Неточные совпадения
— Я уж вам говорил, папенька, —
сказал сын, — что, ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что́ чувствую, — говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на
Соню и гостью-барышню.
— Пускай ищет, —
сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся
Соня, сквозь слезы что-то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой-невидимкой, высматривая, что́ делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение.
Соня шептала что-то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
—
Соня! что́ с тобою? можно ли это? —
сказал Николай, подбегая к ней.
— C’est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что̀ вы
сказали.] —
сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая.
Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
— Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, —
сказала Наташа. — А где же
Соня?
(
Соня графиню и считала и называла матерью)… она
скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей-Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна…
—
Соня! —
сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины, — верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
— Честное, благородное слово, — крестясь, говорила Наташа, — никому не
скажу, — и тотчас же побежала к
Соне.
— Слава Богу, —
сказала Соня, крестясь. — Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
— Нет,
Соня, ты помнишь ли его так, чтобы хорошо помнить, чтобы всё помнить, — с старательным жестом
сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. — И я помню Николиньку, я помню, —
сказала она. — А Бориса не помню. Совсем не помню…
— Ах, Наташа! —
сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойною слышать то, что̀ она намерена была
сказать, и как будто она говорила это кому-то другому, с кем нельзя шутить. — Я полюбила раз твоего брата, и, что̀ бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
— Ну, я теперь
скажу. Ты знаешь, что
Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. — Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
— Я ни в чем не беру назад своего слова, —
сказал он. — И потом,
Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
— Как однако странно, —
сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, — что
Соня с Николинькой теперь встретились на вы и как чужие.
Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя никто и не говорил про это) был решен так, что он ездит для
Сони. И
Соня, хотя никогда не посмела бы
сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
— А я тебя искала, —
сказала Наташа, выбежав к нему. — Я говорила, ты всё не хотел верить, — торжествующе
сказала она, — он сделал предложение
Соне.
Как ни мало занимался Николай
Соней за это время, но что-то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты-Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против
Сони. Он приготавливался к тому, чтобы
сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще
сказать этого…
— Ну, этого ты никак не знаешь, —
сказал Николай; — но мне надо поговорить с ней. Что́ за прелесть, эта
Соня! — прибавил он улыбаясь.
— Мне и довольно, — вспыхнув,
сказала Соня.
— Нет, еще не приезжал папа, —
сказала Соня.
— Ну,
Соня, —
сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно-повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
—
Соня!
Соня! — послышался опять первый голос. — Ну, как можно спать! Да ты посмотри, чтó за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же,
Соня, —
сказала она почти со слезами в голосе. — Ведь эдакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
— Не так, не так,
Соня! —
сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. — Не так бант, поди сюда. —
Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
— Ты едешь? —
сказала Наташа, — я так и знала!
Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку — говорил сам себе Николай, — чтó ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне
сказать это. Оттого что
Соня бедна, то я и не могу любить ее, — думал он, — не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какою нибудь куклой Жюли. Я не могу приказывать своему чувству», — говорил он сам себе. «Ежели я люблю
Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
— Ах, ты тут! — вздрогнув,
сказала Соня, подошла и прислушалась. — Не знаю. Буря? —
сказала она робко, боясь ошибиться.
—
Соня, ты поди разбуди его, —
сказала Наташа. —
Скажи, что я его зову петь. — Она посидела, подумала о том, что́ это значит, что́ всё это было и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд
Сони.
Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня
сказала, что и ее в снурки зашьют.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и
Соне,
сказал...
— Знаешь, я думаю, —
сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и
Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что-нибудь новое, — что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, чтó было еще прежде, чем я была на свете…
— Это метампсикоза, —
сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. — Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
— Как видно, Nicolas! —
сказал голос
Сони. — Николай оглянулся на
Соню и пригнулся, чтобы ближе рассмотреть ее лицо. Какое-то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
— Я пойду, —
сказала Соня.
— Нет, я пойду; Пелагея Даниловна, пустите меня, я пойду, —
сказала Соня.
— Я ничего не боюсь, —
сказала Соня. — Можно сейчас? — Она встала.
Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
—
Соня!… Nicolas!… — только
сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.
— Наташа, —
сказал он ей шопотом по-французски, — знаешь, я решился насчет
Сони.
— Так хорошо? —
сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтоб узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из-под собольего капора, сидел там, и этот черкес был
Соня, и эта
Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
— Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, —
сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села.
— Отчего другие видят, а я ничего не вижу? —
сказала она. — Ну садись ты,
Соня; нынче непременно тебе надо, —
сказала она. — Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом
сказала...
— Да. Постой… я… видела его, — невольно
сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его — Николая или его — Андрея.
«Но отчего же мне не
сказать, чтó я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове
Сони.
Графиня, давно замечавшая то, чтó происходило между
Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и
сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак.
Сонюшка, bonjour, —
сказала она
Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка-презрительное и ласковое отношение к
Соне.
— Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что́ тебе за дело? Поцелуй меня, —
сказала Соня.
—
Соня, ты прочла письмо? —
сказала она.
— Да, — тихо
сказала Соня.
— Нет,
Соня, я не могу больше! —
сказала она, — Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!…
Соня, голубчик, он пишет…
Соня…
— Ах,
Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! —
сказала Наташа. — Ты не знаешь, что́ такое любовь…