Неточные совпадения
— Совершенно с вами согласен, — отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, — я убежден, что русские должны
умирать или побеждать, — сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после
того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
— А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа
умрешь, и в сражении Бог помилует, — прозвучал без всякого усилия, с
того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
— Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что все это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты
тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему
умереть в мыслях, что он сделал несчастными
тех людей…
Она говорила, что граф
умер так, как и она желала бы
умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до
того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, — кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца.
— Должно быть, мне прежде тебя
умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь вот ломбардный билет и письмо: это премия
тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о
том, какое было бы счастие
умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто
умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в
те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в
то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.
Те речи большею частию держались совсем при других условиях,
те говорились большею частию в минуты побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в
то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он,
умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, чтó же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4-й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему, не должен нарушать его задумчивость. Лучше
умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в
том же положении нерешительности государя.
На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок-мельник с удочками, в
то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и уезжали по
той же плотине, запыленные мукой, с белыми возами — на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга,
умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для
того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно так же убитыми.
Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в
том самом, в котором
умер граф Безухов.
«Людовика XVI казнили за
то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и
те, которые за него
умирали мученическою смертью и причисляли его к лику святых.
А жив и живи: завтра
умрешь, как мог я
умереть час
тому назад.
Какое же зло и заблуждение в
том, что люди
умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику?
— Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он
умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить десять лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему
умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал — как я смотрю на него, а
то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом, что́ за воображение, что медицина кого-нибудь и когда-нибудь вылечивала! Убивать — так! — сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера.
И чтó ж, мой друг? вот прошло с
тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было
умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить — пойду дальше. И буду итти до
тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и
умру где-нибудь, и приду наконец в
ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в
том, что к нему пустили шпиона. Ведь он сказал, ей сказал, чтоб она составила список, и
тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. «С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог
умереть спокойно», говорил он.
«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или
умереть. Мне нет другого выхода», — начиналось письмо. Потом он писал, что знает про
то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит,
то ей стоит сказать это слово да, и никакие силы людские не помешают их блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.
— Оставь…
те… что мне… я…
умру… — проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
— И чтò же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а
то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все
умрем за пего, — прибавил оратор, одушевляясь.
— А ежели я прав,
то я принесу пользу отечеству, для которого я готов
умереть.
«Неужели это смерть?», думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. «Я не могу, я не хочу
умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух…» Он думал это и вместе с
тем помнил о
том, что на него смотрят.
И как мне жаль, что он
умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкой, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория
тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов, громко кричали, пели; но из-за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен.
К неудовольствию своему это заметил доктор, потому что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может, и что ежели он не
умрет теперь,
то он только с бòльшими страданиями
умрет несколько времени после.
«Да, любовь (думал он опять с совершенною ясностью), но не
та любовь, которая любит за что-нибудь, для чего-нибудь, или почему-нибудь, но
та любовь, которую я испытал в первый раз, когда
умирая я увидал своего врага и всё-таки полюбил его.
Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова
умерла от страшного припадка angine pectorale, [ангины,] но в интимных кружках рассказывали подробности о
том, как le médecin intime de la Reine d’Espagne [Лейб-медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого-то лекарства, для произведения известного действия; но как Элен, мучимая
тем, что старый граф подозревал ее, и
тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и
умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь.
Княжна Марья слушала и не понимала
того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при
той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить,
то не таким холодно-оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что
умрет,
то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это
то, что ему было всё равно, и всё равно от
того, что что-то другое, важнейшее, было открыто ему.
Князь Андрей не только знал, что он
умрет, но он чувствовал, что он
умирает, что он уже
умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной, и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал
того, чтó предстояло ему.
То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и, — по
той странной легкости бытия, которую он испытывал — почти понятное и ощущаемое………………………………
Когда он, это первое время, вспоминал о
том, что ему надо было
умереть, он говорил себе: ну чтó ж,
тем лучше.
«Могло или не могло это быть?» думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. «Неужели только за
тем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне
умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для
того, чтоб я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но чтó же делать мне, ежели я люблю ее?» сказал он, и он вдруг невольно застонал по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
«Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Всё, всё, чтò я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Всё есть, всё существует только потому, что я люблю. Всё связано одною ею. Любовь есть Бог, и
умереть, — значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего-то не доставало в них, что-то было односторонне-личное, умственное — не было очевидности. И было
то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Но в
то же мгновение как он
умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в
то же мгновение как он
умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я
умер — я проснулся. Да, смерть — пробуждение», вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и
ту странную легкость, которая с
тех пор не оставляла его.
От Оршы побежали дальше по дороге в Вильну, точно так же играя в жмурки с преследующею армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но
те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог, — уехал тоже, кто не мог, — сдался или
умер.
Если б я сказала
то, чтò думала, я бы сказала: пускай бы он
умирал, всё время
умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с
тем, чтò я теперь.
Кутузов не понимал
того, чтó значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после
того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он
умер.
В
тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно
умер в Ярославле, в доме Ростовых.
«Неужели он
умер в
том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти, и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных, и, вместе с
тем, столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба
умерли.
Свадьба Наташи, вышедшей в 13-м году за Безухова, было последнее радостное событие в старой семье Ростовых. В
тот же год граф Илья Андреевич
умер и, как это всегда бывает, со смертью его распалась старая семья.
Именно в
то время, когда дела графа так запутались, что нельзя было себе представить, чем это всё кончится, если продолжится еще год, он неожиданно
умер.
Из прерывавшихся речей об его отце и Наташе, из
того волнения, с которым Пьер говорил о покойном, из
той осторожной, благоговейной нежности, с которою Наташа говорила о нем же, мальчик, только что начинавший догадываться о любви, составил себе понятие о
том, что отец его любил Наташу и завещал ее,
умирая, своему другу.
Но точно так же, как непостижимая сама в себе сила тяготенья, ощущаемая всяким человеком, только на столько понятна нам, на сколько мы знаем законы необходимости, которой она подлежит (от первого знания, что все тела тяжелы, до закона Ньютона), точно так же и непостижимая, сама в себе, сила свободы, сознаваемая каждым, только на столько понятна нам, на сколько мы знаем законы необходимости, которым она подлежит (начиная от
того, что всякий человек
умирает и до знания самых сложных экономических или исторических законов).