Неточные совпадения
— Боже мой,
что я сделал! Долли! Ради Бога!.. Ведь… — он
не мог продолжать, рыдание остановилось
у него в горле.
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к людям, основанной в нем на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности,
не той, про которую он вычитал в газетах, но той,
что у него была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем людям, какого бы состояния и звания они ни были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии к тому делу, которым он занимался, вследствие
чего он никогда
не увлекался и
не делал ошибок.
— Может быть, и да, — сказал Левин. — Но всё-таки я любуюсь на твое величие и горжусь,
что у меня друг такой великий человек. Однако ты мне
не ответил на мой вопрос, — прибавил он, с отчаянным усилием прямо глядя в глаза Облонскому.
— Ну, хорошо, хорошо. Погоди еще, и ты придешь к этому. Хорошо, как
у тебя три тысячи десятин в Каразинском уезде, да такие мускулы, да свежесть, как
у двенадцатилетней девочки, — а придешь и ты к нам. Да, так о том,
что ты спрашивал: перемены нет, но жаль,
что ты так давно
не был.
Когда Облонский спросил
у Левина, зачем он собственно приехал, Левин покраснел и рассердился на себя за то,
что покраснел, потому
что он
не мог ответить ему: «я приехал сделать предложение твоей свояченице», хотя он приехал только за этим.
Для
чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски; для
чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались
у брата наверху, где занимались студенты; для
чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для
чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так
что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для
чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого,
что делалось в их таинственном мире, он
не понимал, но знал,
что всё,
что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
Приехав с утренним поездом в Москву, Левин остановился
у своего старшего брата по матери Кознышева и, переодевшись, вошел к нему в кабинет, намереваясь тотчас же рассказать ему, для
чего он приехал, и просить его совета; но брат был
не один.
Профессор с досадой и как будто умственною болью от перерыва оглянулся на странного вопрошателя, похожего более на бурлака,
чем на философа, и перенес глаза на Сергея Ивановича, как бы спрашивая:
что ж тут говорить? Но Сергей Иванович, который далеко
не с тем усилием и односторонностью говорил, как профессор, и
у которого в голове оставался простор для того, чтоб и отвечать профессору и вместе понимать ту простую и естественную точку зрения, с которой был сделан вопрос, улыбнулся и сказал...
Ему хотелось, чтобы Левин был весел. Но Левин
не то
что был
не весел, он был стеснен. С тем,
что было
у него в душе, ему жутко и неловко было в трактире, между кабинетами, где обедали с дамами, среди этой беготни и суетни; эта обстановка бронз, зеркал, газа, Татар — всё это было ему оскорбительно. Он боялся запачкать то,
что переполняло его душу.
— Да, это признак того,
что грубый труд ему
не нужен.
У него работает ум…
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: —
У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала,
что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить
не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
Но хорошо было говорить так тем,
у кого
не было дочерей; а княгиня понимала,
что при сближении дочь могла влюбиться, и влюбиться в того, кто
не захочет жениться, или в того, кто
не годится в мужья.
—
Не буду,
не буду, — сказала мать, увидав слезы на глазах дочери, — но одно, моя душа: ты мне обещала,
что у тебя
не будет от меня тайны.
Не будет?
— Константин Дмитрич, — сказала она ему, — растолкуйте мне, пожалуйста,
что такое значит, — вы всё это знаете, —
у нас в Калужской деревне все мужики и все бабы всё пропили,
что у них было, и теперь ничего нам
не платят.
Что это значит? Вы так хвалите всегда мужиков.
У нее
не было сомнения,
что она поступила как следовало.
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет,
не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких,
что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер
у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.
— Вот как!… Я думаю, впрочем,
что она может рассчитывать на лучшую партию, — сказал Вронский и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем, я его
не знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только,
что у тебя
не достало денег, а здесь — твое достоинство на весах. Однако вот и поезд.
—
У Анны Аркадьевны, — сказала графиня, объясняя сыну, — есть сынок восьми лет, кажется, и она никогда с ним
не разлучалась и всё мучается,
что оставила его.
— Я больше тебя знаю свет, — сказала она. — Я знаю этих людей, как Стива, как они смотрят на это. Ты говоришь,
что он с ней говорил об тебе. Этого
не было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для них святыня. Как-то
у них эти женщины остаются в презрении и
не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим. Я этого
не понимаю, но это так.
Кити покраснела. Она думала,
что она одна поняла, зачем он приезжал и отчего
не вошел. «Он был
у нас, — думала она, — и
не застал и подумал, я здесь; но
не вошел, оттого
что думал — поздно, и Анна здесь».
Она была
не вновь выезжающая,
у которой на бале все лица сливаются в одно волшебное впечатление; она и
не была затасканная по балам девушка, которой все лица бала так знакомы,
что наскучили; но она была на середине этих двух, — она была возбуждена, а вместе с тем обладала собой настолько,
что могла наблюдать.
Надо было сказать матери,
что она больна, и уехать домой, но на это
у нее
не было силы.
Константин Левин заглянул в дверь и увидел,
что говорит с огромной шапкой волос молодой человек в поддевке, а молодая рябоватая женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на диване. Брата
не видно было.
У Константина больно сжалось сердце при мысли о том, в среде каких чужих людей живет его брат. Никто
не услыхал его, и Константин, снимая калоши, прислушивался к тому,
что говорил господин в поддевке. Он говорил о каком-то предприятии.
Николай Левин продолжал говорить: — Ты знаешь,
что капитал давит работника, — работники
у нас, мужики, несут всю тягость труда и поставлены так,
что сколько бы они ни трудились, они
не могут выйти из своего скотского положения.
Но это говорили его вещи, другой же голос в душе говорил,
что не надо подчиняться прошедшему и
что с собой сделать всё возможно. И, слушаясь этого голоса, он подошел к углу, где
у него стояли две пудовые гири, и стал гимнастически поднимать их, стараясь привести себя в состояние бодрости. За дверью заскрипели шаги. Он поспешно поставил гири.
Когда он вошел в маленькую гостиную, где всегда пил чай, и уселся в своем кресле с книгою, а Агафья Михайловна принесла ему чаю и со своим обычным: «А я сяду, батюшка», села на стул
у окна, он почувствовал
что, как ни странно это было, он
не расстался с своими мечтами и
что он без них жить
не может.
Кити тоже
не приехала, прислав записку,
что у нее голова болит.
—
Не говори этого, Долли. Я ничего
не сделала и
не могла сделать. Я часто удивляюсь, зачем люди сговорились портить меня.
Что я сделала и
что могла сделать?
У тебя в сердце нашлось столько любви, чтобы простить…
Молодой человек и закуривал
у него, и заговаривал с ним, и даже толкал его, чтобы дать ему почувствовать,
что он
не вещь, а человек, но Вронский смотрел па него всё так же, как на фонарь, и молодой человек гримасничал, чувствуя,
что он теряет самообладание под давлением этого непризнавания его человеком.
Он знал,
что у ней есть муж, но
не верил в существование его и поверил в него вполне, только когда увидел его, с его головой, плечами и ногами в черных панталонах; в особенности когда он увидал, как этот муж с чувством собственности спокойно взял ее руку.
— О, прекрасно! Mariette говорит,
что он был мил очень и… я должен тебя огорчить…
не скучал о тебе,
не так, как твой муж. Но еще раз merci, мой друг,
что подарила мне день. Наш милый самовар будет в восторге. (Самоваром он называл знаменитую графиню Лидию Ивановну, за то
что она всегда и обо всем волновалась и горячилась.) Она о тебе спрашивала. И знаешь, если я смею советовать, ты бы съездила к ней нынче. Ведь
у ней обо всем болит сердце. Теперь она, кроме всех своих хлопот, занята примирением Облонских.
— Извините меня, доктор, но это право ни к
чему не поведет. Вы
у меня по три раза то же самое спрашиваете.
—
У меня нет никакого горя, — говорила она успокоившись, — но ты можешь ли понять,
что мне всё стало гадко, противно, грубо, и прежде всего я сама. Ты
не можешь себе представить, какие
у меня гадкие мысли обо всем.
Теперь она знала всех их, как знают друг друга в уездном городе; знала,
у кого какие привычки и слабости,
у кого какой сапог жмет ногу; знала их отношения друг к другу и к главному центру, знала, кто за кого и как и
чем держится, и кто с кем и в
чем сходятся и расходятся; но этот круг правительственных, мужских интересов никогда, несмотря на внушения графини Лидии Ивановны,
не мог интересовать ее, и она избегала его.
Третий круг наконец, где она имела связи, был собственно свет, — свет балов, обедов, блестящих туалетов, свет, державшийся одною рукой за двор, чтобы
не спуститься до полусвета, который члены этого круга думали,
что презирали, но с которым вкусы
у него были
не только сходные, но одни и те же.
— Звонят. Выходит девушка, они дают письмо и уверяют девушку,
что оба так влюблены,
что сейчас умрут тут
у двери. Девушка в недоумении ведет переговоры. Вдруг является господин с бакенбардами колбасиками, красный, как рак, объявляет,
что в доме никого
не живет, кроме его жены, и выгоняет обоих.
— Вы
не находите,
что в Тушкевиче есть что-то Louis XV? — сказал он, указывая глазами на красивого белокурого молодого человека, стоявшего
у стола.
— Да
что же?
У Гримма есть басня: человек без тени, человек лишен тени. И это ему наказанье за что-то. Я никогда
не мог понять, в
чем наказанье. Но женщине должно быть неприятно без тени.
— Я часто думаю,
что мужчины
не понимают того,
что неблагородно, а всегда говорят об этом, — сказала Анна,
не отвечая ему. — Я давно хотела сказать вам, — прибавила она и, перейдя несколько шагов, села
у углового стола с альбомами.
Алексей Александрович ничего особенного и неприличного
не нашел в том,
что жена его сидела с Вронским
у особого стола и о чем-то оживленно разговаривала; но он заметил,
что другим в гостиной это показалось чем-то особенным и неприличным, и потому это показалось неприличным и ему. Он решил,
что нужно сказать об этом жене.
Она чувствовала себя столь преступною и виноватою,
что ей оставалось только унижаться и просить прощения; а в жизни теперь, кроме его,
у ней никого
не было, так
что она и к нему обращала свою мольбу о прощении.
У всех было то же отношение к его предположениям, и потому он теперь уже
не сердился, но огорчался и чувствовал себя еще более возбужденным для борьбы с этою какою-то стихийною силой, которую он иначе
не умел назвать, как «
что Бог даст», и которая постоянно противопоставлялась ему.
— Ну, Агафья Михайловна, — сказал ей Степан Аркадьич, целуя кончики своих пухлых пальцев, — какой полоток
у вас, какой травничок!… А
что,
не пора ли, Костя? — прибавил он.
— Может быть, оттого,
что я радуюсь тому,
что у меня есть, и
не тужу о том,
чего нету, — сказал Левин, вспомнив о Кити.
— Я
не стану тебя учить тому,
что ты там пишешь в присутствии, — сказал он, — а если нужно, то спрошу
у тебя. А ты так уверен,
что понимаешь всю эту грамоту о лесе. Она трудна. Счел ли ты деревья?
— Оттого,
что у него стачки с купцами; он дал отступного. Я со всеми ими имел дела, я их знаю. Ведь это
не купцы, а барышники. Он и
не пойдет на дело, где ему предстоит десять, пятнадцать процентов, а он ждет, чтобы купить за двадцать копеек рубль.
— Всё молодость, окончательно ребячество одно. Ведь покупаю, верьте чести, так, значит, для славы одной,
что вот Рябинин, а
не кто другой
у Облонского рощу купил. А еще как Бог даст расчеты найти. Верьте Богу. Пожалуйте-с. Условьице написать…
— Да,
не откажусь. Какой аппетит
у меня в деревне, чудо.
Что ж ты Рябинину
не предложил поесть?
Как ни старался Левин преодолеть себя, он был мрачен и молчалив. Ему нужно было сделать один вопрос Степану Аркадьичу, но он
не мог решиться и
не находил ни формы, ни времени, как и когда его сделать. Степан Аркадьич уже сошел к себе вниз, разделся, опять умылся, облекся в гофрированную ночную рубашку и лег, а Левин все медлил
у него в комнате, говоря о разных пустяках и
не будучи в силах спросить,
что хотел.
Он думал о том,
что Анна обещала ему дать свиданье нынче после скачек. Но он
не видал ее три дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы,
не знал, возможно ли это нынче или нет, и
не знал, как узнать это. Он виделся с ней в последний раз на даче
у кузины Бетси. На дачу же Карениных он ездил как можно реже. Теперь он хотел ехать туда и обдумывал вопрос, как это сделать.