Неточные совпадения
«Да! она не простит и не может простить. И всего ужаснее
то, что виной всему я, — виной я, а не виноват. В этом-то вся драма, — думал он. — Ах, ах, ах!» приговаривал он с отчаянием,
вспоминая самые тяжелые для себя впечатления из этой ссоры.
И,
вспомнив о
том, что он забыл поклониться товарищам Облонского, только когда он был уже в дверях, Левин вышел из кабинета.
— Я? я недавно, я вчера… нынче
то есть… приехал, — отвечал Левин, не вдруг от волнения поняв ее вопрос. — Я хотел к вам ехать, — сказал он и тотчас же,
вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
— Извини меня, но я не понимаю ничего, — сказал Левин, мрачно насупливаясь. И тотчас же он
вспомнил о брате Николае и о
том, как он гадок, что мог забыть о нем.
Она живо
вспомнила это мужественное, твердое лицо, это благородное спокойствие и светящуюся во всем доброту ко всем;
вспомнила любовь к себе
того, кого она любила, и ей опять стало радостно на душе, и она с улыбкой счастия легла на подушку.
Слова кондуктора разбудили его и заставили
вспомнить о матери и предстоящем свидании с ней. Он в душе своей не уважал матери и, не отдавая себе в
том отчета, не любил ее, хотя по понятиям
того круга, в котором жил, по воспитанию своему, не мог себе представить других к матери отношений, как в высшей степени покорных и почтительных, и
тем более внешне покорных и почтительных, чем менее в душе он уважал и любил ее.
Вспоминал потом историю с шулером, которому он проиграл деньги, дал вексель и на которого сам подал жалобу, доказывая, что
тот его обманул.
Вспоминал затеянный им постыдный процесс с братом Сергеем Иванычем за
то, что
тот будто бы не выплатил ему долю из материнского имения; и последнее дело, когда он уехал служить в Западный край, и там попал под суд за побои, нанесенные старшине….
Он был совсем не такой, каким воображал его Константин. Самое тяжелое и дурное в его характере,
то, что делало столь трудным общение с ним, было позабыто Константином Левиным, когда он думал о нем; и теперь, когда увидел его лицо, в особенности это судорожное поворачиванье головы, он
вспомнил всё это.
Он слушал разговор Агафьи Михайловны о
том, как Прохор Бога забыл, и на
те деньги, что ему подарил Левин, чтобы лошадь купить, пьет без просыпу и жену избил до смерти; он слушал и читал книгу и
вспоминал весь ход своих мыслей, возбужденных чтением.
Он
вспоминал свои осуждения Тиндалю за его самодовольство в ловкости производства опытов и за
то, что ему не достает философского взгляда.
— И он
вспоминал то, что произошло в Москве…
А вместе с
тем на этом самом месте воспоминаний чувство стыда усиливалось, как будто какой-то внутренний голос именно тут, когда она
вспомнила о Вронском, говорил ей: «тепло, очень тепло, горячо».
Войдя в маленький кабинет Кити, хорошенькую, розовенькую, с куколками vieux saxe, [старого саксонского фарфора,] комнатку, такую же молоденькую, розовенькую и веселую, какою была сама Кити еще два месяца
тому назад, Долли
вспомнила, как убирали они вместе прошлого года эту комнатку, с каким весельем и любовью.
Анна теперь с трудом могла
вспомнить то чувство почти набожного уважения, которое она в первое время имела к этим лицам.
Обдумав всё, полковой командир решил оставить дело без последствий, но потом ради удовольствия стал расспрашивать Вронского о подробностях его свиданья и долго не мог удержаться от смеха, слушая рассказ Вронского о
том, как затихавший титулярный советник вдруг опять разгорался,
вспоминая подробности дела, и как Вронский, лавируя при последнем полуслове примирения, ретировался, толкая вперед себя Петрицкого.
И отвечал: ничего, и
вспоминал о
том, что ревность есть чувство, унижающее жену, но опять в гостиной убеждался, что случилось что-то.
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел,
вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после
того, как испортил порученное мне дело сестры. И что ж? — теперь, когда прошли года, я
вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня.
То же будет и с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».
— Может быть, оттого, что я радуюсь
тому, что у меня есть, и не тужу о
том, чего нету, — сказал Левин,
вспомнив о Кити.
Он живо
вспомнил все
те часто повторявшиеся случаи необходимости лжи и обмана, которые были так противны его натуре;
вспомнил особенно живо не paз замеченное в ней чувство стыда за эту необходимость обмана и лжи.
Он уже входил, ступая во всю ногу, чтобы не шуметь, по отлогим ступеням террасы, когда вдруг
вспомнил то, что он всегда забывал, и
то, что составляло самую мучительную сторону его отношений к ней, — ее сына с его вопрошающим, противным, как ему казалось, взглядом.
Это не человек, а машина, и злая машина, когда рассердится, — прибавила она,
вспоминая при этом Алексея Александровича со всеми подробностями его фигуры, манеры говорить и его характера и в вину ставя ему всё, что только могла она найти в нем нехорошего, не прощая ему ничего зa
ту страшную вину, которою она была пред ним виновата.
Всё это она говорила весело, быстро и с особенным блеском в глазах; но Алексей Александрович теперь не приписывал этому тону ее никакого значения. Он слышал только ее слова и придавал им только
тот прямой смысл, который они имели. И он отвечал ей просто, хотя и шутливо. Во всем разговоре этом не было ничего особенного, но никогда после без мучительной боли стыда Анна не могла
вспомнить всей этой короткой сцены.
Она
вспоминала наивную радость, выражавшуюся на круглом добродушном лице Анны Павловны при их встречах;
вспоминала их тайные переговоры о больном, заговоры о
том, чтоб отвлечь его от работы, которая была ему запрещена, и увести его гулять; привязанность меньшего мальчика, называвшего ее «моя Кити», не хотевшего без нее ложиться спать.
Но только что он
вспоминал о
том, что он делает, и начинал стараться сделать лучше, тотчас же он испытывал всю тяжесть труда, и ряд выходил дурен.
Обсудив и отвергнув дуэль, Алексей Александрович обратился к разводу — другому выходу, избранному некоторыми из
тех мужей, которых он
вспомнил.
Он прочел письмо и остался им доволен, особенно
тем, что он
вспомнил приложить деньги; не было ни жестокого слова, ни упрека, но не было и снисходительности. Главное же — был золотой мост для возвращения. Сложив письмо и загладив его большим массивным ножом слоновой кости и уложив в конверт с деньгами, он с удовольствием, которое всегда возбуждаемо было в нем обращением со своими хорошо устроенными письменными принадлежностями, позвонил.
Она
вспомнила ту, отчасти искреннюю, хотя и много преувеличенную, роль матери, живущей для сына, которую она взяла на себя в последние годы, и с радостью почувствовала, что в
том состоянии, в котором она находилась, у ней есть держава, независимая от положения, в которое она станет к мужу и к Вронскому.
Он останется прав, а меня, погибшую, еще хуже, еще ниже погубит…» «Вы сами можете предположить
то, что ожидает вас и вашего сына»,
вспомнила она слова из письма.
В
то время как она входила, лакей Вронского с расчесанными бакенбардами, похожий на камер-юнкера, входил тоже. Он остановился у двери и, сняв фуражку, пропустил ее. Анна узнала его и тут только
вспомнила, что Вронский вчера сказал, что не приедет. Вероятно, он об этом прислал записку.
Очень может быть, что благовидное лицо бабы в калошках много содействовало
тому впечатлению благоустройства, которое произвел на Левина этот крестьянский дом, но впечатление это было так сильно, что Левин никак не мог отделаться от него. И всю дорогу от старика до Свияжского нет-нет и опять
вспоминал об этом хозяйстве, как будто что-то в этом впечатлении требовало его особенного внимания.
Оставшись в отведенной комнате, лежа на пружинном тюфяке, подкидывавшем неожиданно при каждом движении его руки и ноги, Левин долго не спал. Ни один разговор со Свияжским, хотя и много умного было сказано им, не интересовал Левина; но доводы помещика требовали обсуждения. Левин невольно
вспомнил все его слова и поправлял в своем воображении
то, что он отвечал ему.
Упоминание Агафьи Михайловны о
том самом, о чем он только что думал, огорчило и оскорбило его. Левин нахмурился и, не отвечая ей, сел опять за свою работу, повторив себе всё
то, что он думал о значении этой работы. Изредка только он прислушивался в тишине к звуку спиц Агафьи Михайловны и,
вспоминая то, о чем он не хотел
вспоминать, опять морщился.
Что? Что такое страшное я видел во сне? Да, да. Мужик — обкладчик, кажется, маленький, грязный, со взъерошенною бородой, что-то делал нагнувшись и вдруг заговорил по-французски какие-то странные слова. Да, больше ничего не было во сне, ― cказал он себе. ― Но отчего же это было так ужасно?» Он живо
вспомнил опять мужика и
те непонятные французские слова, которые призносил этот мужик, и ужас пробежал холодом по его спине.
Но он не мог сразу
вспомнить того, что он хотел сказать.
― Я пришел вам сказать, что я завтра уезжаю в Москву и не вернусь более в этот дом, и вы будете иметь известие о моем решении чрез адвоката, которому я поручу дело развода. Сын же мой переедет к сестре, ― сказал Алексей Александрович, с усилием
вспоминая то, что он хотел сказать о сыне.
Он потрогал кисть подушки и попытался
вспомнить о Варе, о
том, когда он видел ее последний раз.
«Боже мой! Боже мой! за что?» подумал Алексей Александрович,
вспомнив подробности развода, при котором муж брал вину на себя, и
тем же жестом, каким закрывался Вронский, закрыл от стыда лицо руками.
Оставшись один и
вспоминая разговоры этих холостяков, Левин еще раз спросил себя: есть ли у него в душе это чувство сожаления о своей свободе, о котором они говорили? Он улыбнулся при этом вопросе. «Свобода? Зачем свобода? Счастие только в
том, чтобы любить и желать, думать ее желаниями, ее мыслями,
то есть никакой свободы, — вот это счастье!»
— Красивее. Я тоже венчалась вечером, — отвечала Корсунская и вздохнула,
вспомнив о
том, как мила она была в этот день, как смешно был влюблен ее муж и как теперь всё другое.
Она
вспоминала не одну себя, но всех женщин, близких и знакомых ей; она
вспомнила о них в
то единственное торжественное для них время, когда они, так же как Кити, стояли под венцом с любовью, надеждой и страхом в сердце, отрекаясь от прошедшего и вступая в таинственное будущее.
Как ни часто и много слышали оба о примете, что кто первый ступит на ковер,
тот будет главой в семье, ни Левин, ни Кити не могли об этом
вспомнить, когда они сделали эти несколько шагов.
— Так вот как, — начал Вронский, чтобы начать какой-нибудь разговор. — Так ты поселился здесь? Так ты всё занимаешься
тем же? — продолжал он,
вспоминая, что ему говорили, что Голенищев писал что-то…
Девочка, его ребенок, была так мила и так привязала к себе Анну с
тех пор, как у ней осталась одна эта девочка, что Анна редко
вспоминала о сыне.
Когда один был в хорошем, а другой в дурном,
то мир не нарушался, но когда оба случались в дурном расположении,
то столкновения происходили из таких непонятных по ничтожности причин, что они потом никак не могли
вспомнить, о чем они ссорились.
Не поминая даже о
том, чему он верил полчаса назад, как будто совестно и
вспоминать об этом, он потребовал, чтоб ему дали иоду для вдыхания в стклянке, покрытой бумажкой с проткнутыми дырочками. Левин подал ему банку, и
тот же взгляд страстной надежды, с которою он соборовался, устремился теперь на брата, требуя от него подтверждения слов доктора о
том, что вдыхания иода производят чудеса.
«Женатый заботится о мирском, как угодить жене, неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу», говорит апостол Павел, и Алексей Александрович, во всех делах руководившийся теперь Писанием, часто
вспоминал этот текст. Ему казалось, что, с
тех пор как он остался без жены, он этими самыми проектами более служил Господу, чем прежде.
Он чувствовал себя невиноватым за
то, что не выучил урока; но как бы он ни старался, он решительно не мог этого сделать: покуда учитель толковал ему, он верил и как будто понимал, но, как только он оставался один, он решительно не мог
вспомнить и понять, что коротенькое и такое понятное слово «вдруг» есть обстоятельство образа действия.
— Во-первых, не качайся, пожалуйста, — сказал Алексей Александрович. — А во вторых, дорога не награда, а труд. И я желал бы, чтобы ты понимал это. Вот если ты будешь трудиться, учиться для
того, чтобы получить награду,
то труд тебе покажется тяжел; но когда ты трудишься (говорил Алексей Александрович,
вспоминая, как он поддерживал себя сознанием долга при скучном труде нынешнего утра, состоявшем в подписании ста восемнадцати бумаг), любя труд, ты в нем найдешь для себя награду.
О матери Сережа не думал весь вечер, но, уложившись в постель, он вдруг
вспомнил о ней и помолился своими словами о
том, чтобы мать его завтра, к его рожденью, перестала скрываться и пришла к нему.