Неточные совпадения
Левин хотел сказать брату о своем намерении жениться и спросить его совета, он даже твердо решился на это; но когда он увидел брата, послушал его
разговора с профессором, когда услыхал потом этот невольно покровительственный тон, с которым брат расспрашивал его о хозяйственных делах (материнское имение их
было неделеное, и Левин заведывал обеими частями), Левин почувствовал, что не может почему-то начать говорить с братом о своем решении жениться.
— Нет, благодарствуй, я больше не могу
пить, — сказал Левин, отодвигая свой бокал. — Я
буду пьян… Ну, ты как поживаешь? — продолжал он, видимо желая переменить
разговор.
Теперь он всею душой раскаивался, что начал этот
разговор со Степаном Аркадьичем. Его особенное чувство
было осквернено
разговором о конкурренции какого-то петербургского офицера, предположениями и советами Степана Аркадьича.
Появление Левина в начале зимы, его частые посещения и явная любовь к Кити
были поводом к первым серьезным
разговорам между родителями Кити о ее будущности и к спорам между князем и княгинею.
Разговор этот отчасти успокоил княгиню; но совершенно спокойною она не могла
быть.
Когда вечер кончился, Кити рассказала матери о
разговоре ее с Левиным, и, несмотря на всю жалость, которую она испытала к Левину, ее радовала мысль, что ей
было сделано предложение.
Она, счастливая, довольная после
разговора с дочерью, пришла к князю проститься по обыкновению, и хотя она не намерена
была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу на то, что ей кажется дело с Вронским совсем конченным, что оно решится, как только приедет его мать. И тут-то, на эти слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные слова.
Облонский обедал дома;
разговор был общий, и жена говорила с ним, называя его «ты», чего прежде не
было. В отношениях мужа с женой оставалась та же отчужденность, но уже не
было речи о разлуке, и Степан Аркадьич видел возможность объяснения и примирения.
Во время кадрили ничего значительного не
было сказано, шел прерывистый
разговор то о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних детей, то о будущем общественном театре, и только один раз
разговор затронул ее за живое, когда он спросил о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень понравился ему.
Он слушал
разговор Агафьи Михайловны о том, как Прохор Бога забыл, и на те деньги, что ему подарил Левин, чтобы лошадь купить,
пьет без просыпу и жену избил до смерти; он слушал и читал книгу и вспоминал весь ход своих мыслей, возбужденных чтением.
Сначала мешала возня и ходьба; потом, когда тронулся поезд, нельзя
было не прислушаться к звукам; потом снег, бивший в левое окно и налипавший на стекло, и вид закутанного, мимо прошедшего кондуктора, занесенного снегом, с одной стороны, и
разговоры о том, какая теперь страшная метель на дворе, развлекали ее внимание.
Не вспоминая ни своих, ни его слов, она чувством поняла, что этот минутный
разговор страшно сблизил их; и она
была испугана и счастлива этим.
Разговор был прерван этим замечанием, и надо
было придумывать опять новую тему.
Разговор начался мило, но именно потому, что он
был слишком уж мил, он опять остановился. Надо
было прибегнуть к верному, никогда не изменяющему средству — злословию.
Этот
разговор поддержался, так как говорилось намеками именно о том, чего нельзя
было говорить в этой гостиной, то
есть об отношениях Тушкевича к хозяйке.
Около самовара и хозяйки
разговор между тем, точно так же поколебавшись несколько времени между тремя неизбежными темами: последнею общественною новостью, театром и осуждением ближнего, тоже установился, попав на последнюю тему, то
есть на злословие.
Разговор был очень приятный. Осуждали Карениных, жену и мужа.
Но не одни эти дамы, почти все, бывшие в гостиной, даже княгиня Мягкая и сама Бетси, по нескольку раз взглядывали на удалившихся от общего кружка, как будто это мешало им. Только один Алексей Александрович ни разу не взглянул в ту сторону и не
был отвлечен от интереса начатого
разговора.
Левин
был благодарен Облонскому за то, что тот со своим всегдашним тактом, заметив, что Левин боялся
разговора о Щербацких, ничего не говорил о них; но теперь Левину уже хотелось узнать то, что его так мучало, но он не смел заговорить.
Он приехал к Брянскому, пробыл у него пять минут и поскакал назад. Эта быстрая езда успокоила его. Всё тяжелое, что
было в его отношениях к Анне, вся неопределенность, оставшаяся после их
разговора, всё выскочило из его головы; он с наслаждением и волнением думал теперь о скачке, о том, что он всё-таки
поспеет, и изредка ожидание счастья свидания нынешней ночи вспыхивало ярким светом в его воображении.
Со времени того
разговора после вечера у княгини Тверской он никогда не говорил с Анною о своих подозрениях и ревности, и тот его обычный тон представления кого-то
был как нельзя более удобен для его теперешних отношений к жене.
Всё это она говорила весело, быстро и с особенным блеском в глазах; но Алексей Александрович теперь не приписывал этому тону ее никакого значения. Он слышал только ее слова и придавал им только тот прямой смысл, который они имели. И он отвечал ей просто, хотя и шутливо. Во всем
разговоре этом не
было ничего особенного, но никогда после без мучительной боли стыда Анна не могла вспомнить всей этой короткой сцены.
Был промежуток между скачками, и потому ничто не мешало
разговору. Генерал-адъютант осуждал скачки. Алексей Александрович возражал, защищая их. Анна слушала его тонкий, ровный голос, не пропуская ни одного слова, и каждое слово его казалось ей фальшиво и болью резало ее ухо.
Личное дело, занимавшее Левина во время
разговора его с братом,
было следующее: в прошлом году, приехав однажды на покос и рассердившись на приказчика, Левин употребил свое средство успокоения — взял у мужика косу и стал косить.
— Что? о вчерашнем
разговоре? — сказал Левин, блаженно щурясь и отдуваясь после оконченного обеда и решительно не в силах вспомнить, какой это
был вчерашний
разговор.
И
разговор стал самый интересный для Дарьи Александровны: как рожала? чем
был болен? где муж? часто ли бывает?
И Левин, чтобы только отвлечь
разговор, изложил Дарье Александровне теорию молочного хозяйства, состоящую в том, что корова
есть только машина для переработки корма в молоко, и т. д.
— Вы
будете на празднике Роландаки? — спросила Анна, чтоб переменить
разговор.
Всё это
было прекрасно, но Вронский знал, что в этом грязном деле, в котором он хотя и принял участие только тем, что взял на словах ручательство зa Веневского, ему необходимо иметь эти 2500, чтоб их бросить мошеннику и не иметь с ним более никаких
разговоров.
— Она дружна с Варей, и это единственные женщины петербургские, с которыми мне приятно видеться, — улыбаясь ответил Вронский. Он улыбался тому, что предвидел тему, на которую обратится
разговор, и это
было ему приятно.
Из
разговора со стариком Левин узнал, что он
был и не прочь от нововведений.
Кроме того, Левин знал, что он увидит у Свияжского помещиков соседей, и ему теперь особенно интересно
было поговорить, послушать о хозяйстве те самые
разговоры об урожае, найме рабочих и т. п., которые, Левин знал, принято считать чем-то очень низким, но которые теперь для Левина казались одними важными.
Левин сидел подле хозяйки у чайного стола и должен
был вести
разговор с нею и свояченицей, сидевшею против него.
— Вы говорите, — продолжала хозяйка начатый
разговор, — что мужа не может интересовать всё русское. Напротив, он весел бывает за границей, но никогда так, как здесь. Здесь он чувствует себя в своей сфере. Ему столько дела, и он имеет дар всем интересоваться. Ах, вы не
были в нашей школе?
— Я пожалуюсь? Да ни за что в свете!
Разговоры такие пойдут, что и не рад жалобе! Вот на заводе — взяли задатки, ушли. Что ж мировой судья? Оправдал. Только и держится всё волостным судом да старшиной. Этот отпорет его по старинному. А не
будь этого — бросай всё! Беги на край света!
Лишившись собеседника, Левин продолжал
разговор с помещиком, стараясь доказать ему, что всё затруднение происходит оттого, что мы не хотим знать свойств, привычек нашего рабочего; но помещик
был, как и все люди, самобытно и уединенно думающие, туг к пониманию чужой мысли и особенно пристрастен к своей.
Левин видел, что так и не найдет он связи жизни этого человека с его мыслями. Очевидно, ему совершенно
было всё равно, к чему приведет его рассуждение; ему нужен
был только процесс рассуждения. И ему неприятно
было, когда процесс рассуждения заводил его в тупой переулок. Этого только он не любил и избегал, переводя
разговор на что-нибудь приятно-веселое.
Оставшись в отведенной комнате, лежа на пружинном тюфяке, подкидывавшем неожиданно при каждом движении его руки и ноги, Левин долго не спал. Ни один
разговор со Свияжским, хотя и много умного
было сказано им, не интересовал Левина; но доводы помещика требовали обсуждения. Левин невольно вспомнил все его слова и поправлял в своем воображении то, что он отвечал ему.
— Ведь он уж стар
был, — сказал он и переменил
разговор. — Да, вот поживу у тебя месяц, два, а потом в Москву. Ты знаешь, мне Мягков обещал место, и я поступаю на службу. Теперь я устрою свою жизнь совсем иначе, — продолжал он. — Ты знаешь, я удалил эту женщину.
Ему хотелось плакать над своим умирающим любимым братом, и он должен
был слушать и поддерживать
разговор о том, как он
будет жить.
— Я видел, что вы
были в нерешительности насчет меня, — добродушно улыбаясь сказал Левин, — но я поторопился начать умный
разговор, чтобы загладить свой полушубок.
В затеянном
разговоре о правах женщин
были щекотливые при дамах вопросы о неравенстве прав в браке. Песцов во время обеда несколько раз налетал на эти вопросы, но Сергей Иванович и Степан Аркадьич осторожно отклоняли его.
Когда встали из-за стола, Левину хотелось итти за Кити в гостиную; но он боялся, не
будет ли ей это неприятно по слишком большой очевидности его ухаживанья за ней. Он остался в кружке мужчин, принимая участие в общем
разговоре, и, не глядя на Кити, чувствовал ее движения, ее взгляды и то место, на котором она
была в гостиной.
Они возобновили
разговор, шедший за обедом: о свободе и занятиях женщин. Левин
был согласен с мнением Дарьи Александровны, что девушка, не вышедшая замуж, найдет себе дело женское в семье. Он подтверждал это тем, что ни одна семья не может обойтись без помощницы, что в каждой, бедной и богатой семье
есть и должны
быть няньки, наемные или родные.
В
разговоре их всё
было сказано;
было сказано, что она любит его и что скажет отцу и матери, что завтра он приедет утром.
Разговор их
был прерван mademoiselle Linon, которая, хотя и притворно, но нежно улыбаясь, пришла поздравлять свою любимую воспитанницу.
В столовой он позвонил и велел вошедшему слуге послать опять за доктором. Ему досадно
было на жену за то, что она не заботилась об этом прелестном ребенке, и в этом расположении досады на нее не хотелось итти к ней, не хотелось тоже и видеть княгиню Бетси; но жена могла удивиться, отчего он, по обыкновению, не зашел к ней, и потому он, сделав усилие над собой, пошел в спальню. Подходя по мягкому ковру к дверям, он невольно услыхал
разговор, которого не хотел слышать.
Оставшись один и вспоминая
разговоры этих холостяков, Левин еще раз спросил себя:
есть ли у него в душе это чувство сожаления о своей свободе, о котором они говорили? Он улыбнулся при этом вопросе. «Свобода? Зачем свобода? Счастие только в том, чтобы любить и желать, думать ее желаниями, ее мыслями, то
есть никакой свободы, — вот это счастье!»
Вронский сейчас же догадался, что Голенищев
был один из таких, и потому вдвойне
был рад ему. Действительно, Голенищев держал себя с Карениной, когда
был введен к ней, так, как только Вронский мог желать этого. Он, очевидно, без малейшего усилия избегал всех
разговоров, которые могли бы повести к неловкости.
Слово талант, под которым они разумели прирожденную, почти физическую способность, независимую от ума и сердца, и которым они хотели назвать всё, что переживаемо
было художником, особенно часто встречалось в их
разговоре, так как оно им
было необходимо, для того чтобы называть то, о чем они не имели никакого понятия, но хотели говорить.