Неточные совпадения
Кроме того, она чувствовала,
что если здесь, в своем доме, она едва успевала ухаживать за своими пятью детьми, то им
будет еще хуже там, куда она поедет
со всеми ими.
Степан Аркадьич
был на «ты» почти
со всеми своими знакомыми:
со стариками шестидесяти лет, с мальчиками двадцати лет, с актерами, с министрами, с купцами и с генерал-адъютантами, так
что очень многие из бывших с ним на «ты» находились на двух крайних пунктах общественной лестницы и очень бы удивились, узнав,
что имеют через Облонского что-нибудь общее.
Теперь он
всею душой раскаивался,
что начал этот разговор
со Степаном Аркадьичем. Его особенное чувство
было осквернено разговором о конкурренции какого-то петербургского офицера, предположениями и советами Степана Аркадьича.
Она знала,
что старуху ждут
со дня на день, знала,
что старуха
будет рада выбору сына, и ей странно
было,
что он, боясь оскорбить мать, не делает предложения; однако ей так хотелось и самого брака и, более
всего, успокоения от своих тревог,
что она верила этому.
Есть люди, которые, встречая своего счастливого в
чем бы то ни
было соперника, готовы сейчас же отвернуться от
всего хорошего,
что есть в нем, и видеть в нем одно дурное;
есть люди, которые, напротив, более
всего желают найти в этом счастливом сопернике те качества, которыми он победил их, и ищут в нем
со щемящею болью в сердце одного хорошего.
Вронский
был не только знаком
со всеми, но видал каждый день
всех, кого он тут встретил, и потому он вошел с теми спокойными приемами, с какими входят в комнату к людям, от которых только
что вышли.
Действительно, Левин
был не в духе и, несмотря на
всё свое желание
быть ласковым и любезным
со своим милым гостем, не мог преодолеть себя. Хмель известия о том,
что Кити не вышла замуж, понемногу начинал разбирать его.
Это не человек, а машина, и злая машина, когда рассердится, — прибавила она, вспоминая при этом Алексея Александровича
со всеми подробностями его фигуры, манеры говорить и его характера и в вину ставя ему
всё,
что только могла она найти в нем нехорошего, не прощая ему ничего зa ту страшную вину, которою она
была пред ним виновата.
Кити держала ее за руку и с страстным любопытством и мольбой спрашивала ее взглядом: «
Что же,
что же это самое важное,
что дает такое спокойствие? Вы знаете, скажите мне!» Но Варенька не понимала даже того, о
чем спрашивал ее взгляд Кити. Она помнила только о том,
что ей нынче нужно еще зайти к М-me Berthe и
поспеть домой к чаю maman, к 12 часам. Она вошла в комнаты, собрала ноты и, простившись
со всеми, собралась уходить.
Константин молчал. Он чувствовал,
что он разбит
со всех сторон, но он чувствовал вместе о тем,
что то,
что он хотел сказать,
было не понято его братом. Он не знал только, почему это
было не понято: потому ли,
что он не умел сказать ясно то,
что хотел, потому ли,
что брат не хотел, или потому,
что не мог его понять. Но он не стал углубляться в эти мысли и, не возражая брату, задумался о совершенно другом, личном своем деле.
Его удовольствие отравилось только тем,
что ряд его
был нехорош. «
Буду меньше махать рукой, больше
всем туловищем», думал он, сравнивая как по нитке обрезанный ряд Тита
со своим раскиданным и неровно лежащим рядом.
Левин видел,
что она несчастлива, и постарался утешить ее, говоря,
что это ничего дурного не доказывает,
что все дети дерутся; но, говоря это, в душе своей Левин думал: «нет, я не
буду ломаться и говорить по-французски
со своими детьми, но у меня
будут не такие дети; надо только не портить, не уродовать детей, и они
будут прелестны. Да, у меня
будут не такие дети».
Достигнув успеха и твердого положения в жизни, он давно забыл об этом чувстве; но привычка чувства взяла свое, и страх за свою трусость и теперь оказался так силен,
что Алексей Александрович долго и
со всех сторон обдумывал и ласкал мыслью вопрос о дуэли, хотя и вперед знал,
что он ни в каком случае не
будет драться.
Для человека
со 100 000 дохода, как определяли
все состояние Вронского, такие долги, казалось бы, не могли
быть затруднительны; но дело в том,
что у него далеко не
было этих 100 000.
Помещик, очевидно, говорил свою собственную мысль,
что так редко бывает, и мысль, к которой он приведен
был не желанием занять чем-нибудь праздный ум, а мысль, которая выросла из условий его жизни, которую он высидел в своем деревенском уединении и
со всех сторон обдумал.
Оставшись в отведенной комнате, лежа на пружинном тюфяке, подкидывавшем неожиданно при каждом движении его руки и ноги, Левин долго не спал. Ни один разговор
со Свияжским, хотя и много умного
было сказано им, не интересовал Левина; но доводы помещика требовали обсуждения. Левин невольно вспомнил
все его слова и поправлял в своем воображении то,
что он отвечал ему.
— О своей душе, известное дело, пуще
всего думать надо, — сказала она
со вздохом. — Вон Парфен Денисыч, даром
что неграмотный
был, а так помер,
что дай Бог всякому, — сказала она про недавно умершего дворового. — Причастили, особоровали.
Отчаяние его еще усиливалось сознанием,
что он
был совершенно одинок
со своим горем. Не только в Петербурге у него не
было ни одного человека, кому бы он мог высказать
всё,
что испытывал, кто бы пожалел его не как высшего чиновника, не как члена общества, но просто как страдающего человека; но и нигде у него не
было такого человека.
Столкновение ли
со Стремовым, несчастье ли с женой, или просто то,
что Алексей Александрович дошел до предела, который ему
был предназначен, но для
всех в нынешнем году стало очевидно,
что служебное поприще его кончено.
Сереже
было слишком весело, слишком
всё было счастливо, чтоб он мог не поделиться
со своим другом швейцаром еще семейною радостью, про которую он узнал на гулянье в Летнем Саду от племянницы графини Лидии Ивановны. Радость эта особенно важна казалась ему по совпадению с радостью чиновника и своей радостью о том,
что принесли игрушки. Сереже казалось,
что нынче такой день, в который
все должны
быть рады и веселы.
То,
что она уехала, не сказав куда, то,
что ее до сих пор не
было, то,
что она утром еще ездила куда-то, ничего не сказав ему, —
всё это, вместе
со странно возбужденным выражением ее лица нынче утром и с воспоминанием того враждебного тона, с которым она при Яшвине почти вырвала из его рук карточки сына, заставило его задуматься.
— Если б это
была вспышка или страсть, если б я испытывал только это влечение — это взаимное влечение (я могу сказать взаимное), но чувствовал бы,
что оно идет в разрез
со всем складом моей жизни, если б я чувствовал,
что, отдавшись этому влечению, я изменяю своему призванию и долгу… но этого нет.
Он слышал, как его лошади жевали сено, потом как хозяин
со старшим малым собирался и уехал в ночное; потом слышал, как солдат укладывался спать с другой стороны сарая с племянником, маленьким сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого
будут ловить эти собаки, и как солдат хриплым и сонным голосом говорил ему,
что завтра охотники пойдут в болото и
будут палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он сказал: «Спи, Васька, спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и
всё затихло; только слышно
было ржание лошадей и каркание бекаса.
— Ты смотришь на меня, — сказала она, — и думаешь, могу ли я
быть счастлива в моем положении? Ну, и
что ж! Стыдно признаться; но я… я непростительно счастлива.
Со мной случилось что-то волшебное, как сон, когда сделается страшно, жутко, и вдруг проснешься и чувствуешь,
что всех этих страхов нет. Я проснулась. Я пережила мучительное, страшное и теперь уже давно, особенно с тех пор, как мы здесь, так счастлива!.. — сказала она, с робкою улыбкой вопроса глядя на Долли.
Но Левин много изменился
со времени своей женитьбы; он
был терпелив и если не понимал, для
чего всё это так устроено, то говорил себе,
что, не зная
всего, он не может судить,
что, вероятно, так надобно, и старался не возмущаться.
Толпа раздалась, чтобы дать дорогу подходившему к столу Сергею Ивановичу. Сергей Иванович, выждав окончания речи ядовитого дворянина, сказал,
что ему кажется,
что вернее
всего было бы справиться
со статьей закона, и попросил секретаря найти статью. В статье
было сказано,
что в случае разногласия надо баллотировать.
Ему
было грустно в особенности потому,
что все, как он видел,
были оживлены, озабочены и заняты, и лишь он один
со старым-старым, беззубым старичком во флотском мундире, шамкавшим губами, присевшим около него,
был без интереса и без дела.
— Да, я очень рада,
что увидала вас, — сказала она с улыбкой. — Я слышала о вас столько
со всех сторон, даже от вашего мужа. Он
был у меня, и он мне очень понравился, — очевидно с дурным намерением прибавила она. — Где он?
—
Со всеми его недостатками нельзя не отдать ему справедливости, — сказала княгиня Сергею Ивановичу, как только Облонский отошел от них. — Вот именно вполне Русская, Славянская натура! Только я боюсь,
что Вронскому
будет неприятно его видеть. Как ни говорите, меня трогает судьба этого человека. Поговорите с ним дорогой, — сказала княгиня.
Дела эти занимали его не потому, чтоб он оправдывал их для себя какими-нибудь общими взглядами, как он это делывал прежде; напротив, теперь, с одной стороны, разочаровавшись неудачей прежних предприятий для общей пользы, с другой стороны, слишком занятый своими мыслями и самым количеством дел, которые
со всех сторон наваливались на него, он совершенно оставил всякие соображения об общей пользе, и дела эти занимали его только потому,
что ему казалось,
что он должен
был делать то,
что он делал, —
что он не мог иначе.
Как бы пробудившись от сна, Левин долго не мог опомниться. Он оглядывал сытую лошадь, взмылившуюся между ляжками и на шее, где терлись поводки, оглядывал Ивана кучера, сидевшего подле него, и вспоминал о том,
что он ждал брата,
что жена, вероятно, беспокоится его долгим отсутствием, и старался догадаться, кто
был гость, приехавший с братом. И брат, и жена, и неизвестный гость представлялись ему теперь иначе,
чем прежде. Ему казалось,
что теперь его отношения
со всеми людьми уже
будут другие.
«Так же
буду сердиться на Ивана кучера, так же
буду спорить,
буду некстати высказывать свои мысли, так же
будет стена между святая святых моей души и другими, даже женой моей, так же
буду обвинять ее за свой страх и раскаиваться в этом, так же
буду не понимать разумом, зачем я молюсь, и
буду молиться, — но жизнь моя теперь,
вся моя жизнь, независимо от
всего,
что может случиться
со мной, каждая минута ее — не только не бессмысленна, как
была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»