Неточные совпадения
«Однако когда-нибудь же нужно; ведь
не может же это так остаться», сказал он, стараясь придать себе смелости. Он выпрямил грудь, вынул папироску, закурил, пыхнул два
раза, бросил ее в перламутровую раковину-пепельницу, быстрыми шагами прошел мрачную гостиную и отворил другую дверь в спальню жены.
Она только что пыталась сделать то, что пыталась сделать уже десятый
раз в эти три дня: отобрать детские и свои вещи, которые она увезет к матери, — и опять
не могла на это решиться; но и теперь, как в прежние
раза, она говорила себе, что это
не может так остаться, что она должна предпринять что-нибудь, наказать, осрамить его, отомстить ему хоть малою частью той боли, которую он ей сделал.
Она села. Он слышал ее тяжелое, громкое дыхание, и ему было невыразимо жалко ее. Она несколько
раз хотела начать говорить, но
не могла. Он ждал.
Уж который
раз он видел его приезжавшим в Москву из деревни, где он что-то делал, но что именно, того Степан Аркадьич никогда
не мог понять хорошенько, да и
не интересовался.
Сам Левин
не помнил своей матери, и единственная сестра его была старше его, так что в доме Щербацких он в первый
раз увидал ту самую среду старого дворянского, образованного и честного семейства, которой он был лишен смертью отца и матери.
Не слыхала ли она его слов или
не хотела слышать, но она как бы спотыкнулась, два
раза стукнув ножкой, и поспешно покатилась прочь от него. Она подкатилась к М-llе Linon, что-то сказала ей и направилась к домику, где дамы снимали коньки.
Но Левин
не мог сидеть. Он прошелся два
раза своими твердыми шагами по клеточке-комнате, помигал глазами, чтобы
не видно было слез, и тогда только сел опять за стол.
Теперь она верно знала, что он затем и приехал раньше, чтобы застать ее одну и сделать предложение. И тут только в первый
раз всё дело представилось ей совсем с другой, новой стороны. Тут только она поняла, что вопрос касается
не ее одной, — с кем она будет счастлива и кого она любит, — но что сию минуту она должна оскорбить человека, которого она любит. И оскорбить жестоко… За что? За то, что он, милый, любит ее, влюблен в нее. Но, делать нечего, так нужно, так должно.
Со всеми поздоровавшись и сказав несколько слов, он сел, ни
разу не взглянув на
не спускавшего с него глаз Левина.
— А потому, — перебил Левин, — что при электричестве каждый
раз, как вы потрете смолу о шерсть, обнаруживается известное явление, а здесь
не каждый
раз, стало быть, это
не природное явление.
Княгиня была сперва твердо уверена, что нынешний вечер решил судьбу Кити и что
не может быть сомнения в намерениях Вронского; но слова мужа смутили ее. И, вернувшись к себе, она, точно так же как и Кити, с ужасом пред неизвестностью будущего, несколько
раз повторила в душе: «Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй!»
Он извинился и пошел было в вагон, но почувствовал необходимость еще
раз взглянуть на нее —
не потому, что она была очень красива,
не по тому изяществу и скромной грации, которые видны были во всей ее фигуре, но потому, что в выражении миловидного лица, когда она прошла мимо его, было что-то особенно ласковое и нежное.
— Все утешения, и увещания, и прощения христианские — всё это я уж тысячу
раз передумала, и всё это
не годится».
Во время кадрили ничего значительного
не было сказано, шел прерывистый разговор то о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних детей, то о будущем общественном театре, и только один
раз разговор затронул ее за живое, когда он спросил о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень понравился ему.
«Я
не оскорбить хочу, — каждый
раз как будто говорил его взгляд, — но спасти себя хочу, и
не знаю как».
Левин же был твердо убежден, что если она подгорела, то потому только, что
не были приняты те меры, о которых он сотни
раз приказывал.
— О, прекрасно! Mariette говорит, что он был мил очень и… я должен тебя огорчить…
не скучал о тебе,
не так, как твой муж. Но еще
раз merci, мой друг, что подарила мне день. Наш милый самовар будет в восторге. (Самоваром он называл знаменитую графиню Лидию Ивановну, за то что она всегда и обо всем волновалась и горячилась.) Она о тебе спрашивала. И знаешь, если я смею советовать, ты бы съездила к ней нынче. Ведь у ней обо всем болит сердце. Теперь она, кроме всех своих хлопот, занята примирением Облонских.
Еще Анна
не успела напиться кофе, как доложили про графиню Лидию Ивановну. Графиня Лидия Ивановна была высокая полная женщина с нездорово-желтым цветом лица и прекрасными задумчивыми черными глазами. Анна любила ее, но нынче она как будто в первый
раз увидела ее со всеми ее недостатками.
Анна
не поехала в этот
раз ни к княгине Бетси Тверской, которая, узнав о ее приезде, звала ее вечером, ни в театр, где нынче была у нее ложа.
— Извините меня, доктор, но это право ни к чему
не поведет. Вы у меня по три
раза то же самое спрашиваете.
Первый взрыв ревности,
раз пережитый, уже
не мог возвратиться, и даже открытие неверности
не могло бы уже так подействовать на нее, как в первый
раз.
Она ему
не подавала никакого повода, но каждый
раз, когда она встречалась с ним, в душе ее загоралось то самое чувство оживления, которое нашло на нее в тот день в вагоне, когда она в первый
раз увидела его.
Знаменитая певица пела второй
раз, и весь большой свет был в театре. Увидав из своего кресла в первом ряду кузину, Вронский,
не дождавшись антракта, вошел к ней в ложу.
Но
не одни эти дамы, почти все, бывшие в гостиной, даже княгиня Мягкая и сама Бетси, по нескольку
раз взглядывали на удалившихся от общего кружка, как будто это мешало им. Только один Алексей Александрович ни
разу не взглянул в ту сторону и
не был отвлечен от интереса начатого разговора.
Но каждый
раз, как он начинал говорить с ней, он чувствовал, что тот дух зла и обмана, который владел ею, овладевал и им, и он говорил с ней совсем
не то и
не тем тоном, каким хотел говорить.
Он помнил, как он пред отъездом в Москву сказал
раз своему скотнику Николаю, наивному мужику, с которым он любил поговорить: «Что, Николай! хочу жениться», и как Николай поспешно отвечал, как о деле, в котором
не может быть никакого сомнения: «И давно пора, Константин Дмитрич».
— Что,
не ждал? — сказал Степан Аркадьич, вылезая из саней, с комком грязи на переносице, на щеке и брови, но сияющий весельем и здоровьем. — Приехал тебя видеть —
раз, — сказал он, обнимая и целуя его, — на тяге постоять — два, и лес в Ергушове продать — три.
Левин презрительно улыбнулся. «Знаю, — подумал он, — эту манеру
не одного его, но и всех городских жителей, которые, побывав
раза два в десять лет в деревне и заметив два-три слова деревенские, употребляют их кстати и некстати, твердо уверенные, что они уже всё знают. Обидной, станет 30 сажен. Говорит слова, а сам ничего
не понимает».
— Оттого, что я лакею
не подам руки, а лакей во сто
раз лучше.
Уехал вскоре после тебя и затем ни
разу не был в Москве.
Ему
не нужно было очень строго выдерживать себя, так как вес его как
раз равнялся положенным четырем пудам с половиною; но надо было и
не потолстеть, и потому он избегал мучного и сладкого.
Он думал о том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче после скачек. Но он
не видал ее три дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы,
не знал, возможно ли это нынче или нет, и
не знал, как узнать это. Он виделся с ней в последний
раз на даче у кузины Бетси. На дачу же Карениных он ездил как можно реже. Теперь он хотел ехать туда и обдумывал вопрос, как это сделать.
На этот
раз Сережи
не было дома, и она была совершенно одна и сидела на террасе, ожидая возвращения сына, ушедшего гулять и застигнутого дождем.
Вронский уже несколько
раз пытался, хотя и
не так решительно, как теперь, наводить ее на обсуждение своего положения и каждый
раз сталкивался с тою поверхностностию и легкостью суждений, с которою она теперь отвечала на его вызов.
На его квартире никого уже
не было дома: все были на скачках, и лакей его дожидался у ворот. Пока он переодевался, лакей сообщил ему, что уже начались вторые скачки, что приходило много господ спрашивать про него, и из конюшни два
раза прибегал мальчик.
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский
не мог отвечать на вопросы,
не мог говорить ни с кем. Он повернулся и,
не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам
не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый
раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
В нынешнем году графиня Лидия Ивановна отказалась жить в Петергофе, ни
разу не была у Анны Аркадьевны и намекнула Алексею Александровичу на неудобство сближения Анны с Бетси и Вронским.
Сколько
раз во время своей восьмилетней счастливой жизни с женой, глядя на чужих неверных жен и обманутых мужей, говорил себе Алексей Александрович: «как допустить до этого? как
не развязать этого безобразного положения?» Но теперь, когда беда пала на его голову, он
не только
не думал о том, как развязать это положение, но вовсе
не хотел знать его,
не хотел знать именно потому, что оно было слишком ужасно, слишком неестественно.
Со времени своего возвращения из-за границы Алексей Александрович два
раза был на даче. Один
раз обедал, другой
раз провел вечер с гостями, но ни
разу не ночевал, как он имел обыкновение делать это в прежние годы.
— Нет, я
не поеду в другой
раз; это меня слишком волнует, — сказала княгиня Бетси. —
Не правда ли, Анна?
— Ах, мне всё равно, — как будто сказала она ему и уже более ни
разу не взглядывала на него.
— В третий
раз предлагаю вам свою руку, — сказал он чрез несколько времени, обращаясь к ней. Анна смотрела на него и
не знала, что сказать. Княгиня Бетси пришла ей на помощь.
— Нет, я всегда хожу одна, и никогда со мной ничего
не бывает, — сказала она, взяв шляпу. И, поцеловав ещё
раз Кити и так и
не сказав, что было важно, бодрым шагом, с нотами под мышкой, скрылась в полутьме летней ночи, унося с собой свою тайну о том, что важно и что даёт ей это завидное спокойствие и достоинство.
— Что-то давно Анна Павловна
не была у нас, — сказала
раз княгиня про Петрову, — Я звала ее. А она что-то как будто недовольна.
— Как же ты послала сказать княжне, что мы
не поедем? — хрипло прошептал ещё
раз живописец ещё сердитее, очевидно раздражаясь ещё более тем, что голос изменяет ему и он
не может дать своей речи того выражения, какое бы хотел.
«И для чего она говорит по-французски с детьми? — подумал он. — Как это неестественно и фальшиво! И дети чувствуют это. Выучить по-французски и отучить от искренности», думал он сам с собой,
не зная того, что Дарья Александровна всё это двадцать
раз уже передумала и всё-таки, хотя и в ущерб искренности, нашла необходимым учить этим путем своих детей.
Хотя Алексей Александрович и знал, что он
не может иметь на жену нравственного влияния, что из всей этой попытки исправления ничего
не выйдет, кроме лжи; хотя, переживая эти тяжелые минуты, он и
не подумал ни
разу о том, чтоб искать руководства в религии, теперь, когда его решение совпадало с требованиями, как ему казалось, религии, эта религиозная санкция его решения давала ему полное удовлетворение и отчасти успокоение.
В кабинете Алексей Александрович прошелся два
раза и остановился у огромного письменного стола, на котором уже были зажжены вперед вошедшим камердинером шесть свечей, потрещал пальцами и сел, разбирая письменные принадлежности. Положив локти на стол, он склонил на бок голову, подумал с минуту и начал писать, ни одной секунды
не останавливаясь. Он писал без обращения к ней и по-французски, упоребляя местоимение «вы»,
не имеющее того характера холодности, который оно имеет на русском языке.
— Хорошо, — сказала она и, как только человек вышел, трясущимися пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных в бандерольке неперегнутых ассигнаций выпала из него. Она высвободила письмо и стала читать с конца. «Я сделал приготовления для переезда, я приписываю значение исполнению моей просьбы», прочла она. Она пробежала дальше, назад, прочла всё и еще
раз прочла письмо всё сначала. Когда она кончила, она почувствовала, что ей холодно и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она
не ожидала.
Они
не знают, как он восемь лет душил мою жизнь, душил всё, что было во мне живого, что он ни
разу и
не подумал о том, что я живая женщина, которой нужна любовь.