Неточные совпадения
— Нет, я уже
не земский деятель. Я со всеми разбранился и
не езжу
больше на собрания, —
сказал он, обращаясь к Облонскому.
— Как же ты говорил, что никогда
больше не наденешь европейского платья? —
сказал он, оглядывая его новое, очевидно от французского портного, платье. — Так! я вижу: новая фаза.
— Я тебе говорю, чтò я думаю, —
сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе
больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить
не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
— Нет, благодарствуй, я
больше не могу пить, —
сказал Левин, отодвигая свой бокал. — Я буду пьян… Ну, ты как поживаешь? — продолжал он, видимо желая переменить разговор.
Несмотря на то, что он ничего
не сказал ей такого, чего
не мог бы
сказать при всех, он чувствовал, что она всё более и более становилась в зависимость от него, и чем
больше он это чувствовал, тем ему было приятнее, и его чувство к ней становилось нежнее.
— Всё кончено, и
больше ничего, —
сказала Долли. — И хуже всего то, ты пойми, что я
не могу его бросить; дети, я связана. А с ним жить я
не могу, мне мука видеть его.
— Я
больше тебя знаю свет, —
сказала она. — Я знаю этих людей, как Стива, как они смотрят на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого
не было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для них святыня. Как-то у них эти женщины остаются в презрении и
не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим. Я этого
не понимаю, но это так.
— О, да! —
сказала Анна, сияя улыбкой счастья и
не понимая ни одного слова из того, что говорила ей Бетси. Она перешла к
большому столу и приняла участие в общем разговоре.
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо
сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!… А как дело сделать, так мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я всё расчел, —
сказал он, — и лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот
не отказался даже. Ведь это
не обидной лес, —
сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, — а дровяной
больше. И станет
не больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне по двести рублей.
— Здесь лошадь Ma-к… Мак… никогда
не могу выговорить это имя, —
сказал Англичанин через плечо, указывая
большим, с грязным ногтем пальцем на денник Гладиатора.
— Кити играет, и у нас есть фортепьяно, нехорошее, правда, но вы нам доставите
большое удовольствие, —
сказала княгиня с своею притворною улыбкой, которая особенно неприятна была теперь Кити, потому что она заметила, что Вареньке
не хотелось петь. Но Варенька однако пришла вечером и принесла с собой тетрадь нот. Княгиня пригласила Марью Евгеньевну с дочерью и полковника.
— Как вы смешны, —
сказала Дарья Александровна с грустною усмешкой, несмотря на волненье Левина. — Да, я теперь всё
больше и
больше понимаю, — продолжала она задумчиво. — Так вы
не приедете к нам, когда Кити будет?
— Сережа, —
сказала она, как только гувернантка вышла из комнаты, — это дурно, но ты
не будешь
больше делать этого? Ты любишь меня?
— Да и я о тебе знал, но
не только чрез твою жену, — строгим выражением лица запрещая этот намек,
сказал Вронский. — Я очень рад был твоему успеху, но нисколько
не удивлен. Я ждал еще
больше.
—
Не думаю, опять улыбаясь,
сказал Серпуховской. —
Не скажу, чтобы
не стоило жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности к той сфере деятельности, которую я избрал, и что в моих руках власть, какая бы она ни была, если будет, то будет лучше, чем в руках многих мне известных, — с сияющим сознанием успеха
сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к этому, тем я
больше доволен.
— Ты
сказал, чтобы всё было, как было. Я понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники, может быть, ты
больше числом знал женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский
не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до больного места. — Но я женат, и поверь, что, узнав одну свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи.
— Да, —
сказала она. — Но
не будем
больше говорить про это.
— Нет, я благодарю, я
не хочу
больше чаю, —
сказал Левин и, чувствуя, что он делает неучтивость, но
не в силах более продолжать этот разговор, краснея встал.
— Вот, я приехал к тебе, —
сказал Николай глухим голосом, ни на секунду
не спуская глаз с лица брата. — Я давно хотел, да всё нездоровилось. Теперь же я очень поправился, — говорил он, обтирая свою бороду
большими худыми ладонями.
Это были единственные слова, которые были сказаны искренно. Левин понял, что под этими словами подразумевалось: «ты видишь и знаешь, что я плох, и, может быть, мы
больше не увидимся». Левин понял это, и слезы брызнули у него из глаз. Он еще раз поцеловал брата, но ничего
не мог и
не умел
сказать ему.
― Ах, невыносимо! ―
сказал он, стараясь уловить нить потерянной мысли. ― Он
не выигрывает от близкого знакомства. Если определить его, то это прекрасно выкормленное животное, какие на выставках получают первые медали, и
больше ничего, ― говорил он с досадой, заинтересовавшею ее.
С тех пор, как Алексей Александрович выехал из дома с намерением
не возвращаться в семью, и с тех пор, как он был у адвоката и
сказал хоть одному человеку о своем намерении, с тех пор особенно, как он перевел это дело жизни в дело бумажное, он всё
больше и
больше привыкал к своему намерению и видел теперь ясно возможность его исполнения.
— И неправда! И поскорей
не думайте
больше так! —
сказала Кити. — Я тоже была о нем очень низкого мнения, но это, это — премилый и удивительно добрый человек. Сердце у него золотое.
— Виноват, виноват, и никогда
не буду
больше дурно думать о людях! — весело
сказал он, искренно высказывая то, что он теперь чувствовал.
— Да, правда, —
сказал Левин, —
большею частью бывает, что споришь горячо только оттого, что никак
не можешь понять, что именно хочет доказать противник.
— Никто и
не говорит. Только надеюсь, что ты
больше не будешь нечаянно стрелять, —
сказала она с вопросительною улыбкой.
— У него
большой талант, —
сказала Анна с радостною улыбкой. — Я, разумеется,
не судья. Но судьи знающие то же
сказали.
— Я спрашивала доктора: он
сказал, что он
не может жить
больше трех дней. Но разве они могут знать? Я всё-таки очень рада, что уговорила его, —
сказала она, косясь на мужа из-за волос. — Всё может быть, — прибавила она с тем особенным, несколько хитрым выражением, которое на ее лице всегда бывало, когда она говорила о религии.
— Вы мне
не сказали, когда развод. Положим, я забросила свой чепец через мельницу, но другие поднятые воротники будут вас бить холодом, пока вы
не женитесь. И это так просто теперь. Ça se fait. [Это обычно.] Так вы в пятницу едете? Жалко, что мы
больше не увидимся.
Она
не могла
сказать прощай, но выражение ее лица
сказало это, и он понял. — Милый, милый Кутик! — проговорила она имя, которым звала его маленьким, — ты
не забудешь меня? Ты… — но
больше она
не могла говорить.
— Так и
не увидимся
больше? —
сказал Яшвин, вставая и обращаясь к Вронскому. — Где ты обедаешь?
— Я сделаю, —
сказала Долли и, встав, осторожно стала водить ложкой по пенящемуся сахару, изредка, чтоб отлепить от ложки приставшее к ней, постукивая ею по тарелке, покрытой уже разноцветными, желто-розовыми, с подтекающим кровяным сиропом, пенками. «Как они будут это лизать с чаем!» думала она о своих детях, вспоминая, как она сама, бывши ребенком, удивлялась, что
большие не едят самого лучшего — пенок.
— Так ты
не устанешь? Упирайся
больше, —
сказал он.
— Ну, так я тебе
скажу: то, что ты получаешь за свой труд в хозяйстве лишних, положим, пять тысяч, а наш хозяин мужик, как бы он ни трудился,
не получит
больше пятидесяти рублей, точно так же бесчестно, как то, что я получаю
больше столоначальника и что Мальтус получает
больше дорожного мастера. Напротив, я вижу какое-то враждебное, ни на чем
не основанное отношение общества к этим людям, и мне кажется, что тут зависть…
— Где вы поместите княгиню? —
сказал Вронский по-французски, обращаясь к Анне, и,
не дождавшись ответа, еще раз поздоровался с Дарьей Александровной и теперь поцеловал ее руку. — Я думаю, в
большой балконной?
— Ну, душенька, как я счастлива! — на минутку присев в своей амазонке подле Долли,
сказала Анна. — Расскажи же мне про своих. Стиву я видела мельком. Но он
не может рассказать про детей. Что моя любимица Таня?
Большая девочка, я думаю?
— Вот если б я знала, —
сказала Анна, — что ты меня
не презираешь… Вы бы все приехали к нам. Ведь Стива старый и
большой друг Алексея, — прибавила она и вдруг покраснела.
— Ну вот вам и Долли, княжна, вы так хотели ее видеть, —
сказала Анна, вместе с Дарьей Александровной выходя на
большую каменную террасу, на которой в тени, за пяльцами, вышивая кресло для графа Алексея Кирилловича, сидела княжна Варвара. — Она говорит, что ничего
не хочет до обеда, но вы велите подать завтракать, а я пойду сыщу Алексея и приведу их всех.
— Я его очень люблю, и мы с ним
большие приятели, — добродушно улыбаясь,
сказал Свияжский. — Mais pardon, il est un petit peu toqué; [Но, простите, он немного с причудами;] например, он утверждает, что и земство и мировые суды — всё
не нужно, и ни в чем
не хочет участвовать.
Вернувшись домой и найдя всех вполне благополучными и особенно милыми, Дарья Александровна с
большим оживлением рассказывала про свою поездку, про то, как ее хорошо принимали, про роскошь и хороший вкус жизни Вронских, про их увеселения и
не давала никому слова
сказать против них.
— Да, но вы себя
не считаете. Вы тоже ведь чего-нибудь стóите? Вот я про себя
скажу. Я до тех пор, пока
не хозяйничал, получал на службе три тысячи. Теперь я работаю
больше, чем на службе, и, так же как вы, получаю пять процентов, и то дай Бог. А свои труды задаром.
— А вот делаешь! Что прикажете? Привычка, и знаешь, что так надо.
Больше вам
скажу, — облокачиваясь об окно и разговорившись, продолжал помещик, — сын
не имеет никакой охоты к хозяйству. Очевидно, ученый будет. Так что некому будет продолжать. А всё делаешь. Вот нынче сад насадил.
Левин покраснел гораздо
больше ее, когда она
сказала ему, что встретила Вронского у княгини Марьи Борисовны. Ей очень трудно было
сказать это ему, но еще труднее было продолжать говорить о подробностях встречи, так как он
не спрашивал ее, а только нахмурившись смотрел на нее.
— Мне очень жаль, что тебя
не было, —
сказала она. —
Не то, что тебя
не было в комнате… я бы
не была так естественна при тебе… Я теперь краснею гораздо
больше, гораздо, гораздо
больше, — говорила она, краснея до слез. — Но что ты
не мог видеть в щелку.
― Без этого нельзя следить, ―
сказал Песцов, обращаясь к Левину, так как собеседник его ушел, и поговорить ему
больше не с кем было.
— Ну, я очень рад был, что встретил Вронского. Мне очень легко и просто было с ним. Понимаешь, теперь я постараюсь никогда
не видаться с ним, но чтоб эта неловкость была кончена, —
сказал он и, вспомнив, что он, стараясь никогда
не видаться, тотчас же поехал к Анне, он покраснел. — Вот мы говорим, что народ пьет;
не знаю, кто
больше пьет, народ или наше сословие; народ хоть в праздник, но…
И,
сказав это, Левин покраснел еще
больше, и сомнения его о том, хорошо ли или дурно он сделал, поехав к Анне, были окончательно разрешены. Он знал теперь, что этого
не надо было делать.
Прежде, если бы Левину
сказали, что Кити умерла, и что он умер с нею вместе, и что у них дети ангелы, и что Бог тут пред ними, — он ничему бы
не удивился; но теперь, вернувшись в мир действительности, он делал
большие усилия мысли, чтобы понять, что она жива, здорова и что так отчаянно визжавшее существо есть сын его.
Алексей Александрович расспросил, в чем состояла деятельность этой новой комиссии, и задумался. Он соображал, нет ли в деятельности этой комиссии чего-нибудь противоположного его проектам. Но, так как деятельность этого нового учреждения была очень сложна и проекты его обнимали очень
большую область, он
не мог сразу сообразить этого и, снимая pince-nez,
сказал...
— Уважение выдумали для того, чтобы скрывать пустое место, где должна быть любовь. А если ты
больше не любишь меня, то лучше и честнее это
сказать.