…
Вы бы все приехали к
нам. Ведь Стива старый
и большой друг Алексея, — прибавила она
и вдруг покраснела.
— Нет, я думаю, княгиня устала,
и лошади ее не интересуют, — сказал Вронский Анне, предложившей пройти до конного завода, где Свияжский хотел видеть нового жеребца. —
Вы подите, а я провожу княгиню домой,
и мы поговорим, — сказал он, — если
вам приятно, — обратился он к ней.
— Если
вы приехали к
нам,
вы, единственная женщина из прежних друзей Анны — я не считаю княжну Варвару, — то я понимаю, что
вы сделали это не потому, что
вы считаете наше положение нормальным, но потому, что
вы, понимая всю тяжесть этого положения, всё так же любите ее
и хотите помочь ей. Так ли я
вас понял? — спросил он, оглянувшись на нее.
— Отжившее-то отжившее, а всё бы с ним надо обращаться поуважительнее. Хоть бы Снетков… Хороши
мы, нет ли,
мы тысячу лет росли. Знаете, придется если
вам пред домом разводить садик, планировать,
и растет у
вас на этом месте столетнее дерево… Оно, хотя
и корявое
и старое, а всё
вы для клумбочек цветочных не срубите старика, а так клумбочки распланируете, чтобы воспользоваться деревом. Его в год не вырастишь, — сказал он осторожно
и тотчас же переменил разговор. — Ну, а ваше хозяйство как?
— Да вот я
вам скажу, — продолжал помещик. — Сосед купец был у меня.
Мы прошлись по хозяйству, по саду. «Нет, — говорит, — Степан Васильич, всё у
вас в порядке идет, но садик в забросе». А он у меня в порядке. «На мой разум, я бы эту липу срубил. Только в сок надо. Ведь их тысяча лип, из каждой два хороших лубка выйдет. А нынче лубок в цене,
и струбов бы липовеньких нарубил».
— А на эти деньги он бы накупил скота или землицу купил бы за бесценок
и мужикам роздал бы внаймы, — с улыбкой докончил Левин, очевидно не раз уже сталкивавшийся с подобными расчетами. —
И он составит себе состояние. А
вы и я — только дай Бог
нам свое удержать
и детям оставить.
— А
мы вот встретились в первый раз после как у
вас, — сказал помещик, — да
и заговорились.
— Нет, право, я иногда жалею, что послушалась мама. Как бы хорошо было в деревне! А то я
вас всех измучала,
и деньги
мы тратим…
―
Вы говорите ― нравственное воспитание. Нельзя себе представить, как это трудно! Только что
вы побороли одну сторону, другие вырастают,
и опять борьба. Если не иметь опоры в религии, ― помните,
мы с
вами говорили, ― то никакой отец одними своими силами без этой помощи не мог бы воспитывать.