Неточные совпадения
Такое отношение к судам я нахожу в посланиях апостолов, в жизни же их,
как мы все знаем, суды человеческие представлялись им
тем злом и соблазном, которые
надо сносить с твердостью и преданностью воле божией.
Вижу, что всё христианство до Константина никогда иначе не смотрело на суды,
как на зло, которое
надо терпеливо переносить, но что никогда и в голову ни одному христианину
того времени не могло прийти
той мысли, чтобы христианин мог участвовать в суде.
Что бы было, если бы люди поверили обязательности этих заповедей хоть так же твердо,
как они поверили
тому, что
надо каждый день молиться, каждое воскресенье ходить в церковь, каждую субботу есть постное и каждый год говеть?
Надо думать, говорят верующие, о
том,
какое естество у
какого лица троицы,
какие таинства
надо и не
надо совершать; потому что спасение людей произойдет не от наших усилий, а от троицы и от правильного совершения таинств.
Надо думать, говорят неверующие, о
том, по
каким законам совершает движения бесконечно малая частица материи в бесконечном пространстве в бесконечное время; но о
том, чего для его блага требует разум человека, об этом думать не
надо, потому что улучшение состояния человека произойдет не от него, а от общих законов, которые мы откроем.
Философия, наука, общественное мнение говорят: учение Христа неисполнимо потому, что жизнь человека зависит не от
того света разума, которым он может осветить самую эту жизнь, а от общих законов, и потому не
надо освещать эту жизнь разумом и жить согласно с ним, а
надо жить,
как живется, твердо веруя, что по законам прогресса исторического, социологического и других после
того,
как мы очень долго будем жить дурно, наша жизнь сделается сама собой очень хорошей.
Ведь скотина — и
та сладится,
как ей так корм есть, чтобы не сбивать его дуром, а люди узнали,
как надо лучше жить, поверили, что сам бог им велел так жить, и живут еще хуже, потому что, говорят, нельзя жить иначе.
И они решили, что этот двор постоялый и что не стоит стараться жить в нем хорошо, а что
надо только заботиться о
том,
как бы не прозевать
ту обещанную хорошую жизнь в другом месте.
И потому, чтобы понять учение Христа,
надо прежде всего опомниться, одуматься,
надо, чтобы в нас совершилась ματάνοια,
то самое, что, проповедуя свое учение, говорит предшественник Христа — Иоанн таким же,
как мы, запутанным людям.
Цирк горит час, и
надо спешить, и люди могут не успеть спастись. Но мир горит уж 1800 лет, горит с
тех пор,
как Христос сказал: я огонь низвел на землю; и
как томлюсь, пока он не разгорится, — и будет гореть, пока не спасутся люди. Не затем ли и люди, не затем ли и горит, чтобы люди имели блаженство спасения?
Учение Христа, по церковным толкованиям, представляется
как для мирских людей, так и для монашествующих не учением о жизни —
как сделать ее лучше для себя и для других, а учением о
том, во что
надо верить светским людям, чтобы, живя дурно, все-таки спастись на
том свете, а для монашествующих —
тем,
как для себя сделать эту жизнь еще хуже, чем она есть.
Чтобы быть в состоянии обсудить вопрос о
том,
какая жизнь счастливее, нам
надо хоть мысленно отрешиться от этого ложного представления и без предвзятой мысли оглянуться на себя и вокруг себя.
Надо восстановить
то свойственное всем неиспорченным людям представление о
том, что необходимое условие счастья человека есть не праздность, а труд; что человек не может не работать, что ему скучно, тяжело, трудно не работать,
как скучно, трудно не работать муравью, лошади и всякому животному.
«Если люди не будут отнимать один у другого,
то они будут умирать с голоду», говорим мы. Казалось бы,
надо сказать обратное: если люди будут силой отнимать один у другого,
то будут люди, которые умрут с голоду,
как оно и есть.
Но
как пуповина и место делаются после рождения ненужными кусками мяса, которые, из уважения к
тому, что хранилось в них,
надо бережно зарыть в землю, так и церковь сделалась ненужным, отжившим органом, который только из уважения к
тому, чем она была прежде,
надо спрятать куда-нибудь подальше.
Если я мальчик, как назвала меня однажды бойкая девушка с корзиной дынь, — она сказала: «Ну-ка, посторонись, мальчик», — то почему я думаю о всем большом: книгах, например, и о должности капитана, семье, ребятишках, о
том, как надо басом говорить: «Эй вы, мясо акулы!» Если же я мужчина, — что более всех других заставил меня думать оборвыш лет семи, сказавший, становясь на носки: «Дай-ка прикурить, дядя!» — то почему у меня нет усов и женщины всегда становятся ко мне спиной, словно я не человек, а столб?
Неточные совпадения
Идем домой понурые… // Два старика кряжистые // Смеются… Ай, кряжи! // Бумажки сторублевые // Домой под подоплекою // Нетронуты несут! //
Как уперлись: мы нищие — // Так
тем и отбоярились! // Подумал я тогда: // «Ну, ладно ж! черти сивые, // Вперед не доведется вам // Смеяться
надо мной!» // И прочим стало совестно, // На церковь побожилися: // «Вперед не посрамимся мы, // Под розгами умрем!»
— Ах,
какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого говорите, что не простит, что вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и
то мне тяжело стало. Его глаза,
надо знать, у Сережи точно такие же, и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл.
Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
Казалось, очень просто было
то, что сказал отец, но Кити при этих словах смешалась и растерялась,
как уличенный преступник. «Да, он всё знает, всё понимает и этими словами говорит мне, что хотя и стыдно, а
надо пережить свой стыд». Она не могла собраться с духом ответить что-нибудь. Начала было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
Испуганный
тем отчаянным выражением, с которым были сказаны эти слова, он вскочил и хотел бежать за нею, но, опомнившись, опять сел и, крепко сжав зубы, нахмурился. Эта неприличная,
как он находил, угроза чего-то раздражила его. «Я пробовал всё, — подумал он, — остается одно — не обращать внимания», и он стал собираться ехать в город и опять к матери, от которой
надо было получить подпись на доверенности.
— Нет, — сказала она, раздражаясь
тем, что он так очевидно этой переменой разговора показывал ей, что она раздражена, — почему же ты думаешь, что это известие так интересует меня, что
надо даже скрывать? Я сказала, что не хочу об этом думать, и желала бы, чтобы ты этим так же мало интересовался,
как и я.