Неточные совпадения
— Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли: я бы позвал тебя
к себе, но жена не совсем здорова. А вот что: если ты хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду
от четырех до пяти. Кити на коньках катается. Ты поезжай туда, а я заеду, и вместе куда-нибудь обедать.
Получив
от лакея Сергея Ивановича адрес брата, Левин тотчас же собрался ехать
к нему, но, обдумав, решил отложить свою поездку до вечера. Прежде всего, для того чтобы иметь душевное спокойствие, надо было решить то дело, для которого он приехал в Москву.
От брата Левин поехал в присутствие Облонского и, узнав о Щербацких, поехал туда, где ему сказали, что он может застать Кити.
— Я? я недавно, я вчера… нынче то есть… приехал, — отвечал Левин, не вдруг
от волнения поняв ее вопрос. — Я хотел
к вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
Не слыхала ли она его слов или не хотела слышать, но она как бы спотыкнулась, два раза стукнув ножкой, и поспешно покатилась прочь
от него. Она подкатилась
к М-llе Linon, что-то сказала ей и направилась
к домику, где дамы снимали коньки.
Несмотря на то, что он ничего не сказал ей такого, чего не мог бы сказать при всех, он чувствовал, что она всё более и более становилась в зависимость
от него, и чем больше он это чувствовал, тем ему было приятнее, и его чувство
к ней становилось нежнее.
«То и прелестно, — думал он, возвращаясь
от Щербацких и вынося
от них, как и всегда, приятное чувство чистоты и свежести, происходившее отчасти и оттого, что он не курил целый вечер, и вместе новое чувство умиления пред ее
к себе любовью, — то и прелестно, что ничего не сказано ни мной, ни ею, но мы так понимали друг друга в этом невидимом разговоре взглядов и интонаций, что нынче яснее, чем когда-нибудь, она сказала мне, что любит.
— Я о ней ничего, кроме самого хорошего, не знаю, и в отношении
к себе я видела
от нее только ласку и дружбу».
— Да, я понимаю, что положение его ужасно; виноватому хуже, чем невинному, — сказала она, — если он чувствует, что
от вины его всё несчастие. Но как же простить, как мне опять быть его женою после нее? Мне жить с ним теперь будет мученье, именно потому, что я люблю свою прошедшую любовь
к нему…
Оттого ли, что дети видели, что мама любила эту тетю, или оттого, что они сами чувствовали в ней особенную прелесть; но старшие два, а за ними и меньшие, как это часто бывает с детьми, еще до обеда прилипли
к новой тете и не отходили
от нее.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама, пред тем как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко
от него; и о чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью
к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
В середине мазурки, повторяя сложную фигуру, вновь выдуманную Корсунским, Анна вышла на середину круга, взяла двух кавалеров и подозвала
к себе одну даму и Кити. Кити испуганно смотрела на нее, подходя. Анна прищурившись смотрела на нее и улыбнулась, пожав ей руку. Но заметив, что лицо Кити только выражением отчаяния и удивления ответило на ее улыбку, она отвернулась
от нее и весело заговорила с другою дамой.
«Да, что-то есть во мне противное, отталкивающее,—думал Левин, вышедши
от Щербацких и пешком направляясь
к брату.
Он видел, что эта артель есть только якорь спасения
от презрения
к самому себе.
Любовь
к женщине он не только не мог себе представить без брака, но он прежде представлял себе семью, а потом уже ту женщину, которая даст ему семью. Его понятия о женитьбе поэтому не были похожи на понятия большинства его знакомых, для которых женитьба была одним из многих общежитейских дел; для Левина это было главным делом жизни,
от которогo зависело всё ее счастье. И теперь
от этого нужно было отказаться!
Анна ответила несколько слов дамам, но, не предвидя интереса
от разговора, попросила Аннушку достать фонарик, прицепила его
к ручке кресла и взяла из своей сумочки разрезной ножик и английский роман.
Далее всё было то же и то же; та же тряска с постукиваньем, тот же снег в окно, те же быстрые переходы
от парового жара
к холоду и опять
к жару, то же мелькание тех же лиц в полумраке и те же голоса, и Анна стала читать и понимать читаемое.
Она провела разрезным ножом по стеклу, потом приложила его гладкую и холодную поверхность
к щеке и чуть вслух не засмеялась
от радости, вдруг беспричинно овладевшей ею.
— Что, что ты хочешь мне дать почувствовать, что? — говорила Кити быстро. — То, что я была влюблена в человека, который меня знать не хотел, и что я умираю
от любви
к нему? И это мне говорит сестра, которая думает, что… что… что она соболезнует!.. Не хочу я этих сожалений и притворств!
— Ну, bonne chance, [желаю вам удачи,] — прибавила она, подавая Вронскому палец, свободный
от держания веера, и движением плеч опуская поднявшийся лиф платья, с тем чтобы, как следует, быть вполне голою, когда выйдет вперед,
к рампе, на свет газа и на все глаза.
Вронский был не только знаком со всеми, но видал каждый день всех, кого он тут встретил, и потому он вошел с теми спокойными приемами, с какими входят в комнату
к людям,
от которых только что вышли.
И он
от двери спальной поворачивался опять
к зале; но, как только он входил назад в темную гостиную, ему какой-то голос говорил, что это не так и что если другие заметили это, то значит, что есть что-нибудь.
Еще в феврале он получил письмо
от Марьи Николаевны о том, что здоровье брата Николая становится хуже, но что он не хочет лечиться, и вследствие этого письма Левин ездил в Москву
к брату и успел уговорить его посоветоваться с доктором и ехать на воды за границу.
Левин сердито махнул рукой, пошел
к амбарам взглянуть овес и вернулся
к конюшне. Овес еще не испортился. Но рабочие пересыпали его лопатами, тогда как можно было спустить его прямо в нижний амбар, и, распорядившись этим и оторвав отсюда двух рабочих для посева клевера, Левин успокоился
от досады на приказчика. Да и день был так хорош, что нельзя было сердиться.
Место тяги было недалеко над речкой в мелком осиннике. Подъехав
к лесу, Левин слез и провел Облонского на угол мшистой и топкой полянки, уже освободившейся
от снега. Сам он вернулся на другой край
к двойняшке-березе и, прислонив ружье
к развилине сухого нижнего сучка, снял кафтан, перепоясался и попробовал свободы движений рук.
Кити не замужем и больна, больна
от любви
к человеку, который пренебрег ею.
Он знал, что это был Гладиатор, но с чувством человека, отворачивающегося
от чужого раскрытого письма, он отвернулся и подошел
к деннику Фру-Фру.
При этом известии он с удесятеренною силой почувствовал припадок этого странного, находившего на него чувства омерзения
к кому-то; но вместе с тем он понял, что тот кризис, которого он желал, наступит теперь, что нельзя более скрывать
от мужа, и необходимо так или иначе paзорвать скорее это неестественное положение.
Переодевшись без торопливости (он никогда не торопился и не терял самообладания), Вронский велел ехать
к баракам.
От бараков ему уже были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром, и кипящие народом беседки. Шли, вероятно, вторые скачки, потому что в то время, как он входил в барак, он слышал звонок. Подходя
к конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого в оранжевой с синим попоне с кажущимися огромными, отороченными синим ушами вели на гипподром.
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали
к нему.
К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь
от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
«Для Бетси еще рано», подумала она и, взглянув в окно, увидела карету и высовывающуюся из нее черную шляпу и столь знакомые ей уши Алексея Александровича. «Вот некстати; неужели ночевать?» подумала она, и ей так показалось ужасно и страшно всё, что могло
от этого выйти, что она, ни минуты не задумываясь, с веселым и сияющим лицом вышла
к ним навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама не зная, что скажет.
Она видела теперь, что
от места падения Вронского через круг бежал офицер
к беседке. Бетси махала ему платком. Офицер принес известие, что ездок не убился, но лошадь сломала себе спину.
Сначала княгиня замечала только, что Кити находится под сильным влиянием своего engouement, как она называла,
к госпоже Шталь и в особенности
к Вареньке. Она видела, что Кити не только подражает Вареньке в её деятельности, но невольно подражает ей в её манере ходить, говорить и мигать глазами. Но потом княгиня заметила, что в дочери, независимо
от этого очарования, совершается какой-то серьезный душевный переворот.
— Да, папа, — отвечала Кити. — Но надо знать, что у них трое детей, никого прислуги и почти никаких средств. Он что-то получает
от Академии, — оживленно рассказывала она, стараясь заглушить волнение, поднявшееся в ней вследствие странной в отношении
к ней перемены Анны Павловны.
Сергей Иванович Кознышев хотел отдохнуть
от умственной работы и, вместо того чтоб отправиться по обыкновению за границу, приехал в конце мая в деревню
к брату.
Для Константина народ был только главный участник в общем труде, и, несмотря на всё уважение и какую-то кровную любовь
к мужику, всосанную им, как он сам говорил, вероятно с молоком бабы-кормилицы, он, как участник с ним в общем деле, иногда приходивший в восхищенье
от силы, кротости, справедливости этих людей, очень часто, когда в общем деле требовались другие качества, приходил в озлобление на народ за его беспечность, неряшливость, пьянство, ложь.
Сергей Иванович любовался всё время красотою заглохшего
от листвы леса, указывая брату то на темную с тенистой стороны, пестреющую желтыми прилистниками, готовящуюся
к цвету старую липу, то на изумрудом блестящие молодые побеги дерев нынешнего года.
— Я не буду судиться. Я никогда не зарежу, и мне этого нe нужно. Ну уж! — продолжал он, опять перескакивая
к совершенно нейдущему
к делу, — наши земские учреждения и всё это — похоже на березки, которые мы натыкали, как в Троицын день, для того чтобы было похоже на лес, который сам вырос в Европе, и не могу я
от души поливать и верить в эти березки!
Он чувствовал себя более близким
к нему, чем
к брату, и невольно улыбался
от нежности, которую он испытывал
к этому человеку.
Сергей Иванович давно уже отобедал и пил воду с лимоном и льдом в своей комнате, просматривая только что полученные с почты газеты и журналы, когда Левин, с прилипшими
от пота ко лбу спутанными волосами и почерневшею, мокрою спиной и грудью, с веселым говором ворвался
к нему в комнату.
Письмо было
от Облонского. Левин вслух прочел его. Облонский писал из Петербурга: «Я получил письмо
от Долли, она в Ергушове, и у ней всё не ладится. Съезди, пожалуйста,
к ней, помоги советом, ты всё знаешь. Она так рада будет тебя видеть. Она совсем одна, бедная. Теща со всеми еще зa границей».
Гриша плакал, говоря, что и Николинька свистал, но что вот его не наказали и что он не
от пирога плачет, — ему всё равно, — но о том, что с ним несправедливы. Это было слишком уже грустно, и Дарья Александровна решилась, переговорив с Англичанкой, простить Гришу и пошла
к ней. Но тут, проходя чрез залу, она увидала сцену, наполнившую такою радостью ее сердце, что слезы выступили ей на глаза, и она сама простила преступника.
Потом подъехали
к реке, поставили лошадей под березками и пошли в купальню. Кучер Терентий, привязав
к дереву отмахивающихся
от оводов лошадей, лег, приминая траву, в тени березы и курил тютюн, а из купальни доносился до него неумолкавший детский веселый визг.
Одна из молодых баб приглядывалась
к Англичанке, одевавшейся после всех, и когда она надела на себя третью юбку, то не могла удержаться
от замечания: «ишь ты, крутила, крутила, всё не накрутит!» — сказала она, и все разразились хохотом.
В половине июля
к Левину явился староста сестриной деревни, находившейся за двадцать верст
от Покровского, с отчетом о ходе дел и о покосе.
Приехав в обед в деревню и оставив лошадь у приятеля-старика, мужа братниной кормилицы, Левин вошел
к старику на пчельник, желая узнать
от него подробности об уборке покоса.
Левин часто любовался на эту жизнь, часто испытывал чувство зависти
к людям, живущим этою жизнью, но нынче в первый paз, в особенности под впечатлением того, что он видел в отношениях Ивана Парменова
к его молодой жене, Левину в первый раз ясно пришла мысль о том, что
от него зависит переменить ту столь тягостную, праздную, искусственную и личную жизнь, которою он жил, на эту трудовую, чистую и общую прелестную жизнь.
Один — это было отречение
от своей старой жизни,
от своих бесполезных знаний,
от своего ни
к чему не нужного образования.
Но третий ряд мыслей вертелся на вопросе о том, как сделать этот переход
от старой жизни
к новой.
Слова жены, подтвердившие его худшие сомнения, произвели жестокую боль в сердце Алексея Александровича. Боль эта была усилена еще тем странным чувством физической жалости
к ней, которую произвели на него ее слезы. Но, оставшись один в карете, Алексей Александрович,
к удивлению своему и радости, почувствовал совершенное освобождение и
от этой жалости и
от мучавших его в последнее время сомнений и страданий ревности.
Всё, что постигнет ее и сына,
к которому точно так же как и
к ней, переменились его чувства, перестало занимать его. Одно, что занимало его теперь, это был вопрос о том, как наилучшим, наиприличнейшим, удобнейшим для себя и потому справедливейшим образом отряхнуться
от той грязи, которою она зaбрызгала его в своем падении, и продолжать итти по своему пути деятельной, честной и полезной жизни.