Неточные совпадения
Жена узнала, что муж был в связи с бывшею в их доме Француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что
не может жить с ним в
одном доме.
И, заметив полосу света, пробившуюся с боку
одной из суконных стор, он весело скинул ноги с дивана, отыскал ими шитые женой (подарок ко дню рождения в прошлом году), обделанные в золотистый сафьян туфли и по старой, девятилетней привычке,
не вставая, потянулся рукой к тому месту, где в спальне у него висел халат.
Степан Аркадьич
не мог говорить, так как цирюльник занят был верхнею губой, и поднял
один палец. Матвей в зеркало кивнул головой.
Он прочел письма.
Одно было очень неприятное — от купца, покупавшего лес в имении жены. Лес этот необходимо было продать; но теперь, до примирения с женой,
не могло быть о том речи. Всего же неприятнее тут было то, что этим подмешивался денежный интерес в предстоящее дело его примирения с женою. И мысль, что он может руководиться этим интересом, что он для продажи этого леса будет искать примирения с женой, — эта мысль оскорбляла его.
— Долли, что я могу сказать?…
Одно: прости, прости… Вспомни, разве девять лет жизни
не могут искупить минуты, минуты…
— Ты помнишь детей, чтоб играть с ними, а я помню и знаю, что они погибли теперь, — сказала она видимо
одну из фраз, которые она за эти три дня
не раз говорила себе.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но как? Я
не вижу даже возможности. Ах, ах, какой ужас! И как тривиально она кричала, — говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может быть, девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд
один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из комнаты.
Дарья Александровна между тем, успокоив ребенка и по звуку кареты поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она выходила. Уже и теперь, в то короткое время, когда она выходила в детскую, Англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько вопросов,
не терпевших отлагательства и на которые она
одна могла ответить: что надеть детям на гулянье? давать ли молоко?
не послать ли за другим поваром?
Место это он получил чрез мужа сестры Анны, Алексея Александровича Каренина, занимавшего
одно из важнейших мест в министерстве, к которому принадлежало присутствие; но если бы Каренин
не назначил своего шурина на это место, то чрез сотню других лиц, братьев, сестер, родных, двоюродных, дядей, теток, Стива Облонский получил бы это место или другое подобное, тысяч в шесть жалованья, которые ему были нужны, так как дела его, несмотря на достаточное состояние жены, были расстроены.
Одна треть государственных людей, стариков, были приятелями его отца и знали его в рубашечке; другая треть были с ним на «ты», а третья — были хорошие знакомые; следовательно, раздаватели земных благ в виде мест, аренд, концессий и тому подобного были все ему приятели и
не могли обойти своего; и Облонскому
не нужно было особенно стараться, чтобы получить выгодное место; нужно было только
не отказываться,
не завидовать,
не ссориться,
не обижаться, чего он, по свойственной ему доброте, никогда и
не делал.
— Нешто вышел в сени, а то всё тут ходил. Этот самый, — сказал сторож, указывая на сильно сложенного широкоплечего человека с курчавою бородой, который,
не снимая бараньей шапки, быстро и легко взбегал наверх по стертым ступенькам каменной лестницы.
Один из сходивших вниз с портфелем худощавый чиновник, приостановившись, неодобрительно посмотрел на ноги бегущего и потом вопросительно взглянул на Облонского.
Левин был почти
одних лет с Облонским и с ним на «ты»
не по
одному шампанскому.
— Ну, коротко сказать, я убедился, что никакой земской деятельности нет и быть
не может, — заговорил он, как будто кто-то сейчас обидел его, — с
одной стороны игрушка, играют в парламент, а я ни достаточно молод, ни достаточно стар, чтобы забавляться игрушками; а с другой (он заикнулся) стороны, это — средство для уездной coterie [партии] наживать деньжонки.
Он как будто чувствовал, что ему надо влюбиться в
одну из сестер, только
не мог разобрать, в какую именно.
Но, пробыв два месяца
один в деревне, он убедился, что это
не было
одно из тех влюблений, которые он испытывал в первой молодости; что чувство это
не давало ему минуты покоя; что он
не мог жить,
не решив вопроса: будет или
не будет она его женой; и что его отчаяние происходило только от его воображения, что он
не имеет никаких доказательств в том, что ему будет отказано.
— Ну, этого я
не понимаю, — сказал Сергей Иванович. —
Одно я понимаю, — прибавил он, — это урок смирения. Я иначе и снисходительнее стал смотреть на то, что называется подлостью, после того как брат Николай стал тем, что он есть… Ты знаешь, что он сделал…
В это время
один из молодых людей, лучший из новых конькобежцев, с папироской во рту, в коньках, вышел из кофейной и, разбежавшись, пустился на коньках вниз по ступеням, громыхая и подпрыгивая. Он влетел вниз и,
не изменив даже свободного положения рук, покатился по льду.
Татарин, вспомнив манеру Степана Аркадьича
не называть кушанья по французской карте,
не повторял за ним, но доставил себе удовольствие повторить весь заказ по карте: «суп прентаньер, тюрбо сос Бомарше, пулард а лестрагон, маседуан де фрюи….» и тотчас, как на пружинах, положив
одну переплетенную карту и подхватив другую, карту вин, поднес ее Степану Аркадьичу.
— Что ты! Вздор какой! Это ее манера…. Ну давай же, братец, суп!… Это ее манера, grande dame, [важной дамы,] — сказал Степан Аркадьич. — Я тоже приеду, но мне на спевку к графине Бониной надо. Ну как же ты
не дик? Чем же объяснить то, что ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня спрашивали о тебе беспрестанно, как будто я должен знать. А я знаю только
одно: ты делаешь всегда то, что никто
не делает.
Степан Аркадьич улыбнулся. Он так знал это чувство Левина, знал, что для него все девушки в мире разделяются на два сорта:
один сорт — это все девушки в мире, кроме ее, и эти девушки имеют все человеческие слабости, и девушки очень обыкновенные; другой сорт — она
одна,
не имеющая никаких слабостей и превыше всего человеческого.
—
Одно утешение, как в этой молитве, которую я всегда любил, что
не по заслугам прости меня, а по милосердию. Так и она только простить может.
— О моралист! Но ты пойми, есть две женщины:
одна настаивает только на своих правах, и права эти твоя любовь, которой ты
не можешь ей дать; а другая жертвует тебе всем и ничего
не требует. Что тебе делать? Как поступить? Тут страшная драма.
И вдруг они оба почувствовали, что хотя они и друзья, хотя они обедали вместе и пили вино, которое должно было бы еще более сблизить их, но что каждый думает только о своем, и
одному до другого нет дела. Облонский уже
не раз испытывал это случающееся после обеда крайнее раздвоение вместо сближения и знал, что надо делать в этих случаях.
Она видела, что сверстницы Кити составляли какие-то общества, отправлялись на какие-то курсы, свободно обращались с мужчинами, ездили
одни по улицам, многие
не приседали и, главное, были все твердо уверены, что выбрать себе мужа есть их дело, а
не родителей.
Теперь она боялась, чтобы Вронский
не ограничился
одним ухаживаньем за ее дочерью.
Она боялась, чтобы дочь, имевшая, как ей казалось,
одно время чувство к Левину, из излишней честности
не отказала бы Вронскому и вообще чтобы приезд Левина
не запутал,
не задержал дела, столь близкого к окончанию.
—
Не буду,
не буду, — сказала мать, увидав слезы на глазах дочери, — но
одно, моя душа: ты мне обещала, что у тебя
не будет от меня тайны.
Не будет?
Теперь она верно знала, что он затем и приехал раньше, чтобы застать ее
одну и сделать предложение. И тут только в первый раз всё дело представилось ей совсем с другой, новой стороны. Тут только она поняла, что вопрос касается
не ее
одной, — с кем она будет счастлива и кого она любит, — но что сию минуту она должна оскорбить человека, которого она любит. И оскорбить жестоко… За что? За то, что он, милый, любит ее, влюблен в нее. Но, делать нечего, так нужно, так должно.
— Но я только того и хотел, чтобы застать вас
одну, — начал он,
не садясь и
не глядя на нее, чтобы
не потерять смелости.
Она тяжело дышала,
не глядя на него. Она испытывала восторг. Душа ее была переполнена счастьем. Она никак
не ожидала, что высказанная любовь его произведет на нее такое сильное впечатление. Но это продолжалось только
одно мгновение. Она вспомнила Вронского. Она подняла на Левина свои светлые правдивые глаза и, увидав его отчаянное лицо, поспешно ответила...
Но в это самое время вышла княгиня. На лице ее изобразился ужас, когда она увидела их
одних и их расстроенные лица. Левин поклонился ей и ничего
не сказал. Кити молчала,
не поднимая глаз. «Слава Богу, отказала», — подумала мать, и лицо ее просияло обычной улыбкой, с которою она встречала по четвергам гостей. Она села и начала расспрашивать Левина о его жизни в деревне. Он сел опять, ожидая приезда гостей, чтоб уехать незаметно.
Между Нордстон и Левиным установилось то нередко встречающееся в свете отношение, что два человека, оставаясь по внешности в дружелюбных отношениях, презирают друг друга до такой степени, что
не могут даже серьезно обращаться друг с другом и
не могут даже быть оскорблены
один другим.
Он
не знал, что его образ действий относительно Кити имеет определенное название, что это есть заманиванье барышень без намерения жениться и что это заманиванье есть
один из дурных поступков, обыкновенных между блестящими молодыми людьми, как он.
— Ну, нет, — сказала графиня, взяв ее за руку, — я бы с вами объехала вокруг света и
не соскучилась бы. Вы
одна из тех милых женщин, с которыми и поговорить и помолчать приятно. А о сыне вашем, пожалуйста,
не думайте; нельзя же никогда
не разлучаться.
Все эти дни Долли была
одна с детьми. Говорить о своем горе она
не хотела, а с этим горем на душе говорить о постороннем она
не могла. Она знала, что, так или иначе, она Анне выскажет всё, и то ее радовала мысль о том, как она выскажет, то злила необходимость говорить о своем унижении с ней, его сестрой, и слышать от нее готовые фразы увещания и утешения.
Ты
не поверишь, но я до сих пор думала, что я
одна женщина, которую он знал.
— Я
одно скажу, — начала Анна, — я его сестра, я знаю его характер, эту способность всё, всё забыть (она сделала жест пред лбом), эту способность полного увлечения, но зато и полного раскаяния. Он
не верит,
не понимает теперь, как он мог сделать то, что сделал.
Но, Долли, душенька, я понимаю твои страдания вполне, только
одного я
не знаю: я
не знаю… я
не знаю, насколько в душе твоей есть еще любви к нему.
Кити покраснела. Она думала, что она
одна поняла, зачем он приезжал и отчего
не вошел. «Он был у нас, — думала она, — и
не застал и подумал, я здесь; но
не вошел, оттого что думал — поздно, и Анна здесь».
Она была
не вновь выезжающая, у которой на бале все лица сливаются в
одно волшебное впечатление; она и
не была затасканная по балам девушка, которой все лица бала так знакомы, что наскучили; но она была на середине этих двух, — она была возбуждена, а вместе с тем обладала собой настолько, что могла наблюдать.
— Это
одна из моих вернейших помощниц, — сказал Корсунский, кланяясь Анне Аркадьевне, которой он
не видал еще. — Княжна помогает сделать бал веселым и прекрасным. Анна Аркадьевна, тур вальса, — сказал он нагибаясь.
Во время кадрили ничего значительного
не было сказано, шел прерывистый разговор то о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних детей, то о будущем общественном театре, и только
один раз разговор затронул ее за живое, когда он спросил о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень понравился ему.
— Все или
один?» И,
не помогая мучившемуся юноше, с которым она танцовала, в разговоре, нить которого он упустил и
не мог поднять, и наружно подчиняясь весело-громким повелительным крикам Корсунского, то бросающего всех в grand rond, [большой круг,] то в chaîne, [цепь,] она наблюдала, и сердце ее сжималось больше и больше.
«Нет, это
не любованье толпы опьянило ее, а восхищение
одного.
Язык его стал мешаться, и он пошел перескакивать с
одного предмета на другой. Константин с помощью Маши уговорил его никуда
не ездить и уложил спать совершенно пьяного.
Любовь к женщине он
не только
не мог себе представить без брака, но он прежде представлял себе семью, а потом уже ту женщину, которая даст ему семью. Его понятия о женитьбе поэтому
не были похожи на понятия большинства его знакомых, для которых женитьба была
одним из многих общежитейских дел; для Левина это было главным делом жизни, от которогo зависело всё ее счастье. И теперь от этого нужно было отказаться!
— Впрочем, Анна, по правде тебе сказать, я
не очень желаю для Кити этого брака. И лучше, чтоб это разошлось, если он, Вронский, мог влюбиться в тебя в
один день.
Сначала мешала возня и ходьба; потом, когда тронулся поезд, нельзя было
не прислушаться к звукам; потом снег, бивший в левое окно и налипавший на стекло, и вид закутанного, мимо прошедшего кондуктора, занесенного снегом, с
одной стороны, и разговоры о том, какая теперь страшная метель на дворе, развлекали ее внимание.
Не раз говорила она себе эти последние дни и сейчас только, что Вронский для нее
один из сотен вечно
одних и тех же, повсюду встречаемых молодых людей, что она никогда
не позволит себе и думать о нем; но теперь, в первое мгновенье встречи с ним, ее охватило чувство радостной гордости.
— Ни
одного слова вашего, ни
одного движения вашего я
не забуду никогда и
не могу…