Неточные совпадения
«Полное, полное примиренье, полное, — подумала Анна, —
слава Богу!» — и, радуясь
тому,
что она была причиной этого, она подошла
к Долли и поцеловала ее.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама, пред
тем как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно,
что она так далеко от него; и о
чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью
к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой
пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
Переодевшись без торопливости (он никогда не торопился и не терял самообладания), Вронский велел ехать
к баракам. От бараков ему уже были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром, и кипящие народом беседки.
Шли, вероятно, вторые скачки, потому
что в
то время, как он входил в барак, он слышал звонок. Подходя
к конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого в оранжевой с синим попоне с кажущимися огромными, отороченными синим ушами вели на гипподром.
Гриша плакал, говоря,
что и Николинька свистал, но
что вот его не наказали и
что он не от пирога плачет, — ему всё равно, — но о
том,
что с ним несправедливы. Это было слишком уже грустно, и Дарья Александровна решилась, переговорив с Англичанкой, простить Гришу и
пошла к ней. Но тут, проходя чрез залу, она увидала сцену, наполнившую такою радостью ее сердце,
что слезы выступили ей на глаза, и она сама простила преступника.
Положение нерешительности, неясности было все
то же, как и дома; еще хуже, потому
что нельзя было ничего предпринять, нельзя было увидать Вронского, а надо было оставаться здесь, в чуждом и столь противоположном ее настроению обществе; но она была в туалете, который, она знала,
шел к ней; она была не одна, вокруг была эта привычная торжественная обстановка праздности, и ей было легче,
чем дома; она не должна была придумывать,
что ей делать.
Он
послал седло без ответа и с сознанием,
что он сделал
что то стыдное, на другой же день, передав всё опостылевшее хозяйство приказчику, уехал в дальний уезд
к приятелю своему Свияжскому, около которого были прекрасные дупелиные болота и который недавно писал ему, прося исполнить давнишнее намерение побывать у него.
Непогода
к вечеру разошлась еще хуже, крупа так больно стегала всю вымокшую, трясущую ушами и головой лошадь,
что она
шла боком; но Левину под башлыком было хорошо, и он весело поглядывал вокруг себя
то на мутные ручьи, бежавшие по колеям,
то на нависшие на каждом оголенном сучке капли,
то на белизну пятна нерастаявшей крупы на досках моста,
то на сочный, еще мясистый лист вяза, который обвалился густым слоем вокруг раздетого дерева.
В столовой он позвонил и велел вошедшему слуге
послать опять за доктором. Ему досадно было на жену за
то,
что она не заботилась об этом прелестном ребенке, и в этом расположении досады на нее не хотелось итти
к ней, не хотелось тоже и видеть княгиню Бетси; но жена могла удивиться, отчего он, по обыкновению, не зашел
к ней, и потому он, сделав усилие над собой,
пошел в спальню. Подходя по мягкому ковру
к дверям, он невольно услыхал разговор, которого не хотел слышать.
— Мама! Она часто ходит ко мне, и когда придет… — начал было он, но остановился, заметив,
что няня шопотом
что —
то сказала матери и
что на лице матери выразились испуг и что-то похожее на стыд,
что так не
шло к матери.
И, перебирая события последних дней, ей казалось,
что во всем она видела подтверждение этой страшной мысли: и
то,
что он вчера обедал не дома, и
то,
что он настоял на
том, чтоб они в Петербурге остановились врознь, и
то,
что даже теперь
шел к ней не один, как бы избегая свиданья с глазу на глаз.
Одеваясь, она занялась больше,
чем все эти дни, своим туалетом, как будто он мог, разлюбив ее, опять полюбить за
то,
что на ней будет
то платье и
та прическа, которые больше
шли к ней.
Вронский не слушал его. Он быстрыми шагами
пошел вниз: он чувствовал,
что ему надо что-то сделать, но не знал
что. Досада на нее за
то,
что она ставила себя и его в такое фальшивое положение, вместе с жалостью
к ней за ее страдания, волновали его. Он сошел вниз в партер и направился прямо
к бенуару Анны. У бенуара стоял Стремов и разговаривал с нею...
Левин не сел в коляску, а
пошел сзади. Ему было немного досадно на
то,
что не приехал старый князь, которого он
чем больше знал,
тем больше любил, и на
то,
что явился этот Васенька Весловский, человек совершенно чужой и лишний. Он показался ему еще
тем более чуждым и лишним,
что, когда Левин подошел
к крыльцу, у которого собралась вся оживленная толпа больших и детей, он увидал,
что Васенька Весловский с особенно ласковым и галантным видом целует руку Кити.
— О, в этом мы уверены,
что ты можешь не спать и другим не давать, — сказала Долли мужу с
тою чуть заметною иронией, с которою она теперь почти всегда относилась
к своему мужу. — А по-моему, уж теперь пора…. Я
пойду, я не ужинаю.
Только
тем,
что в такую неправильную семью, как Аннина, не
пошла бы хорошая, Дарья Александровна и объяснила себе
то,
что Анна, с своим знанием людей, могла взять
к своей девочке такую несимпатичную, нереспектабельную Англичанку.
К вечеру этого дня, оставшись одна, Анна почувствовала такой страх за него,
что решилась было ехать в город, но, раздумав хорошенько, написала
то противоречивое письмо, которое получил Вронский, и, не перечтя его,
послала с нарочным.
Но следующая, размененная на покупку провизии
к обеду для родных, стоившей двадцать восемь рублей, хотя и вызвала в Левине воспоминание о
том,
что двадцать восемь рублей — это девять четвертей овса, который, потея и кряхтя, косили, вязали, молотили, веяли, подсевали и насыпали, — эта следующая
пошла всё-таки легче.
Она вечером слышала остановившийся стук его коляски, его звонок, его шаги и разговор с девушкой: он поверил
тому,
что ему сказали, не хотел больше ничего узнавать и
пошел к себе. Стало быть, всё было кончено.
— Хорошо, так поезжай домой, — тихо проговорила она, обращаясь
к Михайле. Она говорила тихо, потому
что быстрота биения сердца мешала ей дышать. «Нет, я не дам тебе мучать себя», подумала она, обращаясь с угрозой не
к нему, не
к самой себе, а
к тому, кто заставлял ее мучаться, и
пошла по платформе мимо станции.
И вдруг, вспомнив о раздавленном человеке в день ее первой встречи с Вронским, она поняла,
что̀ ей надо делать. Быстрым, легким шагом спустившись по ступенькам, которые
шли от водокачки
к рельсам, она остановилась подле вплоть мимо ее проходящего поезда. Она смотрела на низ вагонов, на винты и цепи и на высокие чугунные колеса медленно катившегося первого вагона и глазомером старалась определить середину между передними и задними колесами и
ту минуту, когда середина эта будет против нее.
Она знала,
что он кричит, еще прежде,
чем она подошла
к детской. И действительно, он кричал. Она услышала его голос и прибавила шагу. Но
чем скорее она
шла,
тем громче он кричал. Голос был хороший, здоровый, только голодный и нетерпеливый.
— Да, да, прощай! — проговорил Левин, задыхаясь от волнения и, повернувшись, взял свою палку и быстро
пошел прочь
к дому. При словах мужика о
том,
что Фоканыч живет для души, по правде, по-Божью, неясные, но значительные мысли толпою как будто вырвались откуда-то иззаперти и, все стремясь
к одной цели, закружились в его голове, ослепляя его своим светом.
«Я, воспитанный в понятии Бога, христианином, наполнив всю свою жизнь
теми духовными благами, которые дало мне христианство, преисполненный весь и живущий этими благами, я, как дети, не понимая их, разрушаю,
то есть хочу разрушить
то,
чем я живу. А как только наступает важная минута жизни, как дети, когда им холодно и голодно, я
иду к Нему, и еще менее,
чем дети, которых мать бранит за их детские шалости, я чувствую,
что мои детские попытки с жиру беситься не зачитываются мне».