Неточные совпадения
— Долли! — проговорил он, уже всхлипывая. — Ради Бога, подумай о детях, они не виноваты. Я виноват,
и накажи меня,
вели мне искупить свою вину. Чем я могу, я всё готов! Я виноват, нет слов сказать, как я виноват! Но, Долли, прости!
Профессор
вел жаркую полемику против материалистов, а Сергей Кознышев с интересом следил за этою полемикой
и, прочтя последнюю статью профессора, написал ему в письме свои возражения; он упрекал профессора за слишком большие уступки материалистам.
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо,
велел подать себе ужинать
и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким
и спокойным, как всегда, сном.
— Успокой руки, Гриша, — сказала она
и опять взялась за свое одеяло, давнишнюю работу, зa которую она всегда бралась в тяжелые минуты,
и теперь вязала нервно, закидывая пальцем
и считая петли. Хотя она
и велела вчера сказать мужу, что ей дела нет до того, приедет или не приедет его сестра, она всё приготовила к ее приезду
и с волнением ждала золовку.
Они говорили об общих знакомых,
вели самый ничтожный разговор, но Кити казалось, что всякое сказанное ими слово решало их
и ее судьбу.
Графиня Нордстон нашла Корсунского, с которым она танцовала мазурку,
и велела ему пригласить Кити.
— Так
вели, Маша, принести ужинать: три порции, водки
и вина… Нет, постой… Нет, не надо… Иди.
Из-за двери еще на свой звонок он услыхал хохот мужчин
и лепет женского голоса
и крик Петрицкого: «если кто из злодеев, то не пускать!» Вронский не
велел денщику говорить о себе
и потихоньку вошел в первую комнату.
— Звонят. Выходит девушка, они дают письмо
и уверяют девушку, что оба так влюблены, что сейчас умрут тут у двери. Девушка в недоумении
ведет переговоры. Вдруг является господин с бакенбардами колбасиками, красный, как рак, объявляет, что в доме никого не живет, кроме его жены,
и выгоняет обоих.
—
И мне то же говорит муж, но я не верю, — сказала княгиня Мягкая. — Если бы мужья наши не говорили, мы бы видели то, что есть, а Алексей Александрович, по моему, просто глуп. Я шопотом говорю это… Не правда ли, как всё ясно делается? Прежде, когда мне
велели находить его умным, я всё искала
и находила, что я сама глупа, не видя его ума; а как только я сказала: он глуп, но шопотом, — всё так ясно стало, не правда ли?
— Ведь я прошу одного, прошу права надеяться, мучаться, как теперь; но, если
и этого нельзя,
велите мне исчезнуть,
и я исчезну. Вы не будете видеть меня, если мое присутствие тяжело вам.
Полюбовавшись на приплод нынешнего года, который был необыкновенно хорош, — ранние телята были с мужицкую корову, Павина дочь, трех месяцев, была ростом с годовых, — Левин
велел вынести им наружу корыто
и задать сено за решетки.
Его не рассердили ни вид крестьянской лошади
и стригуна, топтавших его зеленя (он
велел согнать их встретившемуся мужику), ни насмешливый
и глупый ответ мужика Ипата, которого он встретил
и спросил: «Что, Ипат, скоро сеять?» — «Надо прежде вспахать, Константин Дмитрич», отвечал Ипат.
— Да вот посмотрите на лето. Отличится. Вы гляньте-ка, где я сеял прошлую весну. Как рассадил! Ведь я, Константин Дмитрич, кажется, вот как отцу родному стараюсь. Я
и сам не люблю дурно делать
и другим не
велю. Хозяину хорошо,
и нам хорошо. Как глянешь вон, — сказал Василий, указывая на поле, — сердце радуется.
Старания Агафьи Михайловны
и повара, чтоб обед был особенно хорош, имели своим последствием только то, что оба проголодавшиеся приятеля, подсев к закуске, наелись хлеба с маслом, полотка
и соленых грибов,
и еще то, что Левин
велел подавать суп без пирожков, которыми повар хотел особенна удивить гостя.
— Прикажи, Костя, если приедет Рябинин купец — я ему
велел нынче приехать, — принять
и подождать…
Вронский любил его
и зa его необычайную физическую силу, которую он большею частью выказывал тем, что мог пить как бочка, не спать
и быть всё таким же,
и за большую нравственную силу, которую он выказывал в отношениях к начальникам
и товарищам, вызывая к себе страх
и уважение,
и в игре, которую он
вел на десятки тысяч
и всегда, несмотря на выпитое вино, так тонко
и твердо, что считался первым игроком в Английском Клубе.
— Вот мои спасители! — закричал, увидав вошедших, Петрицкий, пред которым стоял денщик с водкой
и соленым огурцом на подносе. — Вот Яшвин
велит пить, чтоб освежиться.
— All right, — улыбаясь отвечал Вронский
и, вскочив в коляску,
велел ехать в Петергоф.
Он подошел к своему кучеру, задремавшему на козлах в косой уже тени густой липы, полюбовался переливающимися столбами толкачиков-мошек, вившихся над плотными лошадьми
и, разбудив кучера, вскочил в коляску
и велел ехать к Брянскому.
Переодевшись без торопливости (он никогда не торопился
и не терял самообладания), Вронский
велел ехать к баракам. От бараков ему уже были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром,
и кипящие народом беседки. Шли, вероятно, вторые скачки, потому что в то время, как он входил в барак, он слышал звонок. Подходя к конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого в оранжевой с синим попоне с кажущимися огромными, отороченными синим ушами
вели на гипподром.
Князь Кузовлев сидел бледный на своей кровной, Грабовского завода, кобыле,
и Англичанин
вел ее под уздцы.
— Если можно,
ведите скачку; но не отчаивайтесь до последней минуты, если бы вы были
и сзади.
Вронский
вел скачку — то самое, что он
и хотел сделать
и что ему советовал Корд,
и теперь он был уверен в успехе.
— О, я не стану разлучать неразлучных, — сказал он своим обычным тоном шутки. — Мы поедем с Михайлом Васильевичем. Мне
и доктора
велят ходить. Я пройдусь дорогой
и буду воображать, что я на водах.
Анна, покрасневшая в ту минуту, как вошел сын, заметив, что Сереже неловко, быстро вскочила, подняла с плеча сына руку Алексея Александровича
и, поцеловав сына,
повела его на террасу
и тотчас же вернулась.
Она молча села в карету Алексея Александровича
и молча выехала из толпы экипажей. Несмотря на всё, что он видел, Алексей Александрович всё-таки не позволял себе думать о настоящем положении своей жены. Он только видел внешние признаки. Он видел, что она
вела себя неприлично,
и считал своим долгом сказать ей это. Но ему очень трудно было не сказать более, а сказать только это. Он открыл рот, чтобы сказать ей, как она неприлично
вела себя, но невольно сказал совершенно другое.
— Чем я неприлично
вела себя? — громко сказала она, быстро поворачивая к нему голову
и глядя ему прямо в глаза, но совсем уже не с прежним скрывающим что-то весельем, а с решительным видом, под которым она с трудом скрывала испытываемый страх.
Вернувшись с Кити с вод
и пригласив к себе к кофе
и полковника,
и Марью Евгеньевну,
и Вареньку, князь
велел вынести стол
и кресла в садик, под каштан,
и там накрыть завтрак.
Когда еще Степан Аркадьич ездил весной продавать лес, Долли просила его осмотреть дом
и велеть поправить что нужно.
Новые платья сняли,
велели надеть девочкам блузки, а мальчикам старые курточки
и велели закладывать линейку, опять, к огорчению приказчика, — Бурого в дышло, чтоб ехать за грибами
и на купальню. Стон восторженного визга поднялся в детской
и не умолкал до самого отъезда на купальню.
После чая он вышел в переднюю
велеть подавать лошадей
и, когда вернулся, застал Дарыо Александровну взволнованную, с расстроенным лицом
и слезами на глазах.
В стогах не могло быть по пятидесяти возов,
и, чтоб уличить мужиков, Левин
велел сейчас же вызвать возившие сено подводы, поднять один стог
и перевезти в сарай.
Воз был увязан. Иван спрыгнул
и повел за повод добрую, сытую лошадь. Баба вскинула на воз грабли
и бодрым шагом, размахивая руками, пошла к собравшимся хороводом бабам. Иван, выехав на дорогу, вступил в обоз с другими возами. Бабы с граблями на плечах, блестя яркими цветами
и треща звонкими, веселыми голосами, шли позади возов. Один грубый, дикий бабий голос затянул песню
и допел ее до повторенья,
и дружно, в раз, подхватили опять с начала ту же песню полсотни разных, грубых
и тонких, здоровых голосов.
Подъезжая к Петербургу, Алексей Александрович не только вполне остановился на этом решении, но
и составил в своей голове письмо, которое он напишет жене. Войдя в швейцарскую, Алексей Александрович взглянул на письма
и бумаги, принесенные из министерства,
и велел внести за собой в кабинет.
Алексей Александрович
велел подать чай в кабинет
и, играя массивным ножом, пошел к креслу, у которого была приготовлена лампа
и начатая французская книга о евгюбических надписях.
Пускай муж опозорит
и выгонит ее, пускай Вронский охладеет к ней
и продолжает
вести свою независимую жизнь (она опять с желчью
и упреком подумала о нем), она не может оставить сына.
Для того чтобы всегда
вести свои дела в порядке, он, смотря по обстоятельствам, чаще или реже, раз пять в год, уединялся
и приводил в ясность все свои дела. Он называл это посчитаться, или faire la lessive. [сделать стирку.]
Был уже шестой час
и потому, чтобы поспеть во-время
и вместе с тем не ехать на своих лошадях, которых все знали, Вронский сел в извозчичью карету Яшвина
и велел ехать как можно скорее. Извозчичья старая четвероместная карета была просторна. Он сел в угол, вытянул ноги на переднее место
и задумался.
Карета Анны, которую она отсылала
и которой
велела приехать к решетке сада Вреде, подъехала. Анна простилась с ним
и уехала домой.
Она
велела сказать мужу, что приехала, прошла в свой кабинет
и занялась разбором своих вещей, ожидая, что он придет к ней.
— Мне нужно, чтоб я не встречал здесь этого человека
и чтобы вы
вели себя так, чтобы ни свет, ни прислуга не могли обвинить вас… чтобы вы не видали его. Кажется, это не много.
И за это вы будете пользоваться правами честной жены, не исполняя ее обязанностей. Вот всё, что я имею сказать вам. Теперь мне время ехать. Я не обедаю дома.
Ночь, проведенная Левиным на копне, не прошла для него даром: то хозяйство, которое он
вел, опротивело ему
и потеряло для него всякий интерес.
Но он ясно видел теперь (работа его над книгой о сельском хозяйстве, в котором главным элементом хозяйства должен был быть работник, много помогла ему в этом), — он ясно видел теперь, что то хозяйство, которое он
вел, была только жестокая
и упорная борьба между им
и работниками, в которой на одной стороне, на его стороне, было постоянное напряженное стремление переделать всё на считаемый лучшим образец, на другой же стороне — естественный порядок вещей.
То хозяйство, которое он
вел, стало ему не только не интересно, но отвратительно,
и он не мог больше им заниматься.
Он полагал, что жизнь человеческая возможна только за границей, куда он
и уезжал жить при первой возможности, а вместе с тем
вел в России очень сложное
и усовершенствованное хозяйство
и с чрезвычайным интересом следил за всем
и знал всё, что делалось в России.
Левин сидел подле хозяйки у чайного стола
и должен был
вести разговор с нею
и свояченицей, сидевшею против него.
— Да так же
и вести, как Михаил Петрович: или отдать исполу, или внаймы мужикам; это можно, но только этим самым уничтожается общее богатство государства. Где земля у меня при крепостном труде
и хорошем хозяйстве приносила сам-девять, она исполу принесет сам-третей. Погубила Россию эмансипация!
Теперь, в наше время, мы, помещики, при крепостном праве
вели свое хозяйство с усовершенствованиями;
и сушилки,
и веялки,
и возка навоза,
и все орудия — всё мы вводили своею властью,
и мужики сначала противились, а потом подражали нам.
— То, что уровень хозяйства спускается
и что при наших отношениях к рабочим нет возможности
вести выгодно рациональное хозяйство, это совершенно справедливо, — сказал он.