Неточные совпадения
— Слушай, — сказал он, —
о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его
помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Они ждали рассказа
о том, как горел он весь в огне, сам себя не
помня, как бурею налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное.
— Я вперед сказала, — говорила Анна Павловна
о Пьере, — я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только что приехал из-за границы, и
помните, у меня как-то вечером представлял из себя какого-то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что́ случится.
Он удивил меня, спросив
о том,
помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению.
— В нынешнем веке не
помнят старых друзей, — говорила графиня вслед за упоминанием
о Борисе.
Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла
поминать ему
о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что́ намерен был сказать, сам не зная, что́ он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится.
— Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня
помнит меня, — сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской
о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтоб обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливою, благодарною, детскою улыбкой.
— Не уезжайте! — только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься
о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго
помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: «Ах, зачем он уехал!»
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что́ она сказала, что она не
помнит, что́ она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает — горя
о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
Жених с невестой, не
поминая более
о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы
о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.
Потом она
помнила, что попросила у отца позволения выйти в уборную оправить платье, что Элен вышла за ней, говорила ей смеясь
о любви ее брата и что в маленькой диванной ей опять встретился Анатоль, что Элен куда-то исчезла, они остались вдвоем и Анатоль, взяв ее за руку, нежным голосом сказал...
— Послушайте,
помните вы наш спор в Петербурге, — сказал Пьер,
помните о…?
— Ну садись, садись тут, поговорим, — сказал Кутузов. — Грустно, очень грустно. Но
помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… — Князь Андрей рассказал Кутузову всё, что он знал
о кончине своего отца, и
о том чтò он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
«Неужели это смерть?», думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. «Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух…» Он думал это и вместе с тем
помнил о том, что на него смотрят.
Он
помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку;
помнил общее впечатление несчастий, страданий людей;
помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты
о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и главное,
помнил свою неспособность мысли и чувства в то время.
Прошедшая жизнь Пьера, его несчастия до 12-го года (
о которых он из слышанных слов составил себе смутное, поэтическое представление), его приключения в Москве, плен, Платон Каратаев (
о котором он слыхал от Пьера), его любовь к Наташе (которую тоже особенною любовью любил мальчик) и главное, его дружба к отцу, которого не
помнил Николинька, всё это делало из Пьера для него героя и святыню.
Отец же этот, которого не
помнил мальчик, представлялся ему божеством, которого нельзя было себе вообразить, и
о котором он иначе не думал, как с замиранием сердца и слезами грусти и восторга.
Но взгляды эти кроме того говорили еще другое; они говорили
о том, что она сделала уже свое дело в жизни,
о том, что она не вся в том, чтò теперь видно в ней,
о том, что и все мы будем такие же, и что радостно покоряться ей, сдерживать себя для этого когда-то дорогого, когда-то такого же полного, как и мы, жизни, а теперь жалкого существа. Memento mori, [
Помни о смерти,] говорили эти взгляды.
Хотя Пьеру, Наташе, Николаю, графине Марье и Денисову многое нужно было переговорить такого, чтò не говорилось при графине, не потому, чтобы что-нибудь скрывалось от нее, но потому, что она так отстала от многого, что, начав говорить про что-нибудь при ней, надо бы было отвечать на ее вопросы, некстати вставляемые, и повторять вновь уже несколько раз повторенное ей: рассказывать, что тот умер, тот женился, чего она не могла вновь запомнить; но они по обычаю сидели за чаем в гостиной у самовара и Пьер отвечал на вопросы графини, ей самой ненужные и никого не интересующие,
о том, что князь Василий постарел и что графиня Марья Алексеевна велела кланяться и
помнить и т. д…
— Какие глупости, — вдруг сказала Наташа, — медовый месяц и что самое счастье в первое время. Напротив, теперь самое лучшее. Ежели бы ты только не уезжал.
Помнишь, как мы ссорились. И всегда я была виновата. Всегда я. И
о чем мы ссорились — я не
помню даже.