Неточные совпадения
Так
жила она до 16-ти лет. Когда же ей минуло 16 лет, к ее барышням приехал их племянник — студент, богатый князь, и Катюша,
не смея ни ему ни даже себе признаться
в этом, влюбилась
в него. Потом через два года этот самый племянник заехал по дороге на войну к тетушкам, пробыл у них четыре дня и накануне своего отъезда соблазнил Катюшу и, сунув ей
в последний день сторублевую бумажку, уехал. Через пять месяцев после его отъезда она узнала наверное, что она беременна.
С тех пор
в продолжение трех лет Нехлюдов
не видался с Катюшей. И увидался он с нею только тогда, когда, только что произведенный
в офицеры, по дороге
в армию, заехал к тетушкам уже совершенно другим человеком, чем тот, который
прожил у них лето три года тому назад.
Перестал же он верить себе, а стал верить другим потому, что
жить, веря себе, было слишком трудно: веря себе, всякий вопрос надо решать всегда
не в пользу своего животного я, ищущего легких радостей, а почти всегда против него; веря же другим, решать нечего было, всё уже было решено и решено было всегда против духовного и
в пользу животного я.
Когда же Нехлюдов, поступив
в гвардию, с своими высокопоставленными товарищами
прожил и проиграл столько, что Елена Ивановна должна была взять деньги из капитала, она почти
не огорчилась, считая, что это естественно и даже хорошо, когда эта оспа прививается
в молодости и
в хорошем обществе.
Нехлюдову хотелось спросить Тихона про Катюшу: что она? как
живет?
не выходит ли замуж? Но Тихон был так почтителен и вместе строг, так твердо настаивал на том, чтобы самому поливать из рукомойника на руки воду, что Нехлюдов
не решился спрашивать его о Катюше и только спросил про его внуков, про старого братцева жеребца, про дворняжку Полкана. Все были живы, здоровы, кроме Полкана, который взбесился
в прошлом году.
Тот животный человек, который
жил в нем,
не только поднял теперь голову, но затоптал себе под ноги того духовного человека, которым он был
в первый приезд свой и даже сегодня утром
в церкви, и этот страшный животный человек теперь властвовал один
в его душе.
«Но что же делать? Всегда так. Так это было с Шенбоком и гувернанткой, про которую он рассказывал, так это было с дядей Гришей, так это было с отцом, когда он
жил в деревне и у него родился от крестьянки тот незаконный сын Митенька, который и теперь еще
жив. А если все так делают, то, стало быть, так и надо». Так утешал он себя, но никак
не мог утешиться. Воспоминание это жгло его совесть.
В глубине,
в самой глубине души он знал, что поступил так скверно, подло, жестоко, что ему, с сознанием этого поступка, нельзя
не только самому осуждать кого-нибудь, но смотреть
в глаза людям,
не говоря уже о том, чтобы считать себя прекрасным, благородным, великодушным молодым человеком, каким он считал себя. А ему нужно было считать себя таким для того, чтобы продолжать бодро и весело
жить. А для этого было одно средство:
не думать об этом. Так он и сделал.
В зале были новые лица — свидетели, и Нехлюдов заметил, что Маслова несколько раз взглядывала, как будто
не могла оторвать взгляда от очень нарядной,
в шелку и бархате, толстой женщины, которая,
в высокой шляпе с большим бантом и с элегантным ридикюлем на голой до локтя руке, сидела
в первом ряду перед решеткой. Это, как он потом узнал, была свидетельница, хозяйка того заведения,
в котором
жила Маслова.
Она
не только знает читать и писать, она знает по-французски, она, сирота, вероятно несущая
в себе зародыши преступности, была воспитана
в интеллигентной дворянской семье и могла бы
жить честным трудом; но она бросает своих благодетелей, предается своим страстям и для удовлетворения их поступает
в дом терпимости, где выдается от других своих товарок своим образованием и, главное, как вы слышали здесь, господа присяжные заседатели, от ее хозяйки, умением влиять на посетителей тем таинственным,
в последнее время исследованным наукой,
в особенности школой Шарко, свойством, известным под именем внушения.
—
Не тужи, девка. И
в Сибири люди
живут. А ты и там
не пропадешь, — утешала ее Кораблева.
Но такого человека, который бы пожалел его,
не нашлось ни одного во всё то время, когда он, как зверок,
жил в городе свои года ученья и, обстриженный под гребенку, чтоб
не разводить вшей, бегал мастерам за покупкой; напротив, всё, что он слышал от мастеров и товарищей с тех пор, как он
живет в городе, было то, что молодец тот, кто обманет, кто выпьет, кто обругает, кто прибьет, развратничает.
А это было
не ребячество, а беседа с собой, с тем истинным, божественным собой, которое
живет в каждом человеке.
Смотритель был такой доброй души человек, что он никак
не мог бы
жить так, если бы
не находил поддержки
в этой вере.
Но Аграфена Петровна доказала ему, что
не было никакого резона до зимы что-либо изменять
в устройстве жизни; летом квартиры никто
не возьмет, а
жить и держать мебель и вещи где-нибудь да нужно.
Но Маслова
не отвечала своим товаркам, а легла на нары и с уставленными
в угол косыми глазами лежала так до вечера.
В ней шла мучительная работа. То, что ей сказал Нехлюдов, вызывало ее
в тот мир,
в котором она страдала и из которого ушла,
не поняв и возненавидев его. Она теперь потеряла то забвение,
в котором
жила, а
жить с ясной памятью о том, что было, было слишком мучительно. Вечером она опять купила вина и напилась вместе с своими товарками.
— Что ж, мы с ним
в законе, — сказала Федосья. — А ему зачем закон принимать, коли
не жить?
Это было
не живое рабство, как то, которое было отменено
в 61-м году, рабство определенных лиц хозяину, но рабство общее всех безземельных или малоземельных крестьян большим землевладельцам вообще и преимущественно, а иногда и исключительно тем, среди которых
жили крестьяне.
Правда, что после военной службы, когда он привык
проживать около двадцати тысяч
в год, все эти знания его перестали быть обязательными для его жизни, забылись, и он никогда
не только
не задавал себе вопроса о своем отношении к собственности и о том, откуда получаются те деньги, которые ему давала мать, но старался
не думать об этом.
За месяц тому назад Нехлюдов сказал бы себе, что изменить существующий порядок он
не в силах, что управляет имением
не он, — и более или менее успокоился бы,
живя далеко от имения и получая с него деньги.
Совершенно ясно, что всё бедствие народа или, по крайней мере, главная, ближайшая причина бедствия народа
в том, что земля, которая кормит его,
не в его руках, а
в руках людей, которые, пользуясь этим правом на землю,
живут трудами этого народа.
«Да, да, — думал он. — Дело, которое делается нашей жизнью, всё дело, весь смысл этого дела непонятен и
не может быть понятен мне: зачем были тетушки, зачем Николенька Иртенев умер, а я
живу? Зачем была Катюша? И мое сумасшествие? Зачем была эта война? И вся моя последующая беспутная жизнь? Всё это понять, понять всё дело Хозяина —
не в моей власти. Но делать Его волю, написанную
в моей совести, — это
в моей власти, и это я знаю несомненно. И когда делаю, несомненно спокоен».
Со времени своего последнего посещения Масленникова,
в особенности после своей поездки
в деревню, Нехлюдов
не то что решил, но всем существом почувствовал отвращение к той своей среде,
в которой он
жил до сих пор, к той среде, где так старательно скрыты были страдания, несомые миллионами людей для обеспечения удобств и удовольствий малого числа, что люди этой среды
не видят,
не могут видеть этих страданий и потому жестокости и преступности своей жизни.
— Да ведь народ бедствует. Вот я сейчас из деревни приехал. Разве это надо, чтоб мужики работали из последних сил и
не ели досыта, а чтобы мы
жили в страшной роскоши, — говорил Нехлюдов, невольно добродушием тетушки вовлекаемый
в желание высказать ей всё, что он думал.
«А вдруг всё это я выдумал и
не буду
в силах
жить этим: раскаюсь
в том, что я поступил хорошо», сказал он себе и,
не в силах ответить на эти вопросы, он испытал такое чувство тоски и отчаяния, какого он давно
не испытывал.
Не в силах разобраться
в этих вопросах, он заснул тем тяжелым сном, которым он, бывало, засыпал после большого карточного проигрыша.
Несмотря на эти свойства, он был близкий человек ко двору и любил царя и его семью и умел каким-то удивительным приемом,
живя в этой высшей среде, видеть
в ней одно хорошее и
не участвовать ни
в чем дурном и нечестном.
Та же притворяется, что она
не об этом думает, а
живет какими-то высшими, утонченными чувствами, а
в основе то же.
После фабрики она
жила в деревне, потом приехала
в город и на квартире, где была тайная типография, была арестована и приговорена к каторге. Марья Павловна
не рассказывала никогда этого сама, но Катюша узнала от других, что приговорена она была к каторге за то, что взяла на себя выстрел, который во время обыска был сделан
в темноте одним из революционеров.
И как военные
живут всегда
в атмосфере общественного мнения, которое
не только скрывает от них преступность совершаемых ими поступков, но представляет эти поступки подвигами, — так точно и для политических существовала такая же, всегда сопутствующая им атмосфера общественного мнения их кружка, вследствие которой совершаемые ими, при опасности потери свободы, жизни и всего, что дорого человеку, жестокие поступки представлялись им также
не только
не дурными, но доблестными поступками.
— Ну, и без этого обойдемся, — сказал офицер, поднося откупоренный графинчик к стакану Нехлюдова. — Позволите? Ну, как угодно.
Живешь в этой Сибири, так человеку образованному рад-радешенек. Ведь наша служба, сами знаете, самая печальная. А когда человек к другому привык, так и тяжело. Ведь про нашего брата такое понятие, что конвойный офицер — значит грубый человек, необразованный, а того
не думают, что человек может быть совсем для другого рожден.
Его
не занимал вопрос о том, как произошел мир, именно потому, что вопрос о том, как получше
жить в нем, всегда стоял перед ним.
—…облегчить ее положение, — продолжал Симонсон. — Если она
не хочет принять вашей помощи, пусть она примет мою. Если бы она согласилась, я бы просил, чтобы меня сослали
в ее место заключения. Четыре года —
не вечность. Я бы
прожил подле нее и, может быть, облегчил бы ее участь… — опять он остановился от волненья.
«Я
жить хочу, хочу семью, детей, хочу человеческой жизни», мелькнуло у него
в голове
в то время, как она быстрыми шагами,
не поднимая глаз, входила
в комнату.
— Нет, вы меня, Дмитрий Иванович, простите, если я
не то делаю, что вы хотите, — сказала она, глядя ему
в глаза своим косым таинственным взглядом. — Да, видно, уж так выходит. И вам
жить надо.