Неточные совпадения
И,
заметив полосу света, пробившуюся с боку одной из суконных стор, он весело скинул ноги с дивана, отыскал ими шитые женой (подарок ко дню рождения в прошлом году), обделанные в золотистый сафьян туфли и по старой, девятилетней привычке,
не вставая, потянулся рукой к тому месту, где в спальне у него висел халат.
Левин молчал, поглядывая на незнакомые ему лица двух товарищей Облонского и в особенности на руку элегантного Гриневича, с такими белыми длинными пальцами, с такими длинными, желтыми, загибавшимися в конце ногтями и такими огромными блестящими запонками на рубашке, что эти руки, видимо, поглощали всё его внимание и
не давали ему свободы мысли. Облонский тотчас
заметил это и улыбнулся.
— Нет, без шуток, что ты выберешь, то и хорошо. Я побегал на коньках, и есть хочется. И
не думай, — прибавил он,
заметив на лице Облонского недовольное выражение, — чтоб я
не оценил твоего выбора. Я с удовольствием поем хорошо.
Заметив, что графиня Нордстон хотела что-то сказать, он остановился,
не досказав начатого, и стал внимательно слушать ее.
«За что она недовольна им?» подумала Кити,
заметив, что Анна умышленно
не ответила на поклон Вронского.
— О, прекрасно! Mariette говорит, что он был мил очень и… я должен тебя огорчить…
не скучал о тебе,
не так, как твой муж. Но еще раз merci, мой друг, что подарила мне день. Наш милый самовар будет в восторге. (Самоваром он называл знаменитую графиню Лидию Ивановну, за то что она всегда и обо всем волновалась и горячилась.) Она о тебе спрашивала. И знаешь, если я
смею советовать, ты бы съездила к ней нынче. Ведь у ней обо всем болит сердце. Теперь она, кроме всех своих хлопот, занята примирением Облонских.
Князь отошел, стараясь
не дать
заметить, как ему смешна была вся эта комедия.
— Вы знаете зачем, — отвечал он
смело и радостно, встречая ее взгляд и
не спуская глаз.
Алексей Александрович ничего особенного и неприличного
не нашел в том, что жена его сидела с Вронским у особого стола и о чем-то оживленно разговаривала; но он
заметил, что другим в гостиной это показалось чем-то особенным и неприличным, и потому это показалось неприличным и ему. Он решил, что нужно сказать об этом жене.
И он от двери спальной поворачивался опять к зале; но, как только он входил назад в темную гостиную, ему какой-то голос говорил, что это
не так и что если другие
заметили это, то значит, что есть что-нибудь.
Она смотрела так просто, так весело, что кто
не знал ее, как знал муж,
не мог бы
заметить ничего неестественного ни в звуках, ни в смысле ее слов.
Но для него, знавшего ее, знавшего, что, когда он ложился пятью минутами позже, она
замечала и спрашивала о причине, для него, знавшего, что всякие свои радости, веселье, горе, она тотчас сообщала ему, — для него теперь видеть, что она
не хотела
замечать его состояние, что
не хотела ни слова сказать о себе, означало многое.
— Я вот что намерен сказать, — продолжал он холодно и спокойно, — и я прошу тебя выслушать меня. Я признаю, как ты знаешь, ревность чувством оскорбительным и унизительным и никогда
не позволю себе руководиться этим чувством; но есть известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче
не я
заметил, но, судя по впечатлению, какое было произведено на общество, все
заметили, что ты вела и держала себя
не совсем так, как можно было желать.
— Решительно ничего
не понимаю, — сказала Анна, пожимая плечами. «Ему всё равно, подумала она. Но в обществе
заметили, и это тревожит его». — Ты нездоров, Алексей Александрович, — прибавила она, встала и хотела уйти в дверь; но он двинулся вперед, как бы желая остановить ее.
Он
не испытывал того стыда, который обыкновенно мучал его после падения, и он мог
смело смотреть в глаза людям.
Левин презрительно улыбнулся. «Знаю, — подумал он, — эту манеру
не одного его, но и всех городских жителей, которые, побывав раза два в десять лет в деревне и
заметив два-три слова деревенские, употребляют их кстати и некстати, твердо уверенные, что они уже всё знают. Обидной, станет 30 сажен. Говорит слова, а сам ничего
не понимает».
Алексей Александрович
не знал, что его друг Лидия Ивановна,
заметив, что здоровье Алексея Александровича нынешний год нехорошо, просила доктора приехать и посмотреть больного.
Вошел Сережа, предшествуемый гувернанткой. Если б Алексей Александрович позволил себе наблюдать, он
заметил бы робкий, растерянный взгляд, с каким Сережа взглянул на отца, а потом на мать. Но он ничего
не хотел видеть и
не видал.
Она
не слышала половины его слов, она испытывала страх к нему и думала о том, правда ли то, что Вронский
не убился. О нем ли говорили, что он цел, а лошадь сломала спину? Она только притворно-насмешливо улыбнулась, когда он кончил, и ничего
не отвечала, потому что
не слыхала того, что он говорил. Алексей Александрович начал говорить
смело, но, когда он ясно понял то, о чем он говорит, страх, который она испытывала, сообщился ему. Он увидел эту улыбку, и странное заблуждение нашло на него.
С следующего дня, наблюдая неизвестного своего друга, Кити
заметила, что М-llе Варенька и с Левиным и его женщиной находится уже в тех отношениях, как и с другими своими protégés. Она подходила к ним, разговаривала, служила переводчицей для женщины,
не умевшей говорить ни на одном иностранном языке.
— Кити играет, и у нас есть фортепьяно, нехорошее, правда, но вы нам доставите большое удовольствие, — сказала княгиня с своею притворною улыбкой, которая особенно неприятна была теперь Кити, потому что она
заметила, что Вареньке
не хотелось петь. Но Варенька однако пришла вечером и принесла с собой тетрадь нот. Княгиня пригласила Марью Евгеньевну с дочерью и полковника.
Сначала княгиня
замечала только, что Кити находится под сильным влиянием своего engouement, как она называла, к госпоже Шталь и в особенности к Вареньке. Она видела, что Кити
не только подражает Вареньке в её деятельности, но невольно подражает ей в её манере ходить, говорить и мигать глазами. Но потом княгиня
заметила, что в дочери, независимо от этого очарования, совершается какой-то серьезный душевный переворот.
— Это
не нам судить, — сказала госпожа Шталь,
заметив оттенок выражения на лице князя. — Так вы пришлете мне эту книгу, любезный граф? Очень благодарю вас, — обратилась она к молодому Шведу.
Чем больше он узнавал брата, тем более
замечал, что и Сергей Иванович и многие другие деятели для общего блага
не сердцем были приведены к этой любви к общему благу, но умом рассудили, что заниматься этим хорошо, и только потому занимались этим.
Но быть гласным, рассуждать о том, сколько золотарей нужно и как трубы провести в городе, где я
не живу; быть присяжным и судить мужика, укравшего ветчину, и шесть часов слушать всякий вздор, который
мелют защитники и прокуроры, и как председатель спрашивает у моего старика Алешки-дурачка: «признаете ли вы, господин подсудимый, факт похищения ветчины?» — «Ась?»
Первый ряд, как
заметил Левин, Тит шел особенно быстро, вероятно, желая попытать барина, и ряд попался длинен. Следующие ряды были уже легче, но Левин всё-таки должен был напрягать все свои силы, чтобы
не отставать от мужиков.
Только это
заметил Левин и,
не думая о том, кто это может ехать, рассеянно взглянул в карету.
Теперь же, если уже ему бросали эту перчатку, то он
смело поднимал ее и требовал назначения особой комиссии для изучения и поверки трудов комиссии орошения полей Зарайской губернии; но зато уже он
не давал никакого спуску и тем господам.
Отношения к обществу тоже были ясны. Все могли знать, подозревать это, но никто
не должен был
сметь говорить. В противном случае он готов был заставить говоривших молчать и уважать несуществующую честь женщины, которую он любил.
Он, желая выказать свою независимость и подвинуться, отказался от предложенного ему положения, надеясь, что отказ этот придаст ему большую цену; но оказалось, что он был слишком
смел, и его оставили; и, волей-неволей сделав себе положение человека независимого, он носил его, весьма тонко и умно держа себя, так, как будто он ни на кого
не сердился,
не считал себя никем обиженным и желает только того, чтоб его оставили в покое, потому что ему весело.
Вронский три года
не видал Серпуховского. Он возмужал, отпустив бакенбарды, но он был такой же стройный,
не столько поражавший красотой, сколько нежностью и благородством лица и сложения. Одна перемена, которую
заметил в нем Вронский, было то тихое, постоянное сияние, которое устанавливается на лицах людей, имеющих успех и уверенных в признании этого успеха всеми. Вронский знал это сияние и тотчас же
заметил его на Серпуховском.
— И я
не один, — продолжал Левин, — я сошлюсь на всех хозяев, ведущих рационально дело; все, зa редкими исключениями, ведут дело в убыток. Ну, вы скажите, что̀ ваше хозяйство — выгодно? — сказал Левин, и тотчас же во взгляде Свияжского Левин
заметил то мимолетное выражение испуга, которое он
замечал, когда хотел проникнуть далее приемных комнат ума Свияжского.
Правда, часто, разговаривая с мужиками и разъясняя им все выгоды предприятия, Левин чувствовал, что мужики слушают при этом только пение его голоса и знают твердо, что, что бы он ни говорил, они
не дадутся ему в обман. В особенности чувствовал он это, когда говорил с самым умным из мужиков, Резуновым, и
заметил ту игру в глазах Резунова, которая ясно показывала и насмешку над Левиным и твердую уверенность, что если будет кто обманут, то уж никак
не он, Резунов.
Вронский,
не привыкший
замечать подробности,
заметил однако теперь удивленное выражение, с которым швейцар взглянул на него.
― Скоро, скоро. Ты говорил, что наше положение мучительно, что надо развязать его. Если бы ты знал, как мне оно тяжело, что бы я дала за то, чтобы свободно и
смело любить тебя! Я бы
не мучалась и тебя
не мучала бы своею ревностью… И это будет скоро, но
не так, как мы думаем.
Вернувшись домой, он внимательно осмотрел вешалку и,
заметив, что военного пальто
не было, по обыкновению прошел к себе.
―
Не угодно ли? ― Он указал на кресло у письменного уложенного бумагами стола и сам сел на председательское место, потирая маленькие руки с короткими, обросшими белыми волосами пальцами, и склонив на бок голову. Но, только что он успокоился в своей позе, как над столом пролетела
моль. Адвокат с быстротой, которой нельзя было ожидать от него, рознял руки, поймал
моль и опять принял прежнее положение.
Адвокат опустил глаза на ноги Алексея Александровича, чувствуя, что он видом своей неудержимой радости может оскорбить клиента. Он посмотрел на
моль, пролетевшую пред его носом, и дернулся рукой, но
не поймал ее из уважения к положению Алексея Александровича.
Эти два обстоятельства были: первое то, что вчера он, встретив на улице Алексея Александровича,
заметил, что он сух и строг с ним, и, сведя это выражение лица Алексея Александровича и то, что он
не приехал к ним и
не дал энать о себе, с теми толками, которые он слышал об Анне и Вронском, Степан Аркадьич догадывался, что что-то
не ладно между мужем и женою.
— Если бы
не было этого преимущества анти-нигилистического влияния на стороне классических наук, мы бы больше подумали, взвесили бы доводы обеих сторон, — с тонкою улыбкой говорил Сергей Иванович, — мы бы дали простор тому и другому направлению. Но теперь мы знаем, что в этих пилюлях классического образования лежит целебная сила антинигилизма, и мы
смело предлагаем их нашим пациентам… А что как нет и целебной силы? — заключил он, высыпая аттическую соль.
Левин часто
замечал при спорах между самыми умными людьми, что после огромных усилий, огромного количества логических тонкостей и слов спорящие приходили наконец к сознанию того, что то, что они долго бились доказать друг другу, давным давно, с начала спора, было известно им, но что они любят разное и потому
не хотят назвать того, что они любят, чтобы
не быть оспоренными.
Он схватил
мел напряженными, дрожащими пальцами и, сломав его, написал начальные буквы следующего: «мне нечего забывать и прощать, я
не переставал любить вас».
Он сел и написал длинную фразу. Она всё поняла и,
не спрашивая его: так ли?, взяла
мел и тотчас же ответила.
Но Левину неприятны были эти слова Дарьи Александровны. Она
не могла понять, как всё это было высоко и недоступно ей, и она
не должна была
сметь упоминать об этом. Левин простился с ними, но, чтобы
не оставаться одному, прицепился к своему брату.
«Неужели будет приданое и всё это?—подумал Левин с ужасом. — А впрочем, разве может приданое, и благословенье, и всё это — разве это может испортить мое счастье? Ничто
не может испортить!» Он взглянул на Кити и
заметил, что ее нисколько, нисколько
не оскорбила мысль о приданом. «Стало быть, это нужно», подумал он.
Я хочу подставить другую щеку, я хочу отдать рубаху, когда у меня берут кафтан, и
молю Бога только о том, чтоб он
не отнял у меня счастье прощения!
Когда прошло то размягченье, произведенное в ней близостью смерти, Алексей Александрович стал
замечать, что Анна боялась его, тяготилась им и
не могла смотреть ему прямо в глаза. Она как будто что-то хотела и
не решалась сказать ему и, тоже как бы предчувствуя, что их отношения
не могут продолжаться, чего-то ожидала от него.
Отказаться от лестного и опасного назначения в Ташкент, по прежним понятиям Вронского, было бы позорно и невозможно. Но теперь,
не задумываясь ни на минуту, он отказался от него и,
заметив в высших неодобрение своего поступка, тотчас же вышел в отставку.
Он испытывал в первую минуту чувство подобное тому, какое испытывает человек, когда, получив вдруг сильный удар сзади, с досадой и желанием
мести оборачивается, чтобы найти виновного, и убеждается, что это он сам нечаянно ударил себя, что сердиться
не на кого и надо перенести и утишить боль.
«
Не может быть, чтоб это страшное тело был брат Николай», подумал Левин. Но он подошел ближе, увидал лицо, и сомнение уже стало невозможно. Несмотря на страшное изменение лица, Левину стòило взглянуть в эти живые поднявшиеся на входившего глаза,
заметить легкое движение рта под слипшимися усами, чтобы понять ту страшную истину, что это мертвое тело было живой брат.