Неточные совпадения
Николай Ростов с Денисовым и
новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив их сел Пьер рядом с князем Несвицким.
Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Только что кончили певчие, как последовали
новые и
новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался
граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось.
Некоторые управляющие (тут были и полуграмотные экономы) слушали испуганно, предполагая смысл речи в том, что молодой
граф недоволен их управлением и утайкой денег; другие, после первого страха, находили забавным шепелявенье Пьера и
новые, неслыханные ими слова; третьи находили просто удовольствие послушать, как говорит барин; четвертые, самые умные, в том числе и главноуправляющий, поняли из этой речи то, каким образом надо обходиться с барином для достижения своих целей.
Граф Илья Андреич в 1809-м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому
новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
Разговор кончился тем, что
граф, желая быть великодушным и не подвергаться
новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал
графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в
новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч.
— Я теперь,
граф, уже совершенно устроился на
новой квартире, — сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; — и потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать мне честь пожаловать к нам на чашку чая и… на ужин.
— А вот как, — отвечал Николай. — Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! — и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще
новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого
графа.
Разговор с
графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут дела в армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть в обеих русских столицах, разговор об ожидаемом на завтра приезде государя ― всё это с
новою силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны.
— Ну чтό, mоn cher, [милый,] ну чтό достали манифест? ― спросил старый
граф. ― А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву
новую слышала. Очень хорошая, говорит.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье
нового георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого-то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам
граф Растопчин), и как
граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
— Ну чтó, всё готово, Васильич? — сказал
граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (
Граф любил
новые лица.)
Вечером 1-го сентября, после своего свидания с Кутузовым,
граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы и удивленный
новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, — огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим,
граф Растопчин вернулся в Москву.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал
граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились
новым, лучистым светом.
События последнего года: пожар Москвы и бегство из нее, смерть князя Андрея и отчаяние Наташи, смерть Пети, горе графини, всё это, как удар за ударом, падало на голову старого
графа. Он, казалось, не понимал и чувствовал себя не в силах понять значение всех этих событий и, нравственно согнув свою старую голову, как будто ожидал и просил
новых ударов, которые бы его покончили. Он казался то испуганным и растерянным, то неестественно оживленным и предприимчивым.
Неточные совпадения
— Здорово, Василий, — говорил он, в шляпе набекрень проходя по коридору и обращаясь к знакомому лакею, — ты бакенбарды отпустил? Левин — 7-й нумер, а? Проводи, пожалуйста. Да узнай,
граф Аничкин (это был
новый начальник) примет ли?
Между тем
граф серьезных намерений не обнаруживал и наконец… наконец… вот где ужас! узнали, что он из «
новых» и своим прежним правительством был — «mal vu», [на подозрении (фр.).] и «эмигрировал» из отечества в Париж, где и проживал, а главное, что у него там, под голубыми небесами, во Флоренции или в Милане, есть какая-то нареченная невеста, тоже кузина… что вся ее фортуна («fortune» — в оригинале) перейдет в его род из того рода, так же как и виды на карьеру.
Это слово, в виде прилагательного имени, как-то плохо звучит, но, если приятно
графу новому, то почему же не называть его так, хотя, верно, родится много шуток по этому случаю.
Более всего ей нравится в романах длинная, хитро задуманная и ловко распутанная интрига, великолепные поединки, перед которыми виконт развязывает банты у своих башмаков в знак того, что он не намерен отступить ни на шаг от своей позиции, и после которых маркиз, проткнувши насквозь
графа, извиняется, что сделал отверстие в его прекрасном
новом камзоле; кошельки, наполненные золотом, небрежно разбрасываемые налево и направо главными героями, любовные приключения и остроты Генриха IV, — словом, весь этот пряный, в золоте и кружевах, героизм прошедших столетий французской истории.
В изобретении разных льстивых и просительных фраз он почти дошел до творчества: Сиятельнейший
граф! — писал он к министру и далее потом упомянул как-то о нежном сердце того. В письме к Плавину он беспрестанно повторял об его благородстве, а Абрееву объяснил, что он, как человек
новых убеждений, не преминет… и прочее. Когда он перечитал эти письма, то показался даже сам себе омерзителен.