Неточные совпадения
Еще не
было двух часов, когда большие стеклянные двери залы присутствия вдруг отворились, и кто-то вошел. Все члены из-под портрета и из-за зерцала, обрадовавшись развлечению, оглянулись на дверь; но сторож, стоявший у двери, тотчас же изгнал вошедшего и затворил за ним стеклянную дверь.
— С кореньями, знаешь? Потом тюрбо
под густым соусом, потом…. ростбифу; да смотри, чтобы хорош
был. Да каплунов, что ли, ну и консервов.
Это
было лицо Левина с насупленными бровями и мрачно-уныло смотрящими из-под них добрыми глазами, как он стоял, слушая отца и взглядывая на нее и на Вронского.
Левин вошел в денник, оглядел Паву и поднял краснопегого теленка на его шаткие, длинные ноги. Взволнованная Пава замычала
было, но успокоилась, когда Левин подвинул к ней телку, и, тяжело вздохнув, стала лизать ее шаршавым языком. Телка, отыскивая, подталкивала носом
под пах свою мать и крутила хвостиком.
Он знал очень хорошо, что в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может
быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может
быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею
под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
— Может
быть. Едут на обед к товарищу, в самом веселом расположении духа. И видят, хорошенькая женщина обгоняет их на извозчике, оглядывается и, им по крайней мере кажется, кивает им и смеется. Они, разумеется, зa ней. Скачут во весь дух. К удивлению их, красавица останавливается у подъезда того самого дома, куда они едут. Красавица взбегает на верхний этаж. Они видят только румяные губки из-под короткого вуаля и прекрасные маленькие ножки.
С книгой
под мышкой он пришел наверх; но в нынешний вечер, вместо обычных мыслей и соображений о служебных делах, мысли его
были наполнены женою и чем-то неприятным, случившимся с нею.
Левин сел на лошадь и поехал на поле, где
был прошлогодний клевер, и на то, которое плугом
было приготовлено
под яровую пшеницу.
Но Степан Аркадьич, хотя и привыкший к другим обедам, всё находил превосходным; и травник, и хлеб, и масло, и особенно полоток, и грибки, и крапивные щи, и курица
под белым соусом, и белое крымское вино — всё
было превосходно и чудесно.
— Водки, ты думаешь? А? — спросил Петрицкий, морщась и протирая глава: — А ты
выпьешь? Вместе, так
выпьем! Вронский,
выпьешь? — сказал Петрицкий, вставая и закутываясь
под руками в тигровое одеяло.
На выходе из беседки Алексей Александрович, так же как всегда, говорил со встречавшимися, и Анна должна
была, как и всегда, отвечать и говорить; но она
была сама не своя и как во сне шла под-руку с мужем.
— Нет, я всегда хожу одна, и никогда со мной ничего не бывает, — сказала она, взяв шляпу. И, поцеловав ещё раз Кити и так и не сказав, что
было важно, бодрым шагом, с нотами
под мышкой, скрылась в полутьме летней ночи, унося с собой свою тайну о том, что важно и что даёт ей это завидное спокойствие и достоинство.
Несмотря на испытываемое им чувство гордости и как бы возврата молодости, когда любимая дочь шла с ним
под руку, ему теперь как будто неловко и совестно
было за свою сильную походку, за свои крупные, облитые жиром члены. Он испытывал почти чувство человека неодетого в обществе.
Она испытывала чувство в роде того, какое испытывала в детстве, когда
под наказанием
была заперта в своей комнате и слушала весёлый смех сестёр.
Брат сел
под кустом, разобрав удочки, а Левин отвел лошадь, привязал ее и вошел в недвижимое ветром огромное серо-зеленое море луга. Шелковистая с выспевающими семенами трава
была почти по пояс на заливном месте.
После короткого совещания — вдоль ли, поперек ли ходить — Прохор Ермилин, тоже известный косец, огромный, черноватый мужик, пошел передом. Он прошел ряд вперед, повернулся назад и отвалил, и все стали выравниваться за ним, ходя
под гору по лощине и на гору
под самую опушку леса. Солнце зашло за лес. Роса уже пала, и косцы только на горке
были на солнце, а в низу, по которому поднимался пар, и на той стороне шли в свежей, росистой тени. Работа кипела.
Она тотчас же сошлась с приказчицей и в первый же день
пила с нею и с приказчиком чай
под акациями и обсуждала все дела.
Наказанный сидел в зале на угловом окне; подле него стояла Таня с тарелкой.
Под видом желания обеда для кукол, она попросила у Англичанки позволения снести свою порцию пирога в детскую и вместо этого принесла ее брату. Продолжая плакать о несправедливости претерпенного им наказания, он
ел принесенный пирог и сквозь рыдания приговаривал: «
ешь сама, вместе
будем есть… вместе».
«Я должен объявить свое решение, что, обдумав то тяжелое положение, в которое она поставила семью, все другие выходы
будут хуже для обеих сторон, чем внешнее statu quo, [прежнее положение] и что таковое я согласен соблюдать, но
под строгим условием исполнения с ее стороны моей воли, то
есть прекращения отношений с любовником».
Она быстро оделась, сошла вниз и решительными шагами вошла в гостиную, где, по обыкновению, ожидал ее кофе и Сережа с гувернанткой. Сережа, весь в белом, стоял у стола
под зеркалом и, согнувшись спиной и головой, с выражением напряженного внимания, которое она знала в нем и которым он
был похож на отца, что-то делал с цветами, которые он принес.
Стремительность же вперед
была такова, что при каждом движении обозначались из-под платья формы колен и верхней части ноги, и невольно представлялся вопрос о том, где сзади, в этой подстроенной колеблющейся горе, действительно кончается ее настоящее, маленькое и стройное, столь обнаженное сверху и столь спрятанное сзади и внизу тело.
— Ты не сердишься, что я вызвала тебя? Мне необходимо
было тебя видеть, — сказала она; и тот серьезный и строгий склад губ, который он видел из-под вуаля, сразу изменил его душевное настроение.
Теперь, когда он держал в руках его письмо, он невольно представлял себе тот вызов, который, вероятно, нынче же или завтра он найдет у себя, и самую дуэль, во время которой он с тем самым холодным и гордым выражением, которое и теперь
было на его лице, выстрелив в воздух,
будет стоять
под выстрелом оскорбленного мужа.
— Алексей Александрович, — сказала она, взглядывая на него и не опуская глаз
под его устремленным на ее прическу взором, — я преступная женщина, я дурная женщина, но я то же, что я
была, что я сказала вам тогда, и приехала сказать вам, что я не могу ничего переменить.
Он посылал скосить клевер на сено, выбрав плохие десятины, проросшие травой и полынью, негодные на семена, — ему скашивали
под ряд лучшие семенные десятины, оправдываясь тем, что так приказал приказчик, и утешали его тем, что сено
будет отличное; но он знал, что это происходило оттого, что эти десятины
было косить легче.
Он посылал сеноворошилку трясти сено, — ее ломали на первых рядах, потому что скучно
было мужику сидеть на козлах
под махающими над ним крыльями.
Горница
была большая, с голландскою печью и перегородкой.
Под образами стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два стула. У входа
был шкафчик с посудой. Ставни
были закрыты, мух
было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая дорогой и купавшаяся в лужах, не натоптала пол, и указал ей место в углу у двери. Оглядев горницу, Левин вышел на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами на коромысле, сбежала впереди его зa водой к колодцу.
Дальнее поле, лежавшее восемь лет в залежах
под пусками,
было взято с помощью умного плотника Федора Резунова шестью семьями мужиков на новых общественных основаниях, и мужик Шураев снял на тех же условиях все огороды.
Правда, что компания Федора Резунова не передвоила
под посев плугами, как
было уговорено, оправдываясь тем, что время коротко.
Непогода к вечеру разошлась еще хуже, крупа так больно стегала всю вымокшую, трясущую ушами и головой лошадь, что она шла боком; но Левину
под башлыком
было хорошо, и он весело поглядывал вокруг себя то на мутные ручьи, бежавшие по колеям, то на нависшие на каждом оголенном сучке капли, то на белизну пятна нерастаявшей крупы на досках моста, то на сочный, еще мясистый лист вяза, который обвалился густым слоем вокруг раздетого дерева.
После наряда, то
есть распоряжений по работам завтрашнего дня, и приема всех мужиков, имевших до него дела, Левин пошел в кабинет и сел за работу. Ласка легла
под стол; Агафья Михайловна с чулком уселась на своем месте.
Теперь же, когда Левин,
под влиянием пришедшей ему мысли и напоминания Агафьи Михайловны,
был в неясном, запутанном состоянии, ему предстоящее свидание с братом показалось особенно тяжелым.
Это
были единственные слова, которые
были сказаны искренно. Левин понял, что
под этими словами подразумевалось: «ты видишь и знаешь, что я плох, и, может
быть, мы больше не увидимся». Левин понял это, и слезы брызнули у него из глаз. Он еще раз поцеловал брата, но ничего не мог и не умел сказать ему.
И при мысли о том, как это
будет, она так показалась жалка самой себе, что слезы выступили ей на глаза, и она не могла продолжать. Она положила блестящую
под лампой кольцами и белизной руку на его рукав.
Алексей Александрович развернул плед,
под которым
были закутаны его зябкие ноги, и, выйдя из кареты, пробрался чрез снег к Дарье Александровне.
— Этот сыр не дурен. Прикажете? — говорил хозяин. — Неужели ты опять
был на гимнастике? — обратился он к Левину, левою рукой ощупывая его мышцу. Левин улыбнулся, напружил руку, и
под пальцами Степана Аркадьича, как круглый сыр, поднялся стальной бугор из-под тонкого сукна сюртука.
Извозчик
был прелестен в белом, высунутом из
под кафтана и натянутом на налитой, красной, крепкой шее вороте рубахи.
Все говорили, что она очень подурнела в эти последние дни и
была под венцом далеко не так хороша, как обыкновенно; но Левин не находил этого.
Священник зажег две украшенные цветами свечи, держа их боком в левой руке, так что воск капал с них медленно, и пoвернулся лицом к новоневестным. Священник
был тот же самый, который исповедывал Левина. Он посмотрел усталым и грустным взглядом на жениха и невесту, вздохнул и, выпростав из-под ризы правую руку, благословил ею жениха и так же, но с оттенком осторожной нежности, наложил сложенные персты на склоненную голову Кити. Потом он подал им свечи и, взяв кадило, медленно отошел от них.
Избранная Вронским роль с переездом в палаццо удалась совершенно, и, познакомившись чрез посредство Голенищева с некоторыми интересными лицами, первое время он
был спокоен. Он писал
под руководством итальянского профессора живописи этюды с натуры и занимался средневековою итальянскою жизнью. Средневековая итальянская жизнь в последнее время так прельстила Вронского, что он даже шляпу и плед через плечо стал носить по-средневековски, что очень шло к нему.
Слово талант,
под которым они разумели прирожденную, почти физическую способность, независимую от ума и сердца, и которым они хотели назвать всё, что переживаемо
было художником, особенно часто встречалось в их разговоре, так как оно им
было необходимо, для того чтобы называть то, о чем они не имели никакого понятия, но хотели говорить.
«Не может
быть, чтоб это страшное тело
был брат Николай», подумал Левин. Но он подошел ближе, увидал лицо, и сомнение уже стало невозможно. Несмотря на страшное изменение лица, Левину стòило взглянуть в эти живые поднявшиеся на входившего глаза, заметить легкое движение рта
под слипшимися усами, чтобы понять ту страшную истину, что это мертвое тело
было живой брат.
Ему и в голову не приходило подумать, чтобы разобрать все подробности состояния больного, подумать о том, как лежало там,
под одеялом, это тело, как, сгибаясь, уложены
были эти исхудалые голени, кострецы, спина и нельзя ли как-нибудь лучше уложить их, сделать что-нибудь, чтобы
было хоть не лучше, но менее дурно.
И он беспрестанно
под разными предлогами выходил и опять входил, не в силах
будучи оставаться одним.
Пыли нигде не
было видно,
под кроватью
был ковер.
Как ни страшно
было Левину обнять руками это страшное тело, взяться за те места
под одеялом, про которые он хотел не знать, но, поддаваясь влиянию жены, Левин сделал свое решительное лицо, какое знала его жена, и, запустив руки, взялся, но, несмотря на свою силу,
был поражен странною тяжестью этих изможденных членов.
— То
есть не здесь, во дворце, а в Петербурге. Я вчера встретил их, с Алексеем Вронским, bras dessus, bras dessous, [под-руку,] на Морской.
Блестящие нежностью и весельем глаза Сережи потухли и опустились
под взглядом отца. Это
был тот самый, давно знакомый тон, с которым отец всегда относился к нему и к которому Сережа научился уже подделываться. Отец всегда говорил с ним — так чувствовал Сережа — как будто он обращался к какому-то воображаемому им мальчику, одному из таких, какие бывают в книжках, но совсем не похожему на Сережу. И Сережа всегда с отцом старался притвориться этим самым книжным мальчиком.
Он стоял пред ней с страшно блестевшими из-под насупленных бровей глазами и прижимал к груди сильные руки, как будто напрягая все силы свои, чтобы удержать себя. Выражение лица его
было бы сурово и даже жестоко, если б оно вместе с тем не выражало страдания, которое трогало ее. Скулы его тряслись, и голос обрывался.
Но потом, разгоревшись работой и увидав, как старательно усердно Весловский тащил катки за крыло, так что даже отломил его, Левин упрекнул себя за то, что он
под влиянием вчерашнего чувства
был слишком холоден к Весловскому, и постарался особенною любезностью загладить свою сухость.