Неточные совпадения
Так жила она до 16-ти лет. Когда же ей минуло 16 лет, к ее барышням приехал их племянник — студент, богатый князь, и Катюша, не смея ни ему ни даже себе признаться в этом, влюбилась в него. Потом через два года этот самый племянник заехал по
дороге на войну к тетушкам, пробыл у них четыре дня и накануне своего отъезда соблазнил Катюшу и, сунув ей в последний день сторублевую бумажку, уехал. Через пять месяцев после его отъезда она узнала наверное, что она беременна.
Он был уверен, что его чувство к Катюше есть только одно из проявлений наполнявшего тогда всё его существо чувства радости жизни, разделяемое этой милой, веселой девочкой. Когда же он уезжал, и Катюша, стоя
на крыльце с тетушками, провожала его своими черными, полными слез и немного косившими глазами, он почувствовал однако, что покидает что-то прекрасное,
дорогое, которое никогда уже не повторится. И ему стало очень грустно.
Так, когда Нехлюдов думал, читал, говорил о Боге, о правде, о богатстве, о бедности, — все окружающие его считали это неуместным и отчасти смешным, и мать и тетка его с добродушной иронией называли его notre cher philosophe; [наш
дорогой философ;] когда же он читал романы, рассказывал скабрезные анекдоты, ездил во французский театр
на смешные водевили и весело пересказывал их, — все хвалили и поощряли его.
Когда он считал нужным умерять свои потребности и носил старую шинель и не пил вина, все считали это странностью и какой-то хвастливой оригинальностью, когда же он тратил большие деньги
на охоту или
на устройство необыкновенного роскошного кабинета, то все хвалили его вкус и дарили ему
дорогие вещи.
После же этих занятий считалось хорошим и важным, швыряя невидимо откуда-то получаемые деньги, сходиться есть, в особенности пить, в офицерских клубах или в самых
дорогих трактирах; потом театры, балы, женщины, и потом опять езда
на лошадях, маханье саблями, скаканье и опять швырянье денег и вино, карты, женщины.
Дороги до церкви не было ни
на колесах ни
на санях, и потому Нехлюдов, распоряжавшийся как дома у тетушек, велел оседлать себе верхового, так называемого «братцева» жеребца и, вместо того чтобы лечь спать, оделся в блестящий мундир с обтянутыми рейтузами, надел сверху шинель и поехал
на разъевшемся, отяжелевшем и не перестававшем ржать старом жеребце, в темноте, по лужам и снегу, к церкви.
Давно он не встречал дня с такой энергией. Вошедшей к нему Аграфене Петровне он тотчас же с решительностью, которой он сам не ожидал от себя, объявил, что не нуждается более в этой квартире и в ее услугах. Молчаливым соглашением было установлено, что он держит эту большую и
дорогую квартиру для того, чтобы в ней жениться. Сдача квартиры, стало быть, имела особенное значение. Аграфена Петровна удивленно посмотрела
на него.
Дорогой в суд, проезжая по тем же улицам,
на том же извозчике, Нехлюдов удивлялся сам
на себя, до какой степени он нынче чувствовал себя совсем другим человеком.
В поле, под ногами, не было видно
дороги, а в лесу было черно, как в печи, и Катюша, хотя и знала хорошо
дорогу, сбилась с нее в лесу и дошла до маленькой станции,
на которой поезд стоял 3 минуты, не загодя, как она надеялась, а после второго звонка.
Некоторое время в церкви было молчание, и слышались только сморкание, откашливание, крик младенцев и изредка звон цепей. Но вот арестанты, стоявшие посередине, шарахнулись, нажались друг
на друга, оставляя
дорогу посередине, и по
дороге этой прошел смотритель и стал впереди всех, посередине церкви.
— Разумеется, mon cher, [
дорогой мой,] я всё готов для тебя сделать, — дотрагиваясь обеими руками до его колен, сказал Масленников, как бы желая смягчить свое величие, — это можно, но, видишь ли, я калиф
на час.
Когда лошади выбрались
на накатанную
дорогу, усыпанную серыми, как бы сожженными клоками навозу, старик вернулся к воротам и поклонился Нехлюдову.
Мужики ехали в ночное кормить лошадей
на большой
дороге и тайком в барском лесу.
Убеждения графа Ивана Михайловича с молодых лет состояли в том, что как птице свойственно питаться червяками, быть одетой перьями и пухом и летать по воздуху, так и ему свойственно питаться
дорогими кушаньями, приготовленными
дорогими поварами, быть одетым в самую покойную и
дорогую одежду, ездить
на самых покойных и быстрых лошадях, и что поэтому это всё должно быть для него готово.
Нехлюдов сказал, что сейчас придет, и, сложив бумаги в портфель, пошел к тетушке. По
дороге наверх он заглянул в окно
на улицу и увидал пару рыжих Mariette, и ему вдруг неожиданно стало весело и захотелось улыбаться.
— Нельзя ее усовершенствовать. Усовершенствованные тюрьмы стоили бы
дороже того, что тратится
на народное образование, и легли бы новою тяжестью
на тот же народ.
— Твое дело это? А? Иди своей
дорогой, — проговорил околоточный и так строго взглянул
на него, что приказчик замолк.
[В начале 80-х годов пять человек арестантов умерло в один день от солнечного удара, в то время как их переводили из Бутырского замка
на вокзал Нижегородской железной
дороги.]
И слезы выступили у ней
на глаза, и она коснулась его руки. Фраза эта была неясна, но он понял ее вполне и был тронут тем, чтò она означала. Слова ее означали то, что, кроме ее любви, владеющей всею ею, — любви к своему мужу, для нее важна и
дорога ее любовь к нему, к брату, и что всякая размолвка с ним — для нее тяжелое страдание.
Нехлюдов, еще не выходя из вагона, заметил
на дворе станции несколько богатых экипажей, запряженных четвернями и тройками сытых, побрякивающих бубенцами лошадей; выйдя же
на потемневшую от дождя мокрую платформу, он увидал перед первым классом кучку народа, среди которой выделялась высокая толстая дама в шляпе с
дорогими перьями, в ватерпруфе, и длинный молодой человек с тонкими ногами, в велосипедном костюме, с огромной сытой собакой в
дорогом ошейнике.
Партия, с которой шла Маслова, прошла около пяти тысяч верст. До Перми Маслова шла по железной
дороге и
на пароходе с уголовными, и только в этом городе Нехлюдову удалось выхлопотать перемещение ее к политическим, как это советовала ему Богодуховская, шедшая с этой же партией.
Офицер требовал, чтобы были надеты наручни
на общественника, шедшего в ссылку и во всю
дорогу несшего
на руках девочку, оставленную ему умершей в Томске от тифа женою. Отговорки арестанта, что ему нельзя в наручнях нести ребенка, раздражили бывшего не в духе офицера, и он избил непокорившегося сразу арестанта. [Факт, описанный в книге Д. А. Линева: «По этапу».]
Партия тронулась и, растянувшись, вышла
на грязную, окопанную с двух сторон канавами разъезженную
дорогу, шедшую среди сплошного леса.
Они попались в одном и том же деле с польскими прокламациями и судились за попытку освободиться от конвоя, когда их вели
на железную
дорогу.
В тот день, когда
на выходе с этапа произошло столкновение конвойного офицера с арестантами из-за ребенка, Нехлюдов, ночевавший
на постоялом дворе, проснулся поздно и еще засиделся за письмами, которые он готовил к губернскому городу, так что выехал с постоялого двора позднее обыкновенного и не обогнал партию
дорогой, как это бывало прежде, а приехал в село, возле которого был полуэтап, уже сумерками.
Как ни знакомо было Нехлюдову это зрелище, как ни часто видел он в продолжение этих трех месяцев всё тех же 400 человек уголовных арестантов в самых различных положениях: и в жаре, в облаке пыли, которое они поднимали волочащими цепи ногами, и
на привалах по
дороге, и
на этапах в теплое время
на дворе, где происходили ужасающие сцены открытого разврата, он всё-таки всякий раз, когда входил в середину их и чувствовал, как теперь, что внимание их обращено
на него, испытывал мучительное чувство стыда и сознания своей виноватости перед ними.
С проселка
на большак
дорога в гору пошла.
Слабо качаясь от толчков
дороги, он, не спуская глаз, смотрел
на Нехлюдова и
на вопрос о здоровье только закрыл глаза и сердито закачал головой.
— Непременно, — сказал Нехлюдов и, заметив недовольство
на лице Крыльцова, отошел к своей повозке, влез
на свой провиснувший переплет и, держась за края телеги, встряхивавшей его по колчам ненакатанной
дороги, стал обгонять растянувшуюся
на версту партию серых халатов и полушубков кандальных и парных в наручнях.
На противоположной стороне
дороги Нехлюдов узнал синий платок Катюши, черное пальто Веры Ефремовны, куртку и вязаную шапку и белые шерстяные чулки, обвязанные в роде сандалий ремнями, Симонсона.
Выехав опять
на накатанную
дорогу, ямщик поехал еще скорей, но беспрестанно должен был съезжать с накатанного, чтобы объезжать тянувшиеся по
дороге в обе стороны обозы.
Строгость смотрителя происходила преимущественно оттого, что в переполненной вдвое против нормального тюрьме в это время был повальный тиф. Извозчик, везший Нехлюдова, рассказал ему
дорогой, что «в тюрьме гораздо народ теряется. Какая-то
на них хворь напала. Человек по двадцати в день закапывают».