Неточные совпадения
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих
власть и
силу.
Необычайно странно было Балашеву после близости к высшей
власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное, а главное непочтительное отношение к себе грубой
силы.
«Господи Боже
сил. Боже спасения нашего! Призри ныне в милостях и щедротах на смиренныя люди Твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю Твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны: се люди беззаконнии собрашася, еже погубити достояние Твое, разорити честный Иерусалим Твой, возлюбленную Твою Россию: осквернити храмы Твои, раскопати алтари и поругатися Святыне нашей. Доколе. Господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребити имать законопреступный
власть?
Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая
сила, называемая духом войска, и он следил за этою
силой и руководил ею, насколько это было в его
власти.
Это было то чувство, вследствие которого охотник-рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет сто̀ить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную
власть и
силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет
власть и
силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить всё свое внимание.
Сам Наполеон не имеет больше смысла; все действия его очевидно жалки и гадки; но опять совершается необъяснимая случайность: союзники ненавидят Наполеона, в котором они видят причину своих бедствий; лишенный
силы и
власти, изобличенный в злодействах и коварствах, он бы должен был представляться им таким, каким он представлялся им десять лет тому назад, и год после, — разбойником вне закона.
Если вместо божественной
власти стала другая
сила, то надо объяснить, в чем состоит эта новая
сила, ибо именно в этой-то
силе и заключается весь интерес истории.
Частные историки биографические и историки отдельных народов понимают эту
силу, как
власть, присущую героям и владыкам.
Кроме того, историки этого рода противоречат один другому даже и в объяснениях той
силы, на которой основана
власть одного и того же лица.
Общие историки, имеющие дело со всеми народами, как будто признают несправедливость воззрения частных историков на
силу, производящую события. Они не признают этой
силы за
власть, присущую героям и владыкам, а считают ее результатом разнообразно направленных многих
сил. Описывая войну или покорение народа, общий историк отыскивает причину события не во
власти одного лица, но во взаимодействии друг на друга многих лиц, связанных с событием.
По этому воззрению
власть исторических лиц, представляясь произведением многих
сил, казалось бы, не может уже быть рассматриваема, как
сила, сама по себе производящая события.
Между тем общие историки, в бòльшей части случаев, употребляют понятие о
власти опять как
силу, саму по себе производящую события и относящуюся к ним, как причина.
По их изложению то историческое лицо есть произведение своего времени, и
власть его есть только произведение различных
сил; то
власть его есть
сила, производящая события.
Но допустив даже, что справедливы все хитросплетенные рассуждения, которыми наполнены эти истории; допустив, что народы управляются какою-то неопределимою
силой, называемою идеей, — существенный вопрос истории всё-таки или остается без ответа, или к прежней
власти монархов и к вводимому общими историками влиянию советчиков и других лиц присоединяется еще новая
сила идеи, связь которой с массами требует объяснения.
Возможно понять, что Наполеон имел
власть, и потому совершилось событие; с некоторою уступчивостью можно еще понять, что Наполеон, вместе с другими влияниями, был причиной события; но каким образом книга Contrat Social [Общественный договор] сделала то, что французы стали топить друг друга, — не может быть понято без объяснения причинной связи этой новой
силы с событием.
Говоря таким образом, историки культуры невольно противоречат самим себе, они доказывают, что та новая
сила, которую они придумали, не выражает исторических событий, а что единственное средство понимать историю есть та
власть, которой они будто бы не признают.
До тех пор пока пишутся истории отдельных лиц, — будь они Кесари, Александры или Лютеры и Вольтеры, а не история всех, без одного исключения всех, людей, принимающих участие в событии, — нет возможности не приписывать отдельным лицам
силы, заставляющей других людей направлять свою деятельность к одной цели. И единственное известное историкам такое понятие есть
власть.
Так же как золото тогда только золото, когда оно может быть употреблено не для одной мены, а и для дела, так же и общие историки только тогда будут золотом, когда они будут в
силах ответить на существенный вопрос истории: чтò такое
власть?
Отрешившись от прежнего воззрения на божественное подчинение воли народа одному избранному и на подчинение этой воли Божеству, история не может сделать ни одного шага без противоречия, не выбрав одного из двух: или возвратиться к прежнему верованию в непосредственное участие Божества в делах человечества, или определенно объяснить значение той
силы, производящей исторические события, которая называется
властью.
Власть эта не может быть тою непосредственною
властью физического преобладания сильного существа над слабым, преобладания, основанного на приложении или угрозе приложения физической
силы, — как
власть Геркулеса; она не может быть тоже основана на преобладании нравственной
силы, как то, в простоте душевной, думают некоторые историки, говоря, что исторические деятели суть герои, т. е. люди, одаренные особенною
силой души и ума и называемою гениальностью.
Власть эта не может быть основана на преобладании нравственной
силы, ибо, не говоря о людях-героях, как Наполеоны, о нравственных достоинствах которых мнения весьма разноречивы, история показывает нам, что ни Людовики ХІ-е, ни Метернихи, управлявшие миллионами людей, не имели никаких особенных свойств
силы душевной, а напротив, были по бòльшей части нравственно слабее каждого из миллионов людей, которыми они управляли.
Одни историки, не понимая, в простоте душевной, вопроса о значении
власти, те самые частные и биографические историки, о которых было говорено выше, признают как будто, что совокупность воль масс переносится на исторические лица безусловно, и потому, описывая какую-нибудь одну
власть, эти историки предполагают, что эта самая
власть есть одна абсолютная и настоящая, а что всякая другая
сила, противодействующая этой настоящей
власти, есть не
власть, а нарушение
власти, — насилие.
Он не мог бы жить потому, что все стремления людей, все побуждения к жизни суть только стремления к увеличению свободы. Богатство — бедность, слава — неизвестность,
власть — подвластность,
сила — слабость, здоровье — болезнь, образование — невежество, труд — досуг, сытость — голод, добродетель — порок суть только большие или меньшие степени свободы.