Неточные совпадения
Дарья Александровна между тем, успокоив
ребенка и по звуку кареты
поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она выходила. Уже и теперь, в то короткое время, когда она выходила в детскую, Англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько вопросов, не терпевших отлагательства и на которые она одна могла ответить: что надеть
детям на гулянье? давать ли молоко? не послать ли за другим поваром?
— Всё кончено, и больше ничего, — сказала Долли. — И хуже всего то, ты
пойми, что я не могу его бросить;
дети, я связана. А с ним жить я не могу, мне мука видеть его.
Как будто
ребенок чувствовал, что между этим человеком и его матерью есть какое-то важное отношение, значения которого он
понять не может.
Действительно, мальчик чувствовал, что он не может
понять этого отношения, и силился и не мог уяснить себе то чувство, которое он должен иметь к этому человеку. С чуткостью
ребенка к проявлению чувства он ясно видел, что отец, гувернантка, няня — все не только не любили, но с отвращением и страхом смотрели на Вронского, хотя и ничего не говорили про него, а что мать смотрела на него как на лучшего друга.
Если я не
понимаю, я виноват, или я глупый или дурной мальчик», думал
ребенок; и от этого происходило его испытующее, вопросительное, отчасти неприязненное выражение, и робость, и неровность, которые так стесняли Вронского.
— Я только хочу сказать, что те права, которые меня… мой интерес затрагивают, я буду всегда защищать всеми силами; что когда у нас, у студентов, делали обыск и читали наши письма жандармы, я готов всеми силами защищать эти права, защищать мои права образования, свободы. Я
понимаю военную повинность, которая затрагивает судьбу моих
детей, братьев и меня самого; я готов обсуждать то, что меня касается; но судить, куда распределить сорок тысяч земских денег, или Алешу-дурачка судить, — я не
понимаю и не могу.
— Я только одно еще скажу: вы
понимаете, что я говорю о сестре, которую я люблю, как своих
детей. Я не говорю, чтоб она любила вас, но я только хотела сказать, что ее отказ в ту минуту ничего не доказывает.
Как будто мрак надвинулся на ее жизнь: она
поняла, что те ее
дети, которыми она так гордилась, были не только самые обыкновенные, но даже нехорошие, дурно воспитанные
дети, с грубыми, зверскими наклонностями, злые
дети.
— Какие
дети! Год целый не
понимал ничего, да и стыдился, — отвечал старик. — Ну, сено! Чай настоящий! — повторил он, желая переменить разговор.
Лиза — это одна из тех наивных натур, которые, как
дети, не
понимают, что хорошо и что дурно.
— Для чего же ты не позволил мне кормить, когда я умоляла об этом? Всё равно (Алексей Александрович
понял, что значило это «всё равно»), она
ребенок, и его уморят. — Она позвонила и велела принести
ребенка. — Я просила кормить, мне не позволили, а теперь меня же упрекают.
И он, связав это слово с своим прощением, с своею привязанностью к
детям, теперь по-своему
понимал его.
Левин в душе осуждал это и не
понимал еще, что она готовилась к тому периоду деятельности, который должен был наступить для нее, когда она будет в одно и то же время женой мужа, хозяйкой дома, будет носить, кормить и воспитывать
детей.
Воспоминание о вас для вашего сына может повести к вопросам с его стороны, на которые нельзя отвечать, не вложив в душу
ребенка духа осуждения к тому, что должно быть для него святыней, и потому прошу
понять отказ вашего мужа в духе христианской любви. Прошу Всевышнего о милосердии к вам.
После
детей вышли из лесу и Сергей Иванович с Варенькой. Кити не нужно было спрашивать Вареньку; она по спокойным и несколько пристыженным выражениям обоих лиц
поняла, что планы ее не сбылись.
Левину досадно было и на Степана Аркадьича за то, что по его беспечности не он, а мать занималась наблюдением за преподаванием, в котором она ничего не
понимала, и на учителей за то, что они так дурно учат
детей; но свояченице он обещался вести учение, как она этого хотела.
Кроме того, тотчас же по нескольким словам Дарья Александровна
поняла, что Анна, кормилица, нянька и
ребенок не сжились вместе и что посещение матерью было дело необычайное.
— Да, но ты не забудь, чтò ты и чтò я… И кроме того, — прибавила Анна, несмотря на богатство своих доводов и на бедность доводов Долли, как будто всё-таки сознаваясь, что это нехорошо, — ты не забудь главное, что я теперь нахожусь не в том положении, как ты. Для тебя вопрос: желаешь ли ты не иметь более
детей, а для меня: желаю ли иметь я их. И это большая разница.
Понимаешь, что я не могу этого желать в моем положении.
Прежде, если бы Левину сказали, что Кити умерла, и что он умер с нею вместе, и что у них
дети ангелы, и что Бог тут пред ними, — он ничему бы не удивился; но теперь, вернувшись в мир действительности, он делал большие усилия мысли, чтобы
понять, что она жива, здорова и что так отчаянно визжавшее существо есть сын его.
Дети? В Петербурге
дети не мешали жить отцам.
Дети воспитывались в заведениях, и не было этого, распространяющегося в Москве — Львов, например, — дикого понятия, что
детям всю роскошь жизни, а родителям один труд и заботы. Здесь
понимали, что человек обязан жить для себя, как должен жить образованный человек.
— «Я знаю, что он хотел сказать; он хотел сказать: ненатурально, не любя свою дочь, любить чужого
ребенка. Что он
понимает в любви к
детям, в моей любви к Сереже, которым я для него пожертвовала? Но это желание сделать мне больно! Нет, он любит другую женщину, это не может быть иначе».
«Я, воспитанный в понятии Бога, христианином, наполнив всю свою жизнь теми духовными благами, которые дало мне христианство, преисполненный весь и живущий этими благами, я, как
дети, не
понимая их, разрушаю, то есть хочу разрушить то, чем я живу. А как только наступает важная минута жизни, как
дети, когда им холодно и голодно, я иду к Нему, и еще менее, чем
дети, которых мать бранит за их детские шалости, я чувствую, что мои детские попытки с жиру беситься не зачитываются мне».
И каждое не только не нарушало этого, но было необходимо для того, чтобы совершалось то главное, постоянно проявляющееся на земле чудо, состоящее в том, чтобы возможно было каждому вместе с миллионами разнообразнейших людей, мудрецов и юродивых,
детей и стариков — со всеми, с мужиком, с Львовым, с Кити, с нищими и царями,
понимать несомненно одно и то же и слагать ту жизнь души, для которой одной стоит жить и которую одну мы ценим.