Неточные совпадения
Камера, в которой содержалась Маслова, была длинная комната, в 9 аршин длины и 7 ширины, с двумя окнами, выступающею облезлой печкой и нарами с рассохшимися досками, занимавшими две трети пространства. В середине, против двери, была темная икона с приклеенною к ней восковой свечкой и подвешенным под ней запыленным букетом иммортелек. За дверью налево было почерневшее место пола,
на котором стояла вонючая кадка. Поверка только что прошла, и женщины уже были заперты
на ночь.
Она, не обращая никакого внимания
на то, что происходило вокруг нее, ходила босая и в одной грязной серой рубахе взад и вперед по свободному месту
камеры, круто и быстро поворачиваясь, когда доходила до стены.
Когда загремел замок, и Маслову впустили в
камеру, все обратились к ней. Даже дочь дьячка
на минуту остановилась, посмотрела
на вошедшую, подняв брови, но, ничего не сказав, тотчас же пошла опять ходить своими большими, решительными шагами. Кораблева воткнула иголку в суровую холстину и вопросительно через очки уставилась
на Маслову.
По коридору послышались шаги в шлепающих котах, загремел замок, и вошли два арестанта-парашечники в куртках и коротких, много выше щиколок, серых штанах и, с серьезными, сердитыми лицами подняв
на водонос вонючую кадку, понесли ее вон из
камеры. Женщины вышли в коридор к кранам умываться. У кранов произошла ссора рыжей с женщиной, вышедшей из другой, соседней
камеры. Опять ругательства, крики, жалобы…
Из другой
камеры вышли другие арестантки, и все стали в два ряда коридора, причем женщины заднего ряда должны были класть руки
на плечи женщин первого ряда. Всех пересчитали.
Она быстро взглянула
на смотрителя, который ходил взад и вперед по
камере.
В обычное время в остроге просвистели по коридорам свистки надзирателей; гремя железом, отворились двери коридоров и
камер, зашлепали босые ноги и каблуки котов, по коридорам прошли парашечники, наполняя воздух отвратительною вонью; умылись, оделись арестанты и арестантки и вышли по коридорам
на поверку, а после поверки пошли за кипятком для чая.
Двери
камер были отперты, и несколько арестантов было в коридоре. Чуть заметно кивая надзирателям и косясь
на арестантов, которые или, прижимаясь к стенам, проходили в свои
камеры, или, вытянув руки по швам и по-солдатски провожая глазами начальство, останавливались у дверей, помощник провел Нехлюдова через один коридор, подвел его к другому коридору налево, запертому железной дверью.
В четвертой
камере сидел широколицый бледный человек, низко опустив голову и облокотившись локтями
на колени.
Меньшов подошел тоже к окну и тотчас же начал рассказывать, сначала робко поглядывая
на смотрителя, потом всё смелее и смелее; когда же смотритель совсем ушел из
камеры в коридор, отдавая там какие-то приказания, он совсем осмелел.
Проходя назад по широкому коридору (было время обеда, и
камеры были отперты) между одетыми в светло-желтые халаты, короткие, широкие штаны и коты людьми, жадно смотревшими
на него, Нехлюдов испытывал странные чувства — и сострадания к тем людям, которые сидели, и ужаса и недоумения перед теми, кто посадили и держат их тут, и почему-то стыда за себя, за то, что он спокойно рассматривает это.
В одном коридоре пробежал кто-то, хлопая котами, в дверь
камеры, и оттуда вышли люди и стали
на дороге Нехлюдову, кланяясь ему.
В это время послышался шум шагов и женский говор в коридоре, и обитательницы
камеры в котах
на босу ногу вошли в нее, каждая неся по калачу, а некоторые и по два. Федосья тотчас же подошла к Масловой.
— Вы знаете, отчего барон — Воробьев? — сказал адвокат, отвечая
на несколько комическую интонацию, с которой Нехлюдов произнес этот иностранный титул в соединении с такой русской фамилией. — Это Павел за что-то наградил его дедушку, — кажется, камер-лакея, — этим титулом. Чем-то очень угодил ему. — Сделать его бароном, моему нраву не препятствуй. Так и пошел: барон Воробьев. И очень гордится этим. А большой пройдоха.
За это время Нехлюдову, вследствие перевода Масловой к политическим, пришлось познакомиться с многими политическими, сначала в Екатеринбурге, где они очень свободно содержались все вместе в большой
камере, а потом
на пути с теми пятью мужчинами и четырьмя женщинами, к которым присоединена была Маслова. Это сближение Нехлюдова с ссылаемыми политическими совершенно изменило его взгляды
на них.
Вся
камера была полна женщинами и мужчинами и
на нарах и под нарами.
Помещение политических состояло из двух маленьких
камер, двери которых выходили в отгороженную часть коридора. Войдя в отгороженную часть коридора, первое лицо, которое увидал Нехлюдов, был Симонсон с сосновым поленом в руке, сидевший в своей куртке
на корточках перед дрожащей, втягиваемой жаром заслонкой растопившейся печи.
Нехлюдов отворил дверь и вошел в небольшую
камеру, слабо освещенную маленькой металлической лампочкой, низко стоявшей
на нарах. В
камере было холодно и пахло неосевшей пылью, сыростью и табаком. Жестяная лампа ярко освещала находящихся около нее, но нары были в тени, и по стенам ходили колеблющиеся тени.
В небольшой
камере были все, за исключением двух мужчин, заведывавших продовольствием и ушедших за кипятком и провизией. Тут была старая знакомая Нехлюдова, еще более похудевшая и пожелтевшая Вера Ефремовна с своими огромными испуганными глазами и налившейся жилой
на лбу, в серой кофте и с короткими волосами. Она сидела перед газетной бумагой с рассыпанным
на ней табаком и набивала его порывистыми движениями в папиросные гильзы.
В соседней
камере послышались голоса начальства. Всё зaтихло, и вслед за этим вошел старшой с двумя конвойными. Это была поверка. Старшой счел всех, указывая
на каждого пальцем. Когда дошла очередь до Нехлюдова, он добродушно-фамильярно сказал ему...
— Разве можно тут разговаривать, — сказала она, — пройдите сюда, там одна Верочка. — И она вперед прошла в соседнюю дверь крошечной, очевидно одиночной
камеры, отданной теперь в распоряжение политических женщин.
На нарах, укрывшись с головой, лежала Вера Ефремовна.
Когда Нехлюдов вернулся вслед за Катюшей в мужскую
камеру, там все были в волнении. Набатов, везде ходивший, со всеми входивший в сношения, всё наблюдавший, принес поразившее всех известие. Известие состояло в том, что он
на стене нашел записку, написанную революционером Петлиным, приговоренным к каторжным работам. Все полагали, что Петлин уже давно
на Каре, и вдруг оказывалось, что он только недавно прошел по этому же пути один с уголовными.
Уголовные теперь затихли, и большинство спало. Несмотря
на то, что люди в
камерах лежали и
на нарах, и под нарами и в проходах, они все не могли поместиться, и часть их лежала
на полу в коридоре, положив головы
на мешки и укрываясь сырыми халатами.
Пройдя сени и до тошноты вонючий коридор, в котором, к удивлению своему, они застали двух прямо
на пол мочащихся арестантов, смотритель, англичанин и Нехлюдов, провожаемые надзирателями, вошли в первую
камеру каторжных.
В следующей
камере было то же самое. Такая же была духота, вонь; точно так же впереди, между окнами, висел образ, а налево от двери стояла парашка, и так же все тесно лежали бок с боком, и так же все вскочили и вытянулись, и точно так же не встало три человека. Два поднялись и сели, а один продолжал лежать и даже не посмотрел
на вошедших; это были больные. Англичанин точно так же сказал ту же речь и так же дал два Евангелия.
В этой
камере больных было четверо.
На вопрос англичанина, почему больных не соединяют в одну
камеру, смотритель отвечал, что они сами не желают. Больные же эти не заразные, и фельдшер наблюдает за ними и оказывает пособие.
Англичанин, раздав положенное число Евангелий, уже больше не раздавал и даже не говорил речей. Тяжелое зрелище и, главное, удушливый воздух, очевидно, подавили и его энергию, и он шел по
камерам, только приговаривая «all right» [«прекрасно»]
на донесения смотрителя, какие были арестанты в каждой
камере. Нехлюдов шел как во сне, не имея силы отказаться и уйти, испытывая всё ту же усталость и безнадёжность.
В одной из
камер ссыльных Нехлюдов, к удивлению своему, увидал того самого странного старика, которого он утром видел
на пароме.
— Ты делай свое, а их оставь. Всяк сам себе. Бог знает, кого казнить, кого миловать, а не мы знаем, — проговорил старик. — Будь сам себе начальником, тогда и начальников не нужно. Ступай, ступай, — прибавил он, сердито хмурясь и блестя глазами
на медлившего в
камере Нехлюдова. — Нагляделся, как антихристовы слуги людьми вшей кормят. Ступай, ступай!