Неточные совпадения
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через
день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он не
понимал, но знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
— Да, но без шуток, — продолжал Облонский. — Ты
пойми, что женщина, милое, кроткое, любящее существо, бедная, одинокая и всем пожертвовала. Теперь, когда уже
дело сделано, — ты
пойми, — неужели бросить ее? Положим: расстаться, чтобы не разрушить семейную жизнь; но неужели не пожалеть ее, не устроить, не смягчить?
Теперь она верно знала, что он затем и приехал раньше, чтобы застать ее одну и сделать предложение. И тут только в первый раз всё
дело представилось ей совсем с другой, новой стороны. Тут только она
поняла, что вопрос касается не ее одной, — с кем она будет счастлива и кого она любит, — но что сию минуту она должна оскорбить человека, которого она любит. И оскорбить жестоко… За что? За то, что он, милый, любит ее, влюблен в нее. Но, делать нечего, так нужно, так должно.
Два-три человека, ваш муж в том числе,
понимают всё значение этого
дела, а другие только роняют.
— Он всё не хочет давать мне развода! Ну что же мне делать? (Он был муж ее.) Я теперь хочу процесс начинать. Как вы мне посоветуете? Камеровский, смотрите же за кофеем — ушел; вы видите, я занята
делами! Я хочу процесс, потому что состояние мне нужно мое. Вы
понимаете ли эту глупость, что я ему будто бы неверна, с презрением сказала она, — и от этого он хочет пользоваться моим имением.
— Ну-с, я слушаю, что будет, — проговорила она спокойно и насмешливо. — И даже с интересом слушаю, потому, что желала бы
понять, в чем
дело.
— Ну, как я рад, что добрался до тебя! Теперь я
пойму, в чем состоят те таинства, которые ты тут совершаешь. Но нет, право, я завидую тебе. Какой дом, как славно всё! Светло, весело, — говорил Степан Аркадьич, забывая, что не всегда бывает весна и ясные
дни, как нынче. — И твоя нянюшка какая прелесть! Желательнее было бы хорошенькую горничную в фартучке; но с твоим монашеством и строгим стилем — это очень хорошо.
Он, этот умный и тонкий в служебных
делах человек, не
понимал всего безумия такого отношения к жене. Он не
понимал этого, потому что ему было слишком страшно
понять свое настоящее положение, и он в душе своей закрыл, запер и запечатал тот ящик, в котором у него находились его чувства к семье, т. е. к жене и сыну. Он, внимательный отец, с конца этой зимы стал особенно холоден к сыну и имел к нему то же подтрунивающее отношение, как и к желе. «А! молодой человек!» обращался он к нему.
— Тогда бы он дурно поступил, и я бы не жалела его, — отвечала Варенька, очевидно
поняв, что
дело идет уже не о ней, а о Кити.
— Так что ж? Я не
понимаю.
Дело в том, любите ли вы его теперь или нет, — сказала Варенька, называя всё по имени.
Однако, странное
дело, несмотря на то, что она так готовилась не подчиниться взгляду отца, не дать ему доступа в свою святыню, она почувствовала, что тот божественный образ госпожи Шталь, который она месяц целый носила в душе, безвозвратно исчез, как фигура, составившаяся из брошенного платья, исчезает, когда
поймёшь, как лежит это платье.
— Как по
делом? Я не
понимаю, — сказала она.
— Самолюбия, — сказал Левин, задетый за живое словами брата, — я не
понимаю. Когда бы в университете мне сказали, что другие
понимают интегральное вычисление, а я не
понимаю, тут самолюбие. Но тут надо быть убежденным прежде, что нужно иметь известные способности для этих
дел и, главное, в том, что все эти
дела важны очень.
Константин молчал. Он чувствовал, что он разбит со всех сторон, но он чувствовал вместе о тем, что то, что он хотел сказать, было не понято его братом. Он не знал только, почему это было не понято: потому ли, что он не умел сказать ясно то, что хотел, потому ли, что брат не хотел, или потому, что не мог его
понять. Но он не стал углубляться в эти мысли и, не возражая брату, задумался о совершенно другом, личном своем
деле.
По неопределенным ответам на вопрос о том, сколько было сена на главном лугу, по поспешности старосты, разделившего сено без спросу, по всему тону мужика Левин
понял, что в этом дележе сена что-то нечисто, и решился съездить сам поверить
дело.
Весь длинный трудовой
день не оставил в них другого следа, кроме веселости. Перед утреннею зарей всё затихло. Слышались только ночные звуки неумолкаемых в болоте лягушек и лошадей, фыркавших по лугу в поднявшемся пред утром тумане. Очнувшись, Левин встал с копны и, оглядев звезды,
понял, что прошла ночь.
Алексей Александрович, вступив в должность, тотчас же
понял это и хотел было наложить руки на это
дело; но в первое время, когда он чувствовал себя еще нетвердо, он знал, что это затрогивало слишком много интересов и было неблагоразумно; потом же он, занявшись другими
делами, просто забыл про это
дело.
Вронский слушал внимательно, но не столько самое содержание слов занимало его, сколько то отношение к
делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего в этом свои симпатии и антипатии, тогда как для него были по службе только интересы эскадрона. Вронский
понял тоже, как мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумывать,
понимать вещи, своим умом и даром слова, так редко встречающимся в той среде, в которой он жил. И, как ни совестно это было ему, ему было завидно.
— Ты
пойми, что для меня с того
дня, как я полюбила тебя, всё переменилось.
Наивный мужик Иван скотник, казалось,
понял вполне предложение Левина — принять с семьей участие в выгодах скотного двора — и вполне сочувствовал этому предприятию. Но когда Левин внушал ему будущие выгоды, на лице Ивана выражалась тревога и сожаление, что он не может всего дослушать, и он поспешно находил себе какое-нибудь не терпящее отлагательства
дело: или брался за вилы докидывать сено из денника, или наливать воду, или подчищать навоз.
Уже раз взявшись за это
дело, он добросовестно перечитывал всё, что относилось к его предмету, и намеревался осенью ехать зa границу, чтоб изучить еще это
дело на месте, с тем чтобы с ним уже не случалось более по этому вопросу того, что так часто случалось с ним по различным вопросам. Только начнет он, бывало,
понимать мысль собеседника и излагать свою, как вдруг ему говорят: «А Кауфман, а Джонс, а Дюбуа, а Мичели? Вы не читали их. Прочтите; они разработали этот вопрос».
Они были наивно уверены, что их
дело состоит в том, чтоб излагать свои нужды и настоящее положение вещей, прося помощи правительства, и решительно не
понимали, что некоторые заявления и требования их поддерживали враждебную партию и потому губили всё
дело.
— Это ужасно! — сказал Степан Аркадьич, тяжело вздохнув. — Я бы одно сделал, Алексей Александрович. Умоляю тебя, сделай это! — сказал он. —
Дело еще не начато, как я
понял. Прежде чем ты начнешь
дело, повидайся с моею женой, поговори с ней. Она любит Анну как сестру, любит тебя, и она удивительная женщина. Ради Бога поговори с ней! Сделай мне эту дружбу, я умоляю тебя!
Левин по этому случаю сообщил Егору свою мысль о том, что в браке главное
дело любовь и что с любовью всегда будешь счастлив, потому что счастье бывает только в себе самом. Егор внимательно выслушал и, очевидно, вполне
понял мысль Левина, но в подтверждение ее он привел неожиданное для Левина замечание о том, что, когда он жил у хороших господ, он всегда был своими господами доволен и теперь вполне доволен своим хозяином, хоть он Француз.
Она, как он видел, не только не
понимала этого
дела, но и не хотела
понимать.
«Да, он порядочный человек и смотрит на
дело как должно, — сказал себе Вронский,
поняв значение выражения лица Голенищева и перемены разговора. — Можно познакомить его с Анной, он смотрит как должно».
Обе несомненно знали, что такое была жизнь и что такое была смерть, и хотя никак не могли ответить и не
поняли бы даже тех вопросов, которые представлялись Левину, обе не сомневались в значении этого явления и совершенно одинаково, не только между собой, но
разделяя этот взгляд с миллионами людей, смотрели на это.
С той минуты, как Алексей Александрович
понял из объяснений с Бетси и со Степаном Аркадьичем, что от него требовалось только того, чтоб он оставил свою жену в покое, не утруждая ее своим присутствием, и что сама жена его желала этого, он почувствовал себя столь потерянным, что не мог ничего сам решить, не знал сам, чего он хотел теперь, и, отдавшись в руки тех, которые с таким удовольствием занимались его
делами, на всё отвечал согласием.
Вронский
понял, что дальнейшие попытки тщетны и что надо пробыть в Петербурге эти несколько
дней, как в чужом городе, избегая всяких сношений с прежним светом, чтобы не подвергаться неприятностям и оскорблениям, которые были так мучительны для него.
— Он? — нет. Но надо иметь ту простоту, ясность, доброту, как твой отец, а у меня есть ли это? Я не делаю и мучаюсь. Всё это ты наделала. Когда тебя не было и не было еще этого, — сказал он со взглядом на ее живот, который она
поняла, — я все свои силы клал на
дело; а теперь не могу, и мне совестно; я делаю именно как заданный урок, я притворяюсь…
И как только эти слова были сказаны, и он и она
поняли, что
дело кончено, что то, что должно было быть сказано, не будет сказано, и волнение их, дошедшее пред этим до высшей степени, стало утихать.
— Как прикажете, — сказал плотник, вдруг просветлев глазами и, очевидно,
поняв наконец
дело. Видно, приходится новую рубить.
Кроме того, тотчас же по нескольким словам Дарья Александровна
поняла, что Анна, кормилица, нянька и ребенок не сжились вместе и что посещение матерью было
дело необычайное.
— C’est devenu tellement commun les écoles, [Школы стали слишком обычным
делом,] — сказал Вронский. — Вы
понимаете, не от этого, но так, я увлекся. Так сюда надо в больницу, — обратился он к Дарье Александровне, указывая на боковой выход из аллеи.
В особенности было обидно то, что Левин не мог никак
понять, с кем он борется, кому выгода оттого, что его
дело не кончается.
Если б Левин мог
понять, как он
понимал, почему подходить к кассе на железной дороге нельзя иначе, как становясь в ряд, ему бы не было обидно и досадно; но в препятствиях, которые он встречал по
делу, никто не мог объяснить ему, для чего они существуют.
Теперь, присутствуя на выборах и участвуя в них, он старался также не осуждать, не спорить, а сколько возможно
понять то
дело, которым с такою серьезностью и увлечением занимались уважаемые им честные и хорошие люди. С тех пор как он женился, Левину открылось столько новых, серьезных сторон, прежде, по легкомысленному к ним отношению, казавшихся ничтожными, что и в
деле выборов он предполагал и искал серьезного значения.
— Что, Костя, и ты вошел, кажется, во вкус? — прибавил он, обращаясь к Левину, и взял его под руку. Левин и рад был бы войти во вкус, но не мог
понять, в чем
дело, и, отойдя несколько шагов от говоривших, выразил Степану Аркадьичу свое недоумение, зачем было просить губернского предводителя.
Левин совершенно не
понимал, в чем было
дело, и удивлялся той страстности, с которою разбирался вопрос о том, баллотировать или не баллотировать мнение о Флерове.
Дарья же Александровна, получив депешу, только вздохнула о рубле за телеграмму и
поняла, что
дело было в конце обеда.
Но потом, убедившись, что они до такой степени различно смотрят на
дело, что никогда не
поймут друг друга, он уже и не противоречил и только слушал.
Но
дело в том, ― она, ожидая этого развода здесь, в Москве, где все его и ее знают, живет три месяца; никуда не выезжает, никого не видает из женщин, кроме Долли, потому что,
понимаешь ли, она не хочет, чтобы к ней ездили из милости; эта дура княжна Варвара ― и та уехала, считая это неприличным.
С той минуты как он проснулся и
понял, в чем
дело, Левин приготовился на то, чтобы, не размышляя, не предусматривая ничего, заперев все мысли и чувства, твердо, не расстраивая жену, а, напротив, успокаивая и поддерживая ее храбрость, перенести то, что предстоит ему.
Степан Аркадьич не сказал ему, что это было живое
дело; Бартнянский бы не
понял этого.
— Отчасти, графиня, я
понимаю, что положение Алексея Александровича… — сказал Облонский, не
понимая хорошенько, в чем
дело, и потому желая оставаться в общем.
— О, да, конечно, но… — и, смутившись, Степан Аркадьич замолчал. Он
понял, что
дело шло о религии.
На другой
день он получил от Алексея Александровича положительный отказ в разводе Анны и
понял, что решение это было основано на том, что̀ вчера сказал Француз в своем настоящем или притворном сне.
— Для тебя это не имеет смысла, потому что до меня тебе никакого
дела нет. Ты не хочешь
понять моей жизни. Одно, что меня занимало здесь, — Ганна. Ты говоришь, что это притворство. Ты ведь говорил вчера, что я не люблю дочь, а притворяюсь, что люблю эту Англичанку, что это ненатурально; я бы желала знать, какая жизнь для меня здесь может быть натуральна!
Туман, застилавший всё в ее душе, вдруг рассеялся. Вчерашние чувства с новой болью защемили больное сердце. Она не могла
понять теперь, как она могла унизиться до того, чтобы пробыть целый
день с ним в его доме. Она вошла к нему в кабинет, чтоб объявить ему свое решение.
И вдруг, вспомнив о раздавленном человеке в
день ее первой встречи с Вронским, она
поняла, что̀ ей надо делать. Быстрым, легким шагом спустившись по ступенькам, которые шли от водокачки к рельсам, она остановилась подле вплоть мимо ее проходящего поезда. Она смотрела на низ вагонов, на винты и цепи и на высокие чугунные колеса медленно катившегося первого вагона и глазомером старалась определить середину между передними и задними колесами и ту минуту, когда середина эта будет против нее.