Неточные совпадения
На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский — Стива, как его звали
в свете, —
в обычайный
час, то есть
в 8
часов утра, проснулся
не в спальне жены, а
в своем кабинете, на сафьянном диване. Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть надолго, с другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; но вдруг вскочил, сел на диван и открыл глаза.
«Если б они знали, — думал он, с значительным видом склонив голову при слушании доклада, — каким виноватым мальчиком полчаса тому назад был их председатель!» — И глаза его смеялись при чтении доклада. До двух
часов занятия должны были итти
не прерываясь, а
в два
часа — перерыв и завтрак.
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они
в известные
часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего
в известные
часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали
в коляске к Тверскому бульвару
в своих атласных шубках — Долли
в длинной, Натали
в полудлинной, а Кити
в совершенно короткой, так что статные ножки ее
в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для чего им,
в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось
в их таинственном мире, он
не понимал, но знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно
в эту таинственность совершавшегося.
Левин чувствовал, что брат Николай
в душе своей,
в самой основе своей души, несмотря на всё безобразие своей жизни,
не был более неправ, чем те люди, которые презирали его. Он
не был виноват
в том, что родился с своим неудержимым характером и стесненным чем-то умом. Но он всегда хотел быть хорошим. «Всё выскажу ему, всё заставлю его высказать и покажу ему, что я люблю и потому понимаю его», решил сам с собою Левин, подъезжая
в одиннадцатом
часу к гостинице, указанной на адресе.
Степан Аркадьич
не обедал дома, но обещал приехать проводить сестру
в семь
часов.
Алексей Александрович вернулся из министерства
в четыре
часа, но, как это часто бывало,
не успел войти к ней.
Ровно
в пять
часов, бронзовые
часы Петр I
не успели добить пятого удара, как вышел Алексей Александрович
в белом галстуке и во фраке с двумя звездами, так как сейчас после обеда ему надо было ехать.
Кити держала ее за руку и с страстным любопытством и мольбой спрашивала ее взглядом: «Что же, что же это самое важное, что дает такое спокойствие? Вы знаете, скажите мне!» Но Варенька
не понимала даже того, о чем спрашивал ее взгляд Кити. Она помнила только о том, что ей нынче нужно еще зайти к М-me Berthe и поспеть домой к чаю maman, к 12
часам. Она вошла
в комнаты, собрала ноты и, простившись со всеми, собралась уходить.
Но быть гласным, рассуждать о том, сколько золотарей нужно и как трубы провести
в городе, где я
не живу; быть присяжным и судить мужика, укравшего ветчину, и шесть
часов слушать всякий вздор, который мелют защитники и прокуроры, и как председатель спрашивает у моего старика Алешки-дурачка: «признаете ли вы, господин подсудимый, факт похищения ветчины?» — «Ась?»
Почитав еще книгу о евгюбических надписях и возобновив интерес к ним, Алексей Александрович
в 11
часов пошел спать, и когда он, лежа
в постели, вспомнил о событии с женой, оно ему представилось уже совсем
не в таком мрачном виде.
Ни минуты
не думая, Анна села с письмом Бетси к столу и,
не читая, приписала внизу: «Мне необходимо вас видеть. Приезжайте к саду Вреде. Я буду там
в 6
часов». Она запечатала, и Бетси, вернувшись, при ней отдала письмо.
Был уже шестой
час и потому, чтобы поспеть во-время и вместе с тем
не ехать на своих лошадях, которых все знали, Вронский сел
в извозчичью карету Яшвина и велел ехать как можно скорее. Извозчичья старая четвероместная карета была просторна. Он сел
в угол, вытянул ноги на переднее место и задумался.
Вернувшись домой, Вронский нашел у себя записку от Анны. Она писала: «Я больна и несчастлива. Я
не могу выезжать, но и
не могу долее
не видать вас. Приезжайте вечером.
В семь
часов Алексей Александрович едет на совет и пробудет до десяти». Подумав с минуту о странности того, что она зовет его прямо к себе, несмотря на требование мужа
не принимать его, он решил, что поедет.
И Степан Аркадьич встал и пошел вниз к новому начальнику. Инстинкт
не обманул Степана Аркадьича. Новый страшный начальник оказался весьма обходительным человеком, и Степан Аркадьич позавтракал с ним и засиделся так, что только
в четвертом
часу попал к Алексею Александровичу.
Он отстоял обедню, всенощную и вечерние правила и на другой день, встав раньше обыкновенного,
не пив чаю, пришел
в восемь
часов утра
в церковь для слушания утренних правил и исповеди.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он
не кашлял ни разу
в продолжение
часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде
не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него, что он
не может выздороветь, Левин и Кити находились этот
час в одном и том же счастливом и робком, как бы
не ошибиться, возбуждении.
С рукой мертвеца
в своей руке он сидел полчаса,
час, еще
час. Он теперь уже вовсе
не думал о смерти. Он думал о том, что делает Кити, кто живет
в соседнем нумере, свой ли дом у доктора. Ему захотелось есть и спать. Он осторожно выпростал руку и ощупал ноги. Ноги были холодны, но больной дышал. Левин опять на цыпочках хотел выйти, но больной опять зашевелился и сказал...
— Скажи, что ответа
не будет, — сказала графиня Лидия Ивановна и тотчас, открыв бювар, написала Алексею Александровичу, что надеется видеть его
в первом
часу на поздравлении во дворце.
Можно просидеть несколько
часов, поджав ноги
в одном и том же положении, если знаешь, что ничто
не помешает переменить положение; но если человек знает, что он должен сидеть так с поджатыми ногами, то сделаются судороги, ноги будут дергаться и тискаться
в то место, куда бы он хотел вытянуть их.
Она поехала
в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий. Она приедет рано утром,
в 8
часов, когда Алексей Александрович еще, верно,
не вставал. Она будет иметь
в руках деньги, которые даст швейцару и лакею, с тем чтоб они пустили ее, и,
не поднимая вуаля, скажет, что она от крестного отца Сережи приехала поздравить и что ей поручено поставить игрушки у кровати сына. Она
не приготовила только тех слов, которые она скажет сыну. Сколько она ни думала об этом, она ничего
не могла придумать.
Как ни сильно желала Анна свиданья с сыном, как ни давно думала о том и готовилась к тому, она никак
не ожидала, чтоб это свидание так сильно подействовало на нее. Вернувшись
в свое одинокое отделение
в гостинице, она долго
не могла понять, зачем она здесь. «Да, всё это кончено, и я опять одна», сказала она себе и,
не снимая шляпы, села на стоявшее у камина кресло. Уставившись неподвижными глазами на бронзовые
часы, стоявшие на столе между окон, она стала думать.
Обед был накрыт на четырех. Все уже собрались, чтобы выйти
в маленькую столовую, как приехал Тушкевич с поручением к Анне от княгини Бетси. Княгиня Бетси просила извинить, что она
не приехала проститься; она нездорова, но просила Анну приехать к ней между половиной седьмого и девятью
часами. Вронский взглянул на Анну при этом определении времени, показывавшем, что были приняты меры, чтоб она никого
не встретила; но Анна как будто
не заметила этого.
Усталый, голодный, счастливый, Левин
в десятом
часу утра, исходив верст тридцать, с девятнадцатью штуками красной дичи и одною уткой, которую он привязал за пояс, так как она уже
не влезала
в ягдташ, вернулся на квартиру. Товарищи его уж давно проснулись и успели проголодаться и позавтракать.
Разговор их был прерван Анной, нашедшею общество мужчин
в бильярдной и с ними вместе возвращавшеюся на террасу. До обеда еще оставалось много времени, погода была прекрасная, и потому было предложено несколько различных способов провести эти остающиеся два
часа. Способов проводить время было очень много
в Воздвиженском, и все были
не те, какие употреблялись
в Покровском.
Левина уже
не поражало теперь, как
в первое время его жизни
в Москве, что для переезда с Воздвиженки на Сивцев Вражек нужно было запрягать
в тяжелую карету пару сильных лошадей, провезти эту карету по снежному месиву четверть версты и стоять там четыре
часа, заплатив за это пять рублей. Теперь уже это казалось ему натурально.
Долго Левин
не мог успокоить жену. Наконец он успокоил ее, только признавшись, что чувство жалости
в соединении с вином сбили его, и он поддался хитрому влиянию Анны и что он будет избегать ее. Одно,
в чем он искреннее всего признавался, было то, что, живя так долго
в Москве, за одними разговорами, едой и питьем, он ошалел. Они проговорили до трех
часов ночи. Только
в три
часа они настолько примирились, что могли заснуть.
В пять
часов скрип отворенной двери разбудил его. Он вскочил и оглянулся. Кити
не было на постели подле него. Но за перегородкой был движущийся свет, и он слышал ее шаги.
— Так
часа два?
Не больше? — спросила она. — Вы застанете Петра Дмитрича, только
не торопите его. Да возьмите опиуму
в аптеке.
Не позволяя себе даже думать о том, что будет, чем это кончится, судя по расспросам о том, сколько это обыкновенно продолжается, Левин
в воображении своем приготовился терпеть и держать свое сердце
в руках
часов пять, и ему это казалось возможно.
И вдруг из того таинственного и ужасного, нездешнего мира,
в котором он жил эти двадцать два
часа, Левин мгновенно почувствовал себя перенесенным
в прежний, обычный мир, но сияющий теперь таким новым светом счастья, что он
не перенес его. Натянутые струны все сорвались. Рыдания и слезы радости, которых он никак
не предвидел, с такою силой поднялись
в нем, колебля всё его тело, что долго мешали ему говорить.
То ли ему было неловко, что он, потомок Рюрика, князь Облонский, ждал два
часа в приемной у Жида, или то, что
в первый раз
в жизни он
не следовал примеру предков, служа правительству, а выступал на новое поприще, но ему было очень неловко.
— Ты
не поверишь, как мне опостылели эти комнаты, — сказала она, садясь подле него к своему кофею. — Ничего нет ужаснее этих chambres garnies. [меблированных комнат.] Нет выражения лица
в них, нет души. Эти
часы, гардины, главное, обои — кошмар. Я думаю о Воздвиженском, как об обетованной земле. Ты
не отсылаешь еще лошадей?
«Пятнадцать минут туда, пятнадцать назад. Он едет уже, он приедет сейчас. — Она вынула
часы и посмотрела на них. — Но как он мог уехать, оставив меня
в таком положении? Как он может жить,
не примирившись со мною?» Она подошла к окну и стала смотреть на улицу. По времени он уже мог вернуться. Но расчет мог быть неверен, и она вновь стала вспоминать, когда он уехал, и считать минуты.
В то время как она отходила к большим
часам, чтобы проверить свои, кто-то подъехал. Взглянув из окна, она увидала его коляску. Но никто
не шел на лестницу, и внизу слышны были голоса. Это был посланный, вернувшийся
в коляске. Она сошла к нему.
«Очень жалею, что записка
не застала меня. Я буду
в десять
часов», небрежным почерком писал Вронский.
Не зная, когда ему можно будет выехать из Москвы. Сергей Иванович
не телеграфировал брату, чтобы высылать за ним. Левина
не было дома, когда Катавасов и Сергей Иванович на тарантасике, взятом на станции, запыленные как арапы,
в 12-м
часу дня подъехали к крыльцу Покровского дома. Кити, сидевшая на балконе с отцом и сестрой, узнала деверя и сбежала вниз встретить его.
Скосить и сжать рожь и овес и свезти, докосить луга, передвоить пар, обмолотить семена и посеять озимое — всё это кажется просто и обыкновенно; а чтобы успеть сделать всё это, надо, чтобы от старого до малого все деревенские люди работали
не переставая
в эти три-четыре недели втрое больше, чем обыкновенно, питаясь квасом, луком и черным хлебом, молотя и возя снопы по ночам и отдавая сну
не более двух-трех
часов в сутки. И каждый год это делается по всей России.