Неточные совпадения
Всех денег у Катюши, когда она поселилась у повитухи,
было 127 рублей: 27 — зажитых и 100 рублей, которые
дал ей ее соблазнитель.
Маслова курила уже давно, но в последнее время связи своей с приказчиком и после того, как он бросил ее, она всё больше и больше приучалась
пить. Вино привлекало ее не только потому, что оно казалось ей вкусным, но оно привлекало ее больше всего потому, что
давало ей возможность забывать всё то тяжелое, что она пережила, и
давало ей развязность и уверенность в своем достоинстве, которых она не имела без вина. Без вина ей всегда
было уныло и стыдно.
В пользу женитьбы вообще
было, во-первых, то, что женитьба, кроме приятностей домашнего очага, устраняя неправильность половой жизни,
давала возможность нравственной жизни; во-вторых, и главное, то, что Нехлюдов надеялся, что семья, дети
дадут смысл его теперь бессодержательной жизни. Это
было за женитьбу вообще. Против же женитьбы вообще
было, во-первых, общий всем немолодым холостякам страх за лишение свободы и, во-вторых, бессознательный страх перед таинственным существом женщины.
В пользу же в частности женитьбы именно на Мисси (Корчагину звали Мария и, как во всех семьях известного круга, ей
дали прозвище) —
было, во-первых, то, что она
была породиста и во всем, от одежды до манеры говорить, ходить, смеяться, выделялась от простых людей не чем-нибудь исключительным, а «порядочностью», — он не знал другого выражения этого свойства и ценил это свойство очень высоко; во-вторых, еще то, что она выше всех других людей ценила его, стало
быть, по его понятиям, понимала его.
Он рассказывал про тот удивительный оборот, который умел
дать делу знаменитый адвокат и по которому одна из сторон, старая барыня, несмотря на то, что она
была совершенно права, должна
будет ни за что заплатить большие деньги противной стороне.
Далее показала, что она при вторичном своем приезде в номер купца Смелькова действительно
дала ему, по наущению Картинкина,
выпить в коньяке каких-то порошков, которые она считала усыпительными, с тем, чтобы купец заснул и поскорее отпустил ее.
— Вы обвиняетесь в том, что 17-го января 188* г. вы, в сообществе с Евфимьей Бочковой и Екатериной Масловой, похитили из чемодана купца Смелькова принадлежащие ему деньги и потом принесли мышьяк и уговорили Екатерину Маслову
дать купцу Смелькову в вине
выпить яду, отчего последовала смерть Смелькова. Признаете ли вы себя виновным? — проговорил он и склонился направо.
— Похитили из чемодана деньги и перстень, — повторил председатель, — и, разделив похищенное и потом вновь приехав с купцом Смельковым в гостиницу «Мавритания», вы
дали Смелькову
выпить вина с ядом, от которого последовала его смерть.
— Стало
быть, признаю, только я думала, сонные порошки. Я
дала только, чтобы он заснул, — не хотела и не думала.
Тогда не нужно
было денег, и можно
было не взять и третьей части того, что
давала мать, можно
было отказаться от имения отца и отдать его крестьянам, — теперь же недоставало тех 1500 рублей в месяц, которые
давала мать, и с ней бывали уже неприятные разговоры из-за денег.
Когда он
был девственником и хотел остаться таким до женитьбы, то родные его боялись за его здоровье, и даже мать не огорчилась, а скорее обрадовалась, когда узнала, что он стал настоящим мужчиной и отбил какую-то французскую
даму у своего товарища.
Он думал еще и о том, что, хотя и жалко уезжать теперь, не насладившись вполне любовью с нею, необходимость отъезда выгодна тем, что сразу разрывает отношения, которые трудно бы
было поддерживать. Думал он еще о том, что надо
дать ей денег, не для нее, не потому, что ей эти деньги могут
быть нужны, а потому, что так всегда делают, и его бы считали нечестным человеком, если бы он, воспользовавшись ею, не заплатил бы за это. Он и
дал ей эти деньги, — столько, сколько считал приличным по своему и ее положению.
Затем следовали имена понятых, подписи и затем заключение врача, из которого видно
было, что найденные при вскрытии и записанные в протокол изменения в желудке и отчасти в кишках и почках
дают право заключить с большой степенью вероятности, что смерть Смелькова последовала от отравления ядом, попавшим ему в желудок вместе с вином.
— Я бы просил прочесть эти исследования, — строго сказал товарищ прокурора, не глядя на председателя, слегка бочком приподнявшись и
давая чувствовать тоном голоса, что требование этого чтения составляет его право, и он от этого права не отступится, и отказ
будет поводом кассации.
Товарищ прокурора
был от природы очень глуп, но сверх того имел несчастье окончить курс в гимназии с золотой медалью и в университете получить награду за свое сочинение о сервитутах по римскому праву, и потому
был в высшей степени самоуверен, доволен собой (чему еще способствовал его успех у
дам), и вследствие этого
был глуп чрезвычайно.
—
Дайте же ему
поесть, — улыбаясь, сказала Мисси, этим местоимением «ему» напоминая свою с ним близость.
Хозяйка дома, княгиня Софья Васильевна,
была лежачая
дама.
Маслова хотела ответить и не могла, а, рыдая, достала из калача коробку с папиросами, на которой
была изображена румяная
дама в очень высокой прическе и с открытой треугольником грудью, и подала ее Кораблевой.
Никому в голову не приходило того, что золоченый крест с эмалевыми медальончиками на концах, который вынес священник и
давал целовать людям,
был не что иное, как изображение той виселицы, на которой
был казнен Христос именно за то, что он запретил то самое, что теперь его именем совершалось здесь.
«Ничего ты не сделаешь с этой женщиной, — говорил этот голос, — только себе на шею повесишь камень, который утопит тебя и помешает тебе
быть полезным другим.
Дать ей денег, всё, что
есть, проститься с ней и кончить всё навсегда?» подумалось ему.
Была получена бумага, в которой предписывалось
дать главным двум виновникам — Васильеву и бродяге Непомнящему по 30 розог.
— Я учительница, но хотела бы на курсы, и меня не пускают. Не то что не пускают, они пускают, но надо средства.
Дайте мне, и я кончу курс и заплачу вам. Я думаю, богатые люди бьют медведей, мужиков
поят — всё это дурно. Отчего бы им не сделать добро? Мне нужно бы только 80 рублей. А не хотите, мне всё равно, — сердито сказала она.
— Да так, вы сами виноваты, — слегка улыбаясь, сказал смотритель. — Князь, не
давайте вы ей прямо денег. Если желаете,
давайте мне. Всё
будет принадлежать ей. А то вчера вы ей, верно,
дали денег, она достала вина — никак не искоренишь этого зла — и сегодня напилась совсем, так что даже буйная стала.
— Как же, даже должен
был меры строгости употребить — перевел в другую камеру. Так она женщина смирная, но денег вы, пожалуйста, не
давайте. Это такой народ…
— Я теперь еду в деревню, а потом поеду в Петербург, — сказал он, наконец оправившись. —
Буду хлопотать по вашему, по нашему делу, и, Бог
даст, отменят приговор.
Правда, что после военной службы, когда он привык проживать около двадцати тысяч в год, все эти знания его перестали
быть обязательными для его жизни, забылись, и он никогда не только не задавал себе вопроса о своем отношении к собственности и о том, откуда получаются те деньги, которые ему
давала мать, но старался не думать об этом.
Для этого он решил не обрабатывать землю самому, а, отдав ее по недорогой цене крестьянам,
дать им возможность
быть независимыми от землевладельцев вообще.
Это
было ему теперь так же ясно, как ясно
было то, что лошади, запертые в ограде, в которой они съели всю траву под ногами,
будут худы и
будут мереть от голода, пока им не
дадут возможности пользоваться той землей, на которой они могут найти себе корм…
Денежные же милостыни, которые раздавал здесь Нехлюдов,
были вызваны тем, что он здесь в первый раз узнал ту степень бедности и суровости жизни, до которой дошли крестьяне, и, пораженный этой бедностью, хотя и знал, что это неразумно, не мог не
давать тех денег, которых у него теперь собралось в особенности много, так как он получил их и за проданный еще в прошлом году лес в Кузминском и еще задатки за продажу инвентаря.
Он решительно не знал, как
быть с ними, чем руководиться в решении вопроса, сколько и кому
дать.
Он чувствовал, что не
давать просящим и, очевидно, бедным людям денег, которых у него
было много, нельзя
было.
— Да дела, братец. Дела по опеке. Я опекун ведь. Управляю делами Саманова. Знаешь, богача. Он рамоли. А 54 тысячи десятин земли, — сказал он с какой-то особенной гордостью, точно он сам сделал все эти десятины. — Запущены дела
были ужасно. Земля вся
была по крестьянам. Они ничего не платили, недоимки
было больше 80-ти тысяч. Я в один год всё переменил и
дал опеке на 70 процентов больше. А? — спросил он с гордостью.
— Пепел всё еще держался, но уже
дал трещину и
был в опасности.
Адвокат сказал кучеру куда ехать, и добрые лошади скоро подвезли Нехлюдова к дому, занимаемому бароном. Барон
был дома. В первой комнате
был молодой чиновник в вицмундире, с чрезвычайно длинной шеей и выпуклым кадыком и необыкновенно легкой походкой, и две
дамы.
— Это, видите ли, от меня не зависит, — сказал он, отдохнув немного. — О свиданиях
есть Высочайше утвержденное положение, и что там разрешено, то и разрешается. Что же касается книг, то у нас
есть библиотека, и им
дают те, которые разрешены.
— Прежде — правда, что
было довольно сурово, но теперь содержатся они здесь прекрасно. Они кушают три блюда и всегда одно мясное: битки или котлеты. По воскресеньям они имеют еще одно четвертое — сладкое блюдо. Так что
дай Бог, чтобы всякий русский человек мог так кушать.
Старичок с белыми волосами прошел в шкап и скрылся там. В это время Фанарин, увидав товарища, такого же, как и он, адвоката, в белом галстуке и фраке, тотчас же вступил с ним в оживленный разговор; Нехлюдов же разглядывал бывших в комнате.
Было человек 15 публики, из которых две
дамы, одна в pince-nez молодая и другая седая. Слушавшееся нынче дело
было о клевете в печати, и потому собралось более, чем обыкновенно, публики — всё люди преимущественно из журнального мира.
— Ах! какая чистая душа! Вот именно chevalier sans peur et sans reproche. [рыцарь без страха и упрека.] Чистая душа, — приложили обе
дамы тот постоянный эпитет, под которым Селенин
был известен в обществе.
Но вреда не могло
быть никакого от утверждения распоряжения о том, чтобы разослать в разные места членов семей этих крестьян; оставление же их на местах могло иметь дурные последствия на остальное население в смысле отпадения их от православия, при том же это показывало усердие архиерея, и потому он
дал ход делу так, как оно
было направлено.
В ложе
была Mariette и незнакомая
дама в красной накидке и большой, грузной прическе и двое мужчин: генерал, муж Mariette, красивый, высокий человек с строгим, непроницаемым горбоносым лицом и военной, ватой и крашениной подделанной высокой грудью, и белокурый плешивый человек с пробритым с фосеткой подбородком между двумя торжественными бакенбардами.
Рагожинский
был человек без имени и состояния, но очень ловкий служака, который, искусно лавируя между либерализмом и консерватизмом, пользуясь тем из двух направлений, которое в данное время и в данном случае
давало лучшие для его жизни результаты, и, главное, чем-то особенным, чем он нравился женщинам, сделал блестящую относительно судейскую карьеру.
— Во-первых, министерство не
будет спрашивать Сенат, — с улыбкой снисхождения сказал Игнатий Никифорович, — а вытребует подлинное дело из суда и если найдет ошибку, то и
даст заключение в этом смысле, а, во-вторых, невинные никогда или, по крайней мере, как самое редкое исключение, бывают наказаны. А наказываются виновные, — не торопясь, с самодовольной улыбкой говорил Игнатий Никифорович.
— Позвольте, — не
давая себя перебить, продолжал Игнатий Никифорович, — я говорю не за себя и за своих детей. Состояние моих детей обеспечено, и я зарабатываю столько, что мы живем и полагаю, что и дети
будут жить безбедно, и потому мой протест против ваших поступков, позвольте сказать, не вполне обдуманных, вытекает не из личных интересов, а принципиально я не могу согласиться с вами. И советовал бы вам больше подумать, почитать…
Ни отец ни мать не
дали ни девочке ни мальчику объяснения того, что они видели. Так что дети должны
были сами разрешить вопрос о значении этого зрелища.
Нехлюдов отошел и пошел искать начальника, чтоб просить его о рожающей женщине и о Тарасе, но долго не мог найти его и добиться ответа от конвойных. Они
были в большой суете: одни вели куда-то какого-то арестанта, другие бегали закупать себе провизию и размещали свои вещи по вагонам, третьи прислуживали
даме, ехавшей с конвойным офицером, и неохотно отвечали на вопросы Нехлюдова.
Ведь все эти люда — и Масленников, и смотритель, и конвойный, — все они, если бы не
были губернаторами, смотрителями, офицерами, двадцать раз подумали бы о том, можно ли отправлять людей в такую жару и такой кучей, двадцать раз дорогой остановились бы и, увидав, что человек слабеет, задыхается, вывели бы его из толпы, свели бы его в тень,
дали бы воды,
дали бы отдохнуть и, когда случилось несчастье, выказали бы сострадание.
— Об масленницу
была, да вот, Бог привел, теперь побывала, — говорила она. — Теперь, что Бог
даст, на Рожество.
У нас тогда три десятины наемные
были, а Бог
дал, что рожь, что овес уродились на редкость.
Физически — от тесноты, нечистоты и отвратительных насекомых, которые не
давали покоя, и нравственно — от столь же отвратительных мужчин, которые, так же как насекомые, хотя и переменялись с каждым этапом, везде
были одинаково назойливы, прилипчивы и не
давали покоя.
— А мне с кухарками и кучерами бывало весело, а с нашими господами и
дамами скучно, — рассказывала она. — Потом, когда я стала понимать, я увидала, что наша жизнь совсем дурная. Матери у меня не
было, отца я не любила и девятнадцати лет я с товаркой ушла из дома и поступила работницей на фабрику.