Неточные совпадения
Может быть, он сумел бы лучше скрыть свои грехи от жены, если б ожидал, что это известие так
на нее подействует.
Либеральная партия говорила или, лучше, подразумевала, что религия
есть только узда для варварской части населения, и действительно, Степан Аркадьич не
мог вынести без боли в ногах даже короткого молебна и не
мог понять, к чему все эти страшные и высокопарные слова о том свете, когда и
на этом жить
было бы очень весело.
Была пятница, и в столовой часовщик Немец заводил часы. Степан Аркадьич вспомнил свою шутку об этом аккуратном плешивом часовщике, что Немец «сам
был заведен
на всю жизнь, чтобы заводить часы», — и улыбнулся. Степан Аркадьич любил хорошую шутку. «А
может быть, и образуется! Хорошо словечко: образуется, подумал он. Это надо рассказать».
Дарья Александровна между тем, успокоив ребенка и по звуку кареты поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это
было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она выходила. Уже и теперь, в то короткое время, когда она выходила в детскую, Англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько вопросов, не терпевших отлагательства и
на которые она одна
могла ответить: что надеть детям
на гулянье? давать ли молоко? не послать ли за другим поваром?
Одна треть государственных людей, стариков,
были приятелями его отца и знали его в рубашечке; другая треть
были с ним
на «ты», а третья —
были хорошие знакомые; следовательно, раздаватели земных благ в виде мест, аренд, концессий и тому подобного
были все ему приятели и не
могли обойти своего; и Облонскому не нужно
было особенно стараться, чтобы получить выгодное место; нужно
было только не отказываться, не завидовать, не ссориться, не обижаться, чего он, по свойственной ему доброте, никогда и не делал.
—
Может быть, и да, — сказал Левин. — Но всё-таки я любуюсь
на твое величие и горжусь, что у меня друг такой великий человек. Однако ты мне не ответил
на мой вопрос, — прибавил он, с отчаянным усилием прямо глядя в глаза Облонскому.
Убеждение Левина в том, что этого не
может быть, основывалось
на том, что в глазах родных он невыгодная, недостойная партия для прелестной Кити, а сама Кити не
может любить его.
Левин хотел сказать брату о своем намерении жениться и спросить его совета, он даже твердо решился
на это; но когда он увидел брата, послушал его разговора с профессором, когда услыхал потом этот невольно покровительственный тон, с которым брат расспрашивал его о хозяйственных делах (материнское имение их
было неделеное, и Левин заведывал обеими частями), Левин почувствовал, что не
может почему-то начать говорить с братом о своем решении жениться.
— Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда так.
Может быть, это и хорошая наша черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова
на языке. Я скажу тебе только, что дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому народу, — Немцы и Англичане выработали бы из них свободу, а мы вот только смеемся.
Ему нужно
было сделать усилие над собой и рассудить, что около нее ходят всякого рода люди, что и сам он
мог прийти туда кататься
на коньках.
— Не
могу, — отвечал Левин. — Ты постарайся, войди в в меня, стань
на точку зрения деревенского жителя. Мы в деревне стараемся привести свои руки в такое положение, чтоб удобно
было ими работать; для этого обстригаем ногти, засучиваем иногда рукава. А тут люди нарочно отпускают ногти, насколько они
могут держаться, и прицепляют в виде запонок блюдечки, чтоб уж ничего нельзя
было делать руками.
— Ты пойми, — сказал он, — что это не любовь. Я
был влюблен, но это не то. Это не мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому что решил, что этого не
может быть, понимаешь, как счастья, которого не бывает
на земле; но я бился с собой и вижу, что без этого нет жизни. И надо решить…
— О моралист! Но ты пойми,
есть две женщины: одна настаивает только
на своих правах, и права эти твоя любовь, которой ты не
можешь ей дать; а другая жертвует тебе всем и ничего не требует. Что тебе делать? Как поступить? Тут страшная драма.
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что
будет, то
будет! Скажу правду. Да с ним не
может быть неловко. Вот он, сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными
на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
— Это не
могло быть иначе, — сказал он, не глядя
на нее.
Несмотря
на то, что он ничего не сказал ей такого, чего не
мог бы сказать при всех, он чувствовал, что она всё более и более становилась в зависимость от него, и чем больше он это чувствовал, тем ему
было приятнее, и его чувство к ней становилось нежнее.
Если б он
мог слышать, что говорили ее родители в этот вечер, если б он
мог перенестись
на точку зрения семьи и узнать, что Кити
будет несчастна, если он не женится
на ней, он бы очень удивился и не поверил бы этому. Он не
мог поверить тому, что то, что доставляло такое большое и хорошее удовольствие ему, а главное ей,
могло быть дурно. Еще меньше он
мог бы поверить тому, что он должен жениться.
Все эти дни Долли
была одна с детьми. Говорить о своем горе она не хотела, а с этим горем
на душе говорить о постороннем она не
могла. Она знала, что, так или иначе, она Анне выскажет всё, и то ее радовала мысль о том, как она выскажет, то злила необходимость говорить о своем унижении с ней, его сестрой, и слышать от нее готовые фразы увещания и утешения.
— Не знаю, не
могу судить… Нет,
могу, — сказала Анна, подумав; и, уловив мыслью положение и свесив его
на внутренних весах, прибавила: — Нет,
могу,
могу,
могу. Да, я простила бы. Я не
была бы тою же, да, но простила бы, и так простила бы, как будто этого не
было, совсем не
было.
— Как
может быть вам скучно
на бале?
— Отчего же мне не
может быть скучно
на бале? — спросила Анна.
Она
была не вновь выезжающая, у которой
на бале все лица сливаются в одно волшебное впечатление; она и не
была затасканная по балам девушка, которой все лица бала так знакомы, что наскучили; но она
была на середине этих двух, — она
была возбуждена, а вместе с тем обладала собой настолько, что
могла наблюдать.
Теперь она поняла, что Анна не
могла быть в лиловом и что ее прелесть состояла именно в том, что она всегда выступала из своего туалета, что туалет никогда не
мог быть виден
на ней.
Любовь к женщине он не только не
мог себе представить без брака, но он прежде представлял себе семью, а потом уже ту женщину, которая даст ему семью. Его понятия о женитьбе поэтому не
были похожи
на понятия большинства его знакомых, для которых женитьба
была одним из многих общежитейских дел; для Левина это
было главным делом жизни, от которогo зависело всё ее счастье. И теперь от этого нужно
было отказаться!
Когда он вошел в маленькую гостиную, где всегда
пил чай, и уселся в своем кресле с книгою, а Агафья Михайловна принесла ему чаю и со своим обычным: «А я сяду, батюшка», села
на стул у окна, он почувствовал что, как ни странно это
было, он не расстался с своими мечтами и что он без них жить не
может.
И вдруг всплывала радостная мысль: «через два года
буду у меня в стаде две голландки, сама Пава еще
может быть жива, двенадцать молодых Беркутовых дочерей, да подсыпать
на казовый конец этих трех — чудо!» Он опять взялся за книгу.
Надо
было покориться, так как, несмотря
на то, что все доктора учились в одной школе, по одним и тем же книгам, знали одну науку, и несмотря
на то, что некоторые говорили, что этот знаменитый доктор
был дурной доктор, в доме княгини и в ее кругу
было признано почему-то, что этот знаменитый доктор один знает что-то особенное и один
может спасти Кити.
— Да, это само собой разумеется, — отвечал знаменитый доктор, опять взглянув
на часы. — Виноват; что, поставлен ли Яузский мост, или надо всё еще кругом объезжать? — спросил он. — А! поставлен. Да, ну так я в двадцать минут
могу быть. Так мы говорили, что вопрос так поставлен: поддержать питание и исправить нервы. Одно в связи с другим, надо действовать
на обе стороны круга.
Он знал очень хорошо, что в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины
может быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь
на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не
может быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел
на кузину.
—
Может быть. Едут
на обед к товарищу, в самом веселом расположении духа. И видят, хорошенькая женщина обгоняет их
на извозчике, оглядывается и, им по крайней мере кажется, кивает им и смеется. Они, разумеется, зa ней. Скачут во весь дух. К удивлению их, красавица останавливается у подъезда того самого дома, куда они едут. Красавица взбегает
на верхний этаж. Они видят только румяные губки из-под короткого вуаля и прекрасные маленькие ножки.
Тут точно они
выпивают,
может быть, лишнее, как всегда
на прощальных обедах.
Молодая жена его, как рассказывал Венден, — он
был женат полгода, —
была в церкви с матушкой и, вдруг почувствовав нездоровье, происходящее от известного положения, не
могла больше стоять и поехала домой
на первом попавшемся ей лихаче-извозчике.
—
Были, ma chère. Они нас звали с мужем обедать, и мне сказывали, что соус
на этом обеде стоил тысячу рублей, — громко говорила княгиня Мягкая, чувствуя, что все ее слушают, — и очень гадкий соус, что-то зеленое. Надо
было их позвать, и я сделала соус
на восемьдесят пять копеек, и все
были очень довольны. Я не
могу делать тысячерублевых соусов.
Но и после, и
на другой и
на третий день, она не только не нашла слов, которыми бы она
могла выразить всю сложность этих чувств, но не находила и мыслей, которыми бы она сама с собой
могла обдумать всё, что
было в ее душе.
Она говорила себе: «Нет, теперь я не
могу об этом думать; после, когда я
буду спокойнее». Но это спокойствие для мыслей никогда не наступало; каждый paз, как являлась ей мысль о том, что она сделала, и что с ней
будет, и что она должна сделать,
на нее находил ужас, и она отгоняла от себя эти мысли.
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался
на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело сестры. И что ж? — теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это
могло огорчать меня. То же
будет и с этим горем. Пройдет время, и я
буду к этому равнодушен».
Что клевер сеяли только
на шесть, а не
на двадцать десятин, это
было еще досаднее. Посев клевера, и по теории и по собственному его опыту, бывал только тогда хорош, когда сделан как можно раньше, почти по снегу. И никогда Левин не
мог добиться этого.
Он ведь сказал:
может быть, уеду
на воды, а
может быть, к тебе приеду».
Действительно, Левин
был не в духе и, несмотря
на всё свое желание
быть ласковым и любезным со своим милым гостем, не
мог преодолеть себя. Хмель известия о том, что Кити не вышла замуж, понемногу начинал разбирать его.
Вронский любил его и зa его необычайную физическую силу, которую он большею частью выказывал тем, что
мог пить как бочка, не спать и
быть всё таким же, и за большую нравственную силу, которую он выказывал в отношениях к начальникам и товарищам, вызывая к себе страх и уважение, и в игре, которую он вел
на десятки тысяч и всегда, несмотря
на выпитое вино, так тонко и твердо, что считался первым игроком в Английском Клубе.
— Что с вами? Вы нездоровы? — сказал он по-французски, подходя к ней. Он хотел подбежать к ней; но, вспомнив, что
могли быть посторонние, оглянулся
на балконную дверь и покраснел, как он всякий раз краснел, чувствуя, что должен бояться и оглядываться.
— Я несчастлива? — сказала она, приближаясь к нему и с восторженною улыбкой любви глядя
на него, — я — как голодный человек, которому дали
есть.
Может быть, ему холодно, и платье у него разорвано, и стыдно ему, но он не несчастлив. Я несчастлива? Нет, вот мое счастье…
Когда Вронский смотрел
на часы
на балконе Карениных, он
был так растревожен и занят своими мыслями, что видел стрелки
на циферблате, но не
мог понять, который час.
Он теперь, говоря с братом о неприятной весьма для него вещи, зная, что глаза многих
могут быть устремлены
на них, имел вид улыбающийся, как будто он о чем-нибудь неважном шутил с братом.
Но начинались скачки не с круга, а за сто сажен в стороне от него, и
на этом расстоянии
было первое препятствие — запруженная река в три аршина шириною, которую ездоки по произволу
могли перепрыгивать или переезжать в брод.
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что
был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено
было ее пристрелить. Вронский не
мог отвечать
на вопросы, не
мог говорить ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
— Опасность в скачках военных, кавалерийских,
есть необходимое условие скачек. Если Англия
может указать в военной истории
на самые блестящие кавалерийские дела, то только благодаря тому, что она исторически развивала в себе эту силу и животных и людей. Спорт, по моему мнению, имеет большое значение, и, как всегда, мы видим только самое поверхностное.
— Нет, вы не ошиблись, — сказала она медленно, отчаянно взглянув
на его холодное лицо. — Вы не ошиблись. Я
была и не
могу не
быть в отчаянии. Я слушаю вас и думаю о нем. Я люблю его, я его любовница, я не
могу переносить, я боюсь, я ненавижу вас… Делайте со мной что хотите.
Мадам Шталь принадлежала к высшему обществу, но она
была так больна, что не
могла ходить, и только в редкие хорошие дни появлялась
на водах в колясочке.
— Как вы хороши, как вы хороши! — вскрикнула Кити и, остановив ее, поцеловала. — Если б я хоть немножко
могла быть похожа
на вас!