Неточные совпадения
Ему, видимо, все бывшие в гостиной
не только были знакомы, но уж надоели ему так,
что и смотреть
на них и слушать их ему было очень скучно.
—
Что́ же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? — сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением
на о). — Я
не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря
на то,
что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он
не ушел, взяла его за руку.
Кроме того, он видел по ее приемам,
что она одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что-нибудь в голову,
не отстанут до тех пор, пока
не исполнят их желания, а в противном случае готовы
на ежедневные, ежеминутные приставания и даже
на сцены.
(Видно было,
что виконт ему
не нравился, и
что он, хотя и
не смотрел
на него, против него обращал свои речи).
— Казнь герцога Энгиенского, — сказал Пьер, — была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том,
что Наполеон
не побоялся принять
на себя одного ответственность в этом поступке.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то
на Пьера, то
на виконта, то
на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря
на свою привычку к свету; но когда она увидела,
что, несмотря
на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт
не выходил из себя, и когда она убедилась,
что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала
на оратора.
—
Не все, потому
что вас там
не будет;
не все, — сказал князь Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его и стал надевать ее
на княгиню. От неловкости или умышленно (никто бы
не мог разобрать этого) он долго
не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал молодую женщину.
— Отчего, я часто думаю, — заговорила она, как всегда, по-французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, — отчего Анет
не вышла замуж? Как вы все глупы, messieurs,
что на ней
не женились. Вы меня извините, но вы ничего
не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер!
Пьер посмотрел
на князя Андрея и, заметив,
что разговор этот
не нравился его другу, ничего
не отвечал.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще
не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая,
что его никто
не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышалась возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя. Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал
на цепи, пугая им другого.
В середине верхняя губа энергически опускалась
на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что-то в роде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое,
что нельзя было
не заметить этого лица.
— Хорошо,
на пятьдесят империалов, —
что я выпью бутылку рома всю,
не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот
на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и
не держась ни за
что́… Так?…
Англичанин кивнул головой,
не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль
не отпускал англичанина и, несмотря
на то
что тот, кивая, давал знать,
что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по-английски. Молодой худощавый мальчик, лейб-гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез
на окно, высунулся и посмотрел вниз.
— Насилу спасли этого несчастного, — продолжала гостья. — И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! — прибавила она. — А говорили,
что так хорошо воспитан и умен. Вот все воспитание заграничное куда довело. Надеюсь,
что здесь его никто
не примет, несмотря
на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
Графиня глядела
на гостью, приятно улыбаясь, впрочем,
не скрывая того,
что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет.
И Наташа
не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала
на мать и расхохоталась так громко и звонко,
что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
Видно было,
что он искал и
не находил,
что̀ сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет
на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова.
Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли, ее глаза из-под длинных густых ресниц смотрели
на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием,
что улыбка ее
не могла ни
на мгновение обмануть никого, и видно было,
что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим cousin, [двоюродного брата] как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
— Я уж вам говорил, папенька, — сказал сын, —
что, ежели вам
не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю,
что никуда
не гожусь, кроме как в военную службу; я
не дипломат,
не чиновник,
не умею скрывать того,
что́ чувствую, — говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости
на Соню и гостью-барышню.
— Да, сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая
на вопрос, которого никто ей
не делал, но который постоянно занимал ее. — Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь
на них радоваться! А и теперь, право, больше страха,
чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
Но улыбка
не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно. Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то,
что́ она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись
на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
Графиня так устала от визитов,
что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с-глазу-на-глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она
не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
— Вера, — сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. — Как у вас ни
на что́ понятия нет? Разве ты
не чувствуешь,
что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Несмотря
на то, или именно потому,
что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей
не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
Красивая Вера, производившая
на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо
не затронутая тем,
что́ ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу: глядя
на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.
Ежели мне нужно видеть кого-нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая-то] желает видеть такого-то» и еду сама
на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока
не добьюсь того,
что́ мне надо.
У меня нет, можешь себе представить, à la lettre [иногда] нет гривенника денег, и я
не знаю,
на что́ обмундировать Бориса.
Несмотря
на то,
что чья-то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые,
не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев
на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав,
что графа, сказал,
что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого
не принимают.
— Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну,
что́ наш дорогой больной? — сказала она, как будто
не замечая холодного, оскорбительного, устремленного
на нее взгляда.
— Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, — отвечал Борис,
не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно,
что князь пристально поглядел
на него.
Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости
не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и
не молчать, чтобы показать,
что они нисколько
не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают
на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или
чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще
не поспело.
— Имениннице дорогой с детками, — сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. — Ты
что, старый греховодник, — обратилась она к графу; целовавшему ее руку, — чай, скучаешь в Москве? собак гонять негде? Да
что, батюшка, делать, вот как эти пташки подростут… — она указывала
на девиц, — хочешь —
не хочешь, надо женихов искать.
Этот самый взгляд ее иногда обращался
на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому,
не зная
чему.
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок,
не зная причины и только оттого,
что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но
не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев
на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
— Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня
на столе и сказала,
что покажет их маменьке, и еще говорила,
что я неблагодарная,
что маменька никогда
не позволит ему жениться
на мне, а он женится
на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За чтó?…
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще
на свете
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день — два, и рай настанет…
Но ах! твой друг
не доживет!
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая
на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было,
что она
не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
— Наконец, надо подумать и о моем семействе, — сердито отталкивая от себя столик и
не глядя
на нее, продолжал князь Василий, — ты знаешь, Катишь,
что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне
не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли,
что я послал за Пьером, и
что́ граф, прямо указывая
на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел
на княжну, но
не мог понять, соображала ли она то,
что́ он ей сказал, или просто смотрела
на него…
— Тех людей, которые всем пожертвовали для него, — подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь
не пустил ее, —
чего он никогда
не умел ценить. Нет, mon cousin, — прибавила она со вздохом, — я буду помнить,
что на этом свете нельзя ждать награды,
что на этом свете нет ни чести, ни справедливости.
На этом свете надо быть хитрою и злою.
— Ах,
не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу
на всех нас, особенно
на Sophie, — я повторить
не могу, —
что граф сделался болен и две недели
не хотел нас видеть. В это время, я знаю,
что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала,
что эта бумага ничего
не значит.
Жест этот был так
не похож
на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся
на лице князя Василья, был так несвойствен его важности,
что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел
на свою руководительницу. Анна Михайловна
не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая,
что всего этого она ожидала.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того,
что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату,
не отпуская от себя Пьера, еще смелее,
чем утром.
Пьер хотел сначала сесть
на другое место, чтобы
не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и
не стояли
на дороге; но он вдруг почувствовал,
что это было бы неприлично, он почувствовал,
что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой-то страшный и ожидаемый всеми обряд, и
что поэтому он должен был принимать от всех услуги.
Он принял молча перчатку [от] адъютанта, сел
на место дамы, положив свои большие руки
на симметрично-выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя,
что всё это так именно должно быть и
что ему в нынешний вечер, для того чтобы
не потеряться и
не наделать глупостей,
не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне
на волю тех, которые руководили им.
Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни
на мгновение
не спуская глаз с икон, как будто говорила всем,
что не отвечает за себя, если оглянется.
Пьер обратил
на это обстоятельство
не более внимания, как и
на все другие, раз навсегда решив в своем уме,
что всё,
что́ совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Больного так обступили доктора, княжны и слуги,
что Пьер уже
не видал той красно-желтой головы с седою гривой, которая, несмотря
на то,
что он видел и другие лица, ни
на мгновение
не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло,
что умирающего поднимали и переносили.
Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд
не знал,
на чем остановиться.