Неточные совпадения
Одна треть государственных людей, стариков, были приятелями его отца и
знали его в рубашечке; другая треть были с ним на «ты», а третья — были
хорошие знакомые; следовательно, раздаватели земных благ в виде мест, аренд, концессий и тому подобного были все ему приятели и не могли обойти своего; и Облонскому не нужно было особенно стараться, чтобы получить выгодное место; нужно было только не отказываться, не завидовать, не ссориться, не обижаться, чего он, по свойственной ему доброте, никогда и не делал.
Жених, о котором было всё уже вперед известно, приехал, увидал невесту, и его увидали; сваха тетка
узнала и передала взаимно произведенное впечатление; впечатление было
хорошее; потом в назначенный день было сделано родителям и принято ожидаемое предложение.
Если б он мог слышать, что говорили ее родители в этот вечер, если б он мог перенестись на точку зрения семьи и
узнать, что Кити будет несчастна, если он не женится на ней, он бы очень удивился и не поверил бы этому. Он не мог поверить тому, что то, что доставляло такое большое и
хорошее удовольствие ему, а главное ей, могло быть дурно. Еще меньше он мог бы поверить тому, что он должен жениться.
— Я о ней ничего, кроме самого
хорошего, не
знаю, и в отношении к себе я видела от нее только ласку и дружбу».
Она
знала тоже, что действительно его интересовали книги политические, философские, богословские, что искусство было по его натуре совершенно чуждо ему, но что, несмотря на это, или
лучше вследствие этого, Алексей Александрович не пропускал ничего из того, что делало шум в этой области, и считал своим долгом всё читать.
И, выйдя на двор, Левин, как дерево весною, еще не знающее, куда и как разрастутся его молодые побеги и ветви, заключенные в налитых почках, сам не
знал хорошенько, за какие предприятия в любимом его хозяйстве он примется теперь, но чувствовал, что он полон планов и предположений самых
хороших.
Кити еще более стала умолять мать позволить ей познакомиться с Варенькой. И, как ни неприятно было княгине как будто делать первый шаг в желании познакомиться с г-жею Шталь, позволявшею себе чем-то гордиться, она навела справки о Вареньке и,
узнав о ней подробности, дававшие заключить, что не было ничего худого, хотя и
хорошего мало, в этом знакомстве, сама первая подошла к Вареньке и познакомилась с нею.
Узнав все эти подробности, княгиня не нашла ничего предосудительного в сближении своей дочери с Варенькой, тем более что Варенька имела манеры и воспитание самые
хорошие: отлично говорила по-французски и по-английски, а главное — передала от г-жи Шталь сожаление, что она по болезни лишена удовольствия познакомиться с княгиней.
— Может быть, — сказал он, пожимая локтем её руку. — Но
лучше, когда делают так, что, у кого ни спроси, никто не
знает.
Он постоянно наблюдал и
узнавал всякого рода людей и в том числе людей-мужиков, которых он считал
хорошими и интересными людьми, и беспрестанно замечал в них новые черты, изменял о них прежние суждения и составлял новые.
— О, нет! — сказала Долли. — Первое время было неудобно, а теперь всё прекрасно устроилось благодаря моей старой няне, — сказала она, указывая на Матрену Филимоновну, понимавшую, что говорят о ней, и весело и дружелюбно улыбавшуюся Левину. Она
знала его и
знала, что это
хороший жених барышне, и желала, чтобы дело сладилось.
— Дарья Александровна, — сказал он, — так выбирают платье или не
знаю какую покупку, а не любовь. Выбор сделан, и тем
лучше… И повторенья быть не может.
— Муж? Муж Лизы Меркаловой носит за ней пледы и всегда готов к услугам. А что там дальше в самом деле, никто не хочет
знать.
Знаете, в
хорошем обществе не говорят и не думают даже о некоторых подробностях туалета. Так и это.
— Как бы я желала
знать других так, как я себя
знаю, — сказала Анна серьезно и задумчиво. — Хуже ли я других, или
лучше? Я думаю, хуже.
— Ты сказал, чтобы всё было, как было. Я понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники, может быть, ты больше числом
знал женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до больного места. — Но я женат, и поверь, что,
узнав одну свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты
лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты
знал их тысячи.
И тут же в его голове мелькнула мысль о том, что ему только что говорил Серпуховской и что он сам утром думал — что
лучше не связывать себя, — и он
знал, что эту мысль он не может передать ей.
Он
знал, что, когда наступит время и когда он увидит пред собой лицо противника, тщетно старающееся придать себе равнодушное выражение, речь его выльется сама собой
лучше, чем он мог теперь приготовиться.
— Я не нахожу, — уже серьезно возразил Свияжский, — я только вижу то, что мы не умеем вести хозяйство и что, напротив, то хозяйство, которое мы вели при крепостном праве, не то что слишком высоко, а слишком низко. У нас нет ни машин, ни рабочего скота
хорошего, ни управления настоящего, ни считать мы не умеем. Спросите у хозяина, — он не
знает, что ему выгодно, что невыгодно.
— Нет, всё-таки в жизни
хорошее есть то… — Левин запутался. — Да я не
знаю.
Знаю только, что помрем скоро.
— Потому что Алексей, я говорю про Алексея Александровича (какая странная, ужасная судьба, что оба Алексеи, не правда ли?), Алексей не отказал бы мне. Я бы забыла, он бы простил… Да что ж он не едет? Он добр, он сам не
знает, как он добр. Ах! Боже мой, какая тоска! Дайте мне поскорей воды! Ах, это ей, девочке моей, будет вредно! Ну, хорошо, ну дайте ей кормилицу. Ну, я согласна, это даже
лучше. Он приедет, ему больно будет видеть ее. Отдайте ее.
Если она пожелает вас видеть, я дам вам
знать, но теперь, я полагаю, вам
лучше удалиться.
— Я не
узнаю тебя с этими короткими волосами. Ты так
похорошела. Мальчик. Но как ты бледна!
Он не думал, чтобы картина его была
лучше всех Рафаелевых, но он
знал, что того, что он хотел передать и передал в этой картине, никто никогда не передавал.
Она никак не могла бы выразить тот ход мыслей, который заставлял ее улыбаться; но последний вывод был тот, что муж ее, восхищающийся братом и унижающий себя пред ним, был неискренен. Кити
знала, что эта неискренность его происходила от любви к брату, от чувства совестливости за то, что он слишком счастлив, и в особенности от неоставляющего его желания быть
лучше, — она любила это в нем и потому улыбалась.
Глядя на нее, он вспоминал все те милые речи, которые он слышал от нее, всё, что
знал про нее
хорошего, и всё более и более сознавал, что чувство, которое он испытывает к ней, есть что-то особенное, испытанное им давно-давно и один только раз, в первой молодости.
Другое: она была не только далека от светскости, но, очевидно, имела отвращение к свету, а вместе с тем
знала свет и имела все те приемы женщины
хорошего общества, без которых для Сергея Ивановича была немыслима подруга жизни.
— Я давно хотела и непременно поеду, — сказала Долли. — Мне ее жалко, и я
знаю ее. Она прекрасная женщина. Я поеду одна, когда ты уедешь, и никого этим не стесню. И даже
лучше без тебя.
— Да, это всё может быть верно и остроумно… Лежать, Крак! — крикнул Степан Аркадьич на чесавшуюся и ворочавшую всё сено собаку, очевидно уверенный в справедливости своей темы и потому спокойно и неторопливо. — Но ты не определил черты между честным и бесчестным трудом. То, что я получаю жалованья больше, чем мой столоначальник, хотя он
лучше меня
знает дело, — это бесчестно?
Немец, очень
хороший и
знает свое дело.
Потом доктор, молодой человек, не то что совсем нигилист, но,
знаешь, ест ножом… но очень
хороший доктор.
— Это мало сказать, что прекрасный. Я не
знаю лучше человека.
― Я только
знаю, ― сказал Левин, ― что я не видал
лучше воспитанных детей, чем ваши, и не желал бы детей
лучше ваших.
― Только бы были
лучше меня. Вот всё, чего я желаю. Вы не
знаете еще всего труда, ― начал он, ― с мальчиками, которые, как мои, были запущены этою жизнью за границей.
― Это мой искренний, едва ли не лучший друг, ― сказал он Вронскому. ― Ты для меня тоже еще более близок и дорог. И я хочу и
знаю, что вы должны быть дружны и близки, потому что вы оба
хорошие люди.
Она говорила свободно и неторопливо, изредка переводя свой взгляд с Левина на брата, и Левин чувствовал, что впечатление, произведенное им, было
хорошее, и ему с нею тотчас же стало легко, просто и приятно, как будто он с детства
знал ее.
— Позволь мне не верить, — мягко возразил Степан Аркадьич. — Положение ее и мучительно для нее и безо всякой выгоды для кого бы то ни было. Она заслужила его, ты скажешь. Она
знает это и не просит тебя; она прямо говорит, что она ничего не смеет просить. Но я, мы все родные, все любящие ее просим, умоляем тебя. За что она мучается? Кому от этого
лучше?
Она
знала, что он кричит, еще прежде, чем она подошла к детской. И действительно, он кричал. Она услышала его голос и прибавила шагу. Но чем скорее она шла, тем громче он кричал. Голос был
хороший, здоровый, только голодный и нетерпеливый.
И хотя он тотчас же подумал о том, как бессмысленна его просьба о том, чтоб они не были убиты дубом, который уже упал теперь, он повторил ее,
зная, что
лучше этой бессмысленной молитвы он ничего не может сделать.