Неточные совпадения
— Долли,
постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен в тебя. Я помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая поэзия и высота была ты для него, и я знаю, что чем больше он с тобой жил, тем выше ты для него становилась. Ведь мы смеялись бывало над ним, что он
к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была и осталась, а это увлечение
не души его…
Несмотря на то, что туалет, прическа и все приготовления
к балу
стоили Кити больших трудов и соображений, она теперь, в своем сложном тюлевом платье на розовом чехле, вступала на бал так свободно и просто, как будто все эти розетки, кружева, все подробности туалета
не стоили ей и ее домашним ни минуты внимания, как будто она родилась в этом тюле, кружевах, с этою высокою прической, с розой и двумя листками наверху ее.
— А, ты так? — сказал он. — Ну, входи, садись. Хочешь ужинать? Маша, три порции принеси. Нет,
постой. Ты знаешь, кто это? — обратился он
к брату, указывая на господина в поддевке, — это господин Крицкий, мой друг еще из Киева, очень замечательный человек. Его, разумеется, преследует полиция, потому что он
не подлец.
— Да расскажи мне, что делается в Покровском? Что, дом всё
стоит, и березы, и наша классная? А Филипп садовник, неужели жив? Как я помню беседку и диван! Да смотри же, ничего
не переменяй в доме, но скорее женись и опять заведи то же, что было. Я тогда приеду
к тебе, если твоя жена будет хорошая.
Но это говорили его вещи, другой же голос в душе говорил, что
не надо подчиняться прошедшему и что с собой сделать всё возможно. И, слушаясь этого голоса, он подошел
к углу, где у него
стояли две пудовые гири, и стал гимнастически поднимать их, стараясь привести себя в состояние бодрости. За дверью заскрипели шаги. Он поспешно поставил гири.
— Он
не стоит того, чтобы ты страдала из-за него, — продолжала Дарья Александровна, прямо приступая
к делу.
Теперь же, хотя убеждение его о том, что ревность есть постыдное чувство и что нужно иметь доверие, и
не было разрушено, он чувствовал, что
стоит лицом
к лицу пред чем-то нелогичным и бестолковым, и
не знал, что надо делать.
На лестницу всходили женские шаги. Алексей Александрович, готовый
к своей речи,
стоял, пожимая свои скрещенные пальцы и ожидая,
не треснет ли еще где. Один сустав треснул.
— Ах, такая тоска была! — сказала Лиза Меркалова. — Мы поехали все ко мне после скачек. И всё те же, и всё те же! Всё одно и то же. Весь вечер провалялись по диванам. Что же тут веселого? Нет, как вы делаете, чтобы вам
не было скучно? — опять обратилась она
к Анне. —
Стоит взглянуть на вас, и видишь, — вот женщина, которая может быть счастлива, несчастна, но
не скучает. Научите, как вы это делаете?
—
Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. —
Не скажу, чтобы
не стоило жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности
к той сфере деятельности, которую я избрал, и что в моих руках власть, какая бы она ни была, если будет, то будет лучше, чем в руках многих мне известных, — с сияющим сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе
к этому, тем я больше доволен.
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой. Под образами
стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два стула. У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая дорогой и купавшаяся в лужах,
не натоптала пол, и указал ей место в углу у двери. Оглядев горницу, Левин вышел на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами на коромысле, сбежала впереди его зa водой
к колодцу.
Пока священник читал отходную, умирающий
не показывал никаких признаков жизни; глаза были закрыты. Левин, Кити и Марья Николаевна
стояли у постели. Молитва еще
не была дочтена священником, как умирающий потянулся, вздохнул и открыл глаза. Священник, окончив молитву, приложил
к холодному лбу крест, потом медленно завернул его в епитрахиль и,
постояв еще молча минуты две, дотронулся до похолодевшей и бескровной огромной руки.
Вронский
не слушал его. Он быстрыми шагами пошел вниз: он чувствовал, что ему надо что-то сделать, но
не знал что. Досада на нее за то, что она ставила себя и его в такое фальшивое положение, вместе с жалостью
к ней за ее страдания, волновали его. Он сошел вниз в партер и направился прямо
к бенуару Анны. У бенуара
стоял Стремов и разговаривал с нею...
Он
стоял пред ней с страшно блестевшими из-под насупленных бровей глазами и прижимал
к груди сильные руки, как будто напрягая все силы свои, чтобы удержать себя. Выражение лица его было бы сурово и даже жестоко, если б оно вместе с тем
не выражало страдания, которое трогало ее. Скулы его тряслись, и голос обрывался.
— Нисколько. Мне так это весело будет, — действительно весело блестя глазами, сказал Левин. — Ну, прости ее, Долли! Она
не будет, — сказал он про маленькую преступницу, которая
не шла
к Фанни, и нерешительно
стояла против матери, исподлобья ожидая и ища ее взгляда.
Одни закусывали,
стоя или присев
к столу; другие ходили, куря папиросы, взад и вперед по длинной комнате и разговаривали с давно
не виденными приятелями.
Свияжский переносил свою неудачу весело. Это даже
не была неудача для него, как он и сам сказал, с бокалом обращаясь
к Неведовскому: лучше нельзя было найти представителя того нового направления, которому должно последовать дворянство. И потому всё честное, как он сказал,
стояло на стороне нынешнего успеха и торжествовало его.
Но, что б они ни говорили, он знал, что теперь всё погибло. Прислонившись головой
к притолоке, он
стоял в соседней комнате и слышал чей-то никогда неслыханный им визг, рев, и он знал, что это кричало то, что было прежде Кити. Уже ребенка он давно
не желал. Он теперь ненавидел этого ребенка. Он даже
не желал теперь ее жизни, он желал только прекращения этих ужасных страданий.
Чувствуя, что примирение было полное, Анна с утра оживленно принялась за приготовление
к отъезду. Хотя и
не было решено, едут ли они в понедельник или во вторник, так как оба вчера уступали один другому, Анна деятельно приготавливалась
к отъезду, чувствуя себя теперь совершенно равнодушной
к тому, что они уедут днем раньше или позже. Она
стояла в своей комнате над открытым сундуком, отбирая вещи, когда он, уже одетый, раньше обыкновенного вошел
к ней.
Они были на другом конце леса, под старою липой, и звали его. Две фигуры в темных платьях (они прежде были в светлых) нагнувшись
стояли над чем-то. Это были Кити и няня. Дождь уже переставал, и начинало светлеть, когда Левин подбежал
к ним. У няни низ платья был сух, но на Кити платье промокло насквозь и всю облепило ее. Хотя дождя уже
не было, они всё еще
стояли в том же положении, в которое они стали, когда разразилась гроза. Обе
стояли, нагнувшись над тележкой с зеленым зонтиком.
Уже совсем стемнело, и на юге, куда он смотрел,
не было туч. Тучи
стояли с противной стороны. Оттуда вспыхивала молния, и слышался дальний гром. Левин прислушивался
к равномерно падающим с лип в саду каплям и смотрел на знакомый ему треугольник звезд и на проходящий в середине его млечный путь с его разветвлением. При каждой вспышке молнии
не только млечный путь, но и яркие звезды исчезали, но, как только потухала молния, опять, как будто брошенные какой-то меткой рукой, появлялись на тех же местах.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет
к тебе в дом целый полк на
постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, —
не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели
к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин
не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а
не то, мол, барин сердится.
Стой, еще письмо
не готово.
Лука
стоял, помалчивал, // Боялся,
не наклали бы // Товарищи в бока. // Оно быть так и сталося, // Да
к счастию крестьянина // Дорога позагнулася — // Лицо попово строгое // Явилось на бугре…
Гремит на Волге музыка. // Поют и пляшут девицы — // Ну, словом, пир горой! //
К девицам присоседиться // Хотел старик, встал на ноги // И чуть
не полетел! // Сын поддержал родителя. // Старик
стоял: притопывал, // Присвистывал, прищелкивал, // А глаз свое выделывал — // Вертелся колесом!
Крестьяне речь ту слушали, // Поддакивали барину. // Павлуша что-то в книжечку // Хотел уже писать. // Да выискался пьяненький // Мужик, — он против барина // На животе лежал, // В глаза ему поглядывал, // Помалчивал — да вдруг // Как вскочит! Прямо
к барину — // Хвать карандаш из рук! // —
Постой, башка порожняя! // Шальных вестей, бессовестных // Про нас
не разноси! // Чему ты позавидовал! // Что веселится бедная // Крестьянская душа?