Неточные совпадения
И вот, на основании
этого предписания, 28-го апреля
в темный вонючий коридор женского отделения,
в 8 часов утра, вошел старший надзиратель.
Даже на тюремном дворе был свежий, живительный воздух полей, принесенный ветром
в город. Но
в коридоре был удручающий тифозный воздух, пропитанный запахом испражнений, дегтя и гнили, который тотчас же приводил
в уныние и грусть всякого вновь приходившего человека.
Это испытала на себе, несмотря на привычку к дурному воздуху, пришедшая со двора надзирательница. Она вдруг, входя
в коридор, почувствовала усталость, и ей захотелось спать.
В лице
этом поражали, особенно на матовой бледности лица, очень черные, блестящие, несколько подпухшие, но очень оживленные глаза, из которых один косил немного.
История арестантки Масловой была очень обыкновенная история. Маслова была дочь незамужней дворовой женщины, жившей при своей матери-скотнице
в деревне у двух сестер-барышень помещиц. Незамужняя женщина
эта рожала каждый год, и, как
это обыкновенно делается по деревням, ребенка крестили, и потом мать не кормила нежеланно появившегося, ненужного и мешавшего работе ребенка, и он скоро умирал от голода.
С тех пор ей всё стало постыло, и она только думала о том, как бы ей избавиться от того стыда, который ожидал ее, и она стала не только неохотно и дурно служить барышням, но, сама не знала, как
это случилось, — вдруг ее прорвало. Она наговорила барышням грубостей,
в которых сама потом раскаивалась, и попросила расчета.
Вечером
в комнату вошел высокий человек с длинными седеющими волосами и седой бородой; старик
этот тотчас же подсел к Масловой и стал, блестя глазами и улыбаясь, рассматривать ее и шутить с нею.
Сыщица сделала угощение для тетки и, напоив Маслову, предложила ей поступить
в хорошее, лучшее
в городе заведение, выставляя перед ней все выгоды и преимущества
этого положения.
В конце же недели поездка
в государственное учреждение — участок, где находящиеся на государственной службе чиновники, доктора — мужчины, иногда серьезно и строго, а иногда с игривой веселостью, уничтожая данный от природы для ограждения от преступления не только людям, но и животным стыд, осматривали
этих женщин и выдавали им патент на продолжение тех же преступлений, которые они совершали с своими сообщниками
в продолжение недели.
Так прожила Маслова семь лет. За
это время она переменила два дома и один раз была
в больнице. На седьмом году ее пребывания
в доме терпимости и на восьмом году после первого падения, когда ей было 26 лет, с ней случилось то, за что ее посадили
в острог и теперь вели на суд, после шести месяцев пребывания
в тюрьме с убийцами и воровками.
Выбрав из десятка галстуков и брошек те, какие первые попались под руку, — когда-то
это было ново и забавно, теперь было совершенно всё равно, — Нехлюдов оделся
в вычищенное и приготовленное на стуле платье и вышел, хотя и не вполне свежий, но чистый и душистый,
в длинную, с натертым вчера тремя мужиками паркетом столовую с огромным дубовым буфетом и таким же большим раздвижным столом, имевшим что-то торжественное
в своих широко расставленных
в виде львиных лап резных ножках.
И женщина
эта вовлекла его
в связь, которая с каждым днем делалась для Нехлюдова всё более и более захватывающей и вместе с тем всё более и более отталкивающей.
Вот это-то и было причиной, по которой Нехлюдов считал себя не
в праве, если бы даже и хотел
этого, сделать предложение Корчагиной.
Нехлюдов вспомнил о всех мучительных минутах, пережитых им по отношению
этого человека: вспомнил, как один раз он думал, что муж узнал, и готовился к дуэли с ним,
в которой он намеревался выстрелить на воздух, и о той страшной сцене с нею, когда она
в отчаянии выбежала
в сад к пруду с намерением утопиться, и он бегал искать ее.
Управляющий писал, что ему, Нехлюдову, необходимо самому приехать, чтобы утвердиться
в правах наследства и, кроме того, решить вопрос о том, как продолжать хозяйство: так ли, как оно велось при покойнице, или, как он
это и предлагал покойной княгине и теперь предлагает молодому князю, увеличить инвентарь и всю раздаваемую крестьянам землю обрабатывать самим.
При
этом управляющий извинялся
в том, что несколько опоздал высылкой следуемых по расписанию к 1-му числу 3000 рублей.
Письмо
это было и приятно и неприятно Нехлюдову, Приятно было чувствовать свою власть над большою собственностью и неприятно было то, что во время своей первой молодости он был восторженным последователем Герберта Спенсера и
в особенности, сам будучи большим землевладельцем, был поражен его положением
в «Social statics» о том, что справедливость не допускает частной земельной собственности.
С прямотой и решительностью молодости он не только говорил о том, что земля не может быть предметом частной собственности, и не только
в университете писал сочинение об
этом, но и на деле отдал тогда малую часть земли (принадлежавшей не его матери, а по наследству от отца ему лично) мужикам, не желая противно своим убеждениям владеть землею.
Вид
этой картины, над которой он бился два года, и этюдов и всей мастерской напомнили ему испытанное с особенной силой
в последнее время чувство бессилия итти дальше
в живописи.
Он с тяжелым чувством посмотрел на все
эти роскошные приспособления мастерской и
в невеселом расположении духа вошел
в кабинет.
В пользу женитьбы вообще было, во-первых, то, что женитьба, кроме приятностей домашнего очага, устраняя неправильность половой жизни, давала возможность нравственной жизни; во-вторых, и главное, то, что Нехлюдов надеялся, что семья, дети дадут смысл его теперь бессодержательной жизни.
Это было за женитьбу вообще. Против же женитьбы вообще было, во-первых, общий всем немолодым холостякам страх за лишение свободы и, во-вторых, бессознательный страх перед таинственным существом женщины.
В пользу же
в частности женитьбы именно на Мисси (Корчагину звали Мария и, как во всех семьях известного круга, ей дали прозвище) — было, во-первых, то, что она была породиста и во всем, от одежды до манеры говорить, ходить, смеяться, выделялась от простых людей не чем-нибудь исключительным, а «порядочностью», — он не знал другого выражения
этого свойства и ценил
это свойство очень высоко; во-вторых, еще то, что она выше всех других людей ценила его, стало быть, по его понятиям, понимала его.
Против же женитьбы на Мисси
в частности было, во-первых, то, что очень вероятно можно бы было найти девушку имеющую еще гораздо больше достоинств, чем Мисси, и потому более достойную его, и, во-вторых, то, что ей было 27 лет, и потому, наверное, у нее были уже прежние любови, — и
эта мысль была мучительной для Нехлюдова.
«Теперь надо добросовестно, как я всегда делаю и считаю должным, исполнить общественную обязанность. Притом же
это часто бывает и интересно», сказал он себе и вошел мимо швейцара
в сени суда.
В комнате присяжных ему как-раз пришлось испытать
это неприятное чувства от выказанного ему неуважения.
Господин
этот говорил о процессе, который шел теперь
в гражданском отделении, как о хорошо знакомом ему деле, называя судей и знаменитых адвокатов по имени и отчеству.
Он откладывал дело о скопцах за отсутствием совсем неважного и ненужного для дела свидетеля только потому, что дело
это, слушаясь
в суде, где состав присяжных был интеллигентный, могло кончиться оправданием. По уговору же с председателем дело
это должно было перенестись на сессию уездного города, где будут больше крестьяне, и потому больше шансов обвинения.
В сделанный перерыв из
этой залы вышла та самая старушка, у которой гениальный адвокат сумел отнять ее имущество
в пользу дельца, не имевшего на
это имущество никакого права, —
это знали и судьи, а тем более истец и его адвокат; но придуманный ими ход был такой, что нельзя было не отнять имущество у старушки и не отдать его дельцу.
Она, выйдя из двери, остановилась
в коридоре и, разводя толстыми, короткими руками, всё повторяла: «что ж
это будет?
Всё
это было
в передней части залы, разделявшейся решеткой надвое.
Они сами чувствовали
это, и все трое, как бы смущенные своим величием, поспешно и скромно опуская глаза, сели на свои резные кресла за покрытый зеленым сукном стол, на котором возвышался треугольный инструмент с орлом, стеклянные вазы,
в которых бывают
в буфетах конфеты, чернильница, перья, и лежала бумага чистая и прекрасная и вновь очиненные карандаши разных размеров.
Входя
в суд, он держал руки с оттопыренными большими пальцами, напряженно вытянутыми по швам, придерживая
этим положением спускавшиеся слишком длинные рукава.
То же, что труд его
в суде, состоящий
в том, чтобы приводить людей к присяге над Евангелием,
в котором прямо запрещена присяга, был труд нехороший, никогда не приходило ему
в голову, и он не только не тяготился
этим, но любил
это привычное занятие, часто при
этом знакомясь с хорошими господами.
— Правую руку поднимите, а персты сложите так вот, — сказал он медленно старческим голосом, поднимая пухлую руку с ямочками над каждым пальцем и складывая
эти пальцы
в щепоть.
Всё шло без задержек, скоро и не без торжественности, и
эта правильность, последовательность и торжественность, очевидно, доставляли удовольствие участвующим, подтверждая
в них сознание, что они делают серьезное и важное общественное дело.
Это чувство испытывал и Нехлюдов.
Бочковой было 43 года, звание — коломенская мещанка, занятие — коридорная
в той же гостинице «Мавритания». Под судом и следствием не была, копию с обвинительного акта получила. Ответы свои выговаривала Бочкова чрезвычайно смело и с такими интонациями, точно она к каждому ответу приговаривала: «да, Евфимия, и Бочкова, копию получила, и горжусь
этим, и смеяться никому не позволю». Бочкова, не дожидаясь того, чтобы ей сказали сесть, тотчас же села, как только кончились вопросы.
«Да не может быть», продолжал себе говорить Нехлюдов, и между тем он уже без всякого сомнения знал, что
это была она, та самая девушка, воспитанница-горничная,
в которую он одно время был влюблен, именно влюблен, а потом
в каком-то безумном чаду соблазнил и бросил и о которой потом никогда не вспоминал, потому что воспоминание
это было слишком мучительно, слишком явно обличало его и показывало, что он, столь гордый своей порядочностью, не только не порядочно, но прямо подло поступил с
этой женщиной.
В чемодане Смелькова, при отмыкании его Масловой, присутствовавшие при
этом Бочкова и Картинкин видели пачки кредитных билетов сторублевого достоинства.
Председатель, с выражением того, что
это дело теперь окончено, переложил локоть руки,
в которой он держал бумагу, на другое место и обратился к Евфимье Бочковой.
— Не виновата я ни
в чем, — бойко и твердо заговорила обвиняемая. — Я и
в номер не входила… А как
эта паскуда вошла, так она и сделала дело.
— Екатерина Маслова, — начал председатель, обращаясь к третьей подсудимой, — вы обвиняетесь
в том, что, приехав из публичного дома
в номер гостиницы «Мавритания» с ключом от чемодана купца Смелькова, вы похитили из
этого чемодана деньги и перстень, — говорил он, как заученный урок, склоняя между тем ухо к члену слева, который говорил, что пo списку вещественных доказательств недостает склянки.
— Я бы желал знать теперь,
в чем состояло
это знакомство подсудимой с Картинкиным. Часто ли они видались между собой?
И товарищ прокурора тотчас же снял локоть с конторки и стал записывать что-то.
В действительности он ничего не записывал, а только обводил пером буквы своей записки, но он видал, как прокуроры и адвокаты
это делают: после ловкого вопроса вписывают
в свою речь ремарку, которая должна сокрушить противника.
— Приехала домой, — продолжала Маслова, уже смелее глядя на одного председателя, — отдала хозяйке деньги и легла спать. Только заснула — наша девушка Берта будит меня. «Ступай, твой купец опять приехал». Я не хотела выходить, но мадам велела. Тут он, — она опять с явным ужасом выговорила
это слово: он, — он всё поил наших девушек, потом хотел послать еще за вином, а деньги у него все вышли. Хозяйка ему не поверила. Тогда он меня послал к себе
в номер. И сказал, где деньги и сколько взять. Я и поехала.
Вслед за
этим председатель записал что-то
в бумагу и, выслушав сообщение, сделанное ему шопотом членом налево, объявил на 10 минут перерыв заседания и поспешно встал и вышел из залы. Совещание между председателем и членом налево, высоким, бородатым, с большими добрыми глазами, было о том, что член
этот почувствовал легкое расстройство желудка и желал сделать себе массаж и выпить капель. Об
этом он и сообщил председателю, и по его просьбе был сделан перерыв.
Она придвинулась к нему, и он, сам не зная, как
это случилось, потянулся к ней лицом; она не отстранилась, он сжал крепче ее руку и поцеловал ее
в губы.
И
эти разговоры
в присутствии Матрены Павловны были самые приятные.
Если бы Нехлюдов тогда ясно сознал бы свою любовь к Катюше и
в особенности если бы тогда его стали бы убеждать
в том, что он никак не может и не должен соединить свою судьбу с такой девушкой, то очень легко могло бы случиться, что он, с своей прямолинейностью во всем, решил бы, что нет никаких причин не жениться на девушке, кто бы она ни была, если только он любит ее. Но тетушки не говорили ему про свои опасения, и он так и уехал, не сознав своей любви к
этой девушке.
Точно так же, когда Нехлюдов, достигнув совершеннолетия, отдал то небольшое имение, которое он наследовал от отца, крестьянам, потому что считал несправедливым владенье землею, —
этот поступок его привел
в ужас его мать и родных и был постоянным предметом укора и насмешки над ним всех его родственников.
Когда же Нехлюдов, поступив
в гвардию, с своими высокопоставленными товарищами прожил и проиграл столько, что Елена Ивановна должна была взять деньги из капитала, она почти не огорчилась, считая, что
это естественно и даже хорошо, когда
эта оспа прививается
в молодости и
в хорошем обществе.
И Нехлюдов, с страстностью своей натуры, весь отдался
этой новой, одобряющейся всеми его окружающими жизни и совершенно заглушил
в себе тот голос, который требовал чего-то другого. Началось
это после переезда
в Петербург и завершилось поступлением
в военную службу.