Раздвоение между объяснением веры, которое названо верою, и самою верою, которая названа общественной,
государственной жизнью, дошло теперь до последней степени, — и всё цивилизованное большинство людей осталось для жизни с одной верой в городового и урядника.
Неточные совпадения
Личная моя
жизнь переплетена с общей
государственной, а
государственная требует от меня нехристианской деятельности, прямо противной заповеди Христа.
Учитель неизбежно будет разрушать наши законы, которые мы считаем дорогими и почти священными; но среди нас еще может случиться то, что проповедник, уча новой
жизни, будет разрушать только наши законы гражданские,
государственные, наши обычаи, но не будет касаться законов, которые мы считаем божественными, хотя это и трудно предположить.
Если он городовой или прокурор, он скажет: «А как же пойдет
государственное дело, если я, чтобы улучшить свою
жизнь, перестану участвовать в нем? » «А как же торговля? » скажет он, если он торговый человек.
Искусства, науки, промышленность, общественная,
государственная деятельность — всё полно
жизни.
Нам, сверх того, не к чему возвращаться.
Государственная жизнь допетровской России была уродлива, бедна, дика — а к ней-то и хотели славяне возвратиться, хотя они и не признаются в этом; как же иначе объяснить все археологические воскрешения, поклонение нравам и обычаям прежнего времени и самые попытки возвратиться не к современной (и превосходной) одежде крестьян, а к старинным неуклюжим костюмам?
Для христианина обещание подданства какому бы то ни было правительству, — тот самый акт, который считается основанием
государственной жизни, есть прямое отречение от христианства, потому что человек безусловно вперед обещающийся подчиняться тем законам, которые составляют и будут составлять люди, этим обещанием самым положительным образом отрекается от христианства, состоящего в том, чтобы во всех случаях жизни подчиняться только сознаваемому им в себе божескому закону любви.
Неточные совпадения
И какая разница между бесстрашием солдата, который на приступе отваживает
жизнь свою наряду с прочими, и между неустрашимостью человека
государственного, который говорит правду государю, отваживаясь его прогневать.
Разве я не знаю вперед, что мои друзья никогда не допустят меня до дуэли — не допустят того, чтобы
жизнь государственного человека, нужного России, подверглась опасности?
Он знал все, о чем говорят в «кулуарах»
Государственной думы, внутри фракций, в министерствах, в редакциях газет, знал множество анекдотических глупостей о
жизни царской семьи, он находил время читать текущую политическую литературу и, наскакивая на Самгина, спрашивал:
— Наш фабричный котел еще мало вместителен, и долго придется ждать, когда он, переварив русского мужика в пролетария, сделает его восприимчивым к вопросам
государственной важности… Вполне естественно, что ваше поколение, богатое волею к
жизни, склоняется к методам активного воздействия на реакцию…
В них успело развиться и закоренеть индивидуальное и семейное начало и не дозрело до
жизни общественной и
государственной или если и созрело когда-нибудь, то, может быть, затерялось в безграничном размножении народной массы, делающем невозможною — ни
государственную, ни какую другую централизацию.