Он говорил, что масонство
есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
Неточные совпадения
— Еще должен вам сообщить, — сказал ритор, — что орден наш
учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может
быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения.
— Да, это
учение Гердера, — сказал князь Андрей, — но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что́ убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты
был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает
быть… Зачем? Не может
быть, чтоб не
было ответа! И я верю, что он
есть… Вот что́ убеждает, вот что́ убедило меня, — сказал князь Андрей.
Иллюминатство не
есть чистое
учение именно потому, что оно увлеклось общественною деятельностью и преисполнено гордости.
Но не говоря о внутреннем достоинстве этого рода историй (может
быть, они для кого-нибудь или для чего-нибудь и нужны), истории культуры, к которым начинают более и более сводиться все общие истории, знаменательны тем, что они, подробно и серьезно разбирая различные религиозные, философские, политические
учения, как причины событий, всякий раз, как им только приходится описать действительное историческое событие, как например поход 12-го года, описывают его невольно, как произведение власти, прямо говоря, что поход этот
есть произведение воли Наполеона.
Что успел бы я, если бы вы вдалися пороку, чужды
были учения, тупы в рассуждениях, злобны, подлы, чувствительности не имея?
Припоминаю невольно давно читанную мною старую книжечку английского писателя, остроумнейшего пастора Стерна, под заглавием „Жизнь и мнения Тристрама Шанди“, и заключаю, что по окончании у нас сего патентованного нигилизма ныне начинается шандиизм, ибо и то и другое не
есть учение, а есть особое умственное состояние, которое, по Стернову определению, „растворяет сердце и легкие и вертит очень быстро многосложное колесо жизни“.
Люди, 18 веков воспитанные в христианстве, в лице своих передовых людей, ученых, убедились в том, что христианское учение
есть учение о догматах; жизненное же учение есть недоразумение, есть преувеличение, нарушающее настоящие законные требования нравственности, соответствующие природе человека, и что то самое учение справедливости, которое отверг Христос, на месте которого он поставил свое учение, гораздо пригоднее нам.
Неточные совпадения
Кутейкин. Из ученых, ваше высокородие! Семинарии здешния епархии. Ходил до риторики, да, Богу изволившу, назад воротился. Подавал в консисторию челобитье, в котором прописал: «Такой-то де семинарист, из церковничьих детей, убоялся бездны премудрости, просит от нея об увольнении». На что и милостивая резолюция вскоре воспоследовала, с отметкою: «Такого-то де семинариста от всякого
учения уволить: писано бо
есть, не мечите бисера пред свиниями, да не попрут его ногами».
Скотинин. Да коль доказывать, что
ученье вздор, так возьмем дядю Вавилу Фалелеича. О грамоте никто от него и не слыхивал, ни он ни от кого слышать не хотел; а какова
была голоушка!
Для них подобные исторические эпохи
суть годы
учения, в течение которых они испытывают себя в одном: в какой мере они могут претерпеть.
Разговор этот происходил утром в праздничный день, а в полдень вывели Ионку на базар и, дабы сделать вид его более омерзительным, надели на него сарафан (так как в числе последователей Козырева
учения было много женщин), а на груди привесили дощечку с надписью: бабник и прелюбодей. В довершение всего квартальные приглашали торговых людей плевать на преступника, что и исполнялось. К вечеру Ионки не стало.
Начались подвохи и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем как рыба и на все увещания ограничивался тем, что трясся всем телом. Пробовали
споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся у него в
ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской и с тех пор затосковал.