Неточные совпадения
Так, в конторе губернской тюрьмы считалось священным и важным
не то,
что всем животным и людям даны умиление и радость весны, а считалось священым и важным то,
что накануне получена была
за номером с печатью и заголовком бумага о том, чтобы к 9-ти часам утра были доставлены в нынешний день, 28-го апреля, три содержащиеся в тюрьме подследственные арестанта — две женщины и один мужчина.
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники останавливались и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали головами и думали: «вот до
чего доводит дурное,
не такое, как наше, поведение». Дети с ужасом смотрели на разбойницу, успокаиваясь только тем,
что за ней идут солдаты, и она теперь ничего уже
не сделает. Один деревенский мужик, продавший уголь и напившийся чаю в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила голову и что-то проговорила.
За нее сватались, но она ни
за кого
не хотела итти, чувствуя,
что жизнь ее с теми трудовыми людьми, которые сватались
за нее, будет трудна ей, избалованной сладостью господской жизни.
Повитуха взяла у нее
за прожитье —
за корм и зa чай —
за два месяца 40 рублей, 25 рублей пошли
за отправку ребенка, 40 рублей повитуха выпросила себе взаймы на корову, рублей 20 разошлись так — на платья, на гостинцы, так
что, когда Катюша выздоровела, денег у нее
не было, и надо было искать места.
Так
что доводов было столько же
за, сколько и против; по крайней мере, по силе своей доводы эти были равны, и Нехлюдов, смеясь сам над собою, называл себя Буридановым ослом. И всё-таки оставался им,
не зная, к какой из двух вязанок обратиться.
Вслед
за старушкой из двери залы гражданского отделения, сияя пластроном широко раскрытого жилета и самодовольным лицом, быстро вышел тот самый знаменитый адвокат, который сделал так,
что старушка с цветами осталась
не при
чем, а делец, давший ему 10 тысяч рублей, получил больше 100 тысяч. Все глаза обратились на адвоката, и он чувствовал это и всей наружностью своей как бы говорил: «
не нужно никих выражений преданности», и быстро прошел мимо всех.
Теперь он
не без удовольствия познакомился с знаменитым адвокатом, внушавшим ему большое уважение тем,
что за одно только дело старушки с огромными цветами на шляпке он получил десять тысяч рублей.
Евфимья Бочкова показала,
что она ничего
не знает о пропавших деньгах, и
что она и в номер купца
не входила, а хозяйничала там одна Любка, и
что если
что и похищено у купца, то совершила похищение Любка, когда она приезжала с купцовым ключом
за деньгами.
— Ну, теперь этих
не поймаешь ни
за что, — говорил «горевший» веселый художник, очень быстро бегавший на своих коротких и кривых, но сильных мужицких ногах, — нешто спотыкнутся.
Тогда
не нужно было денег, и можно было
не взять и третьей части того,
что давала мать, можно было отказаться от имения отца и отдать его крестьянам, — теперь же недоставало тех 1500 рублей в месяц, которые давала мать, и с ней бывали уже неприятные разговоры из-за денег.
Когда он был девственником и хотел остаться таким до женитьбы, то родные его боялись
за его здоровье, и даже мать
не огорчилась, а скорее обрадовалась, когда узнала,
что он стал настоящим мужчиной и отбил какую-то французскую даму у своего товарища.
Подошедшая к двери действительно была Матрена Павловна. Она вошла в комнату с одеялом на руке и, взглянув укорительно на Нехлюдова, сердито выговорила Катюше
за то,
что она взяла
не то одеяло.
Нехлюдов молча вышел. Ему даже
не было стыдно. Он видел по выражению лица Матрены Павловны,
что она осуждает его, и права, осуждая его, знал,
что то,
что он делает, — дурно, но животное чувство, выпроставшееся из-за прежнего чувства хорошей любви к ней, овладело им и царило одно, ничего другого
не признавая. Он знал теперь,
что надо делать для удовлетворения чувства, и отыскивал средство сделать это.
Он думал еще и о том,
что, хотя и жалко уезжать теперь,
не насладившись вполне любовью с нею, необходимость отъезда выгодна тем,
что сразу разрывает отношения, которые трудно бы было поддерживать. Думал он еще о том,
что надо дать ей денег,
не для нее,
не потому,
что ей эти деньги могут быть нужны, а потому,
что так всегда делают, и его бы считали нечестным человеком, если бы он, воспользовавшись ею,
не заплатил бы
за это. Он и дал ей эти деньги, — столько, сколько считал приличным по своему и ее положению.
И в его представлении происходило то обычное явление,
что давно
не виденное лицо любимого человека, сначала поразив теми внешними переменами, которые произошли
за время отсутствия, понемногу делается совершенно таким же, каким оно было
за много лет тому назад, исчезают все происшедшие перемены, и перед духовными очами выступает только то главное выражение исключительной, неповторяемой духовной личности.
Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением головы подняв вопросный лист, передал его подошедшему к нему старшине. Присяжные встали, радуясь тому,
что можно уйти, и,
не зная,
что делать с своими руками, точно стыдясь чего-то, один
за другим пошли в совещательную комнату. Только
что затворилась
за ними дверь, жандарм подошел к этой двери и, выхватив саблю из ножен и положив ее на плечо, стал у двери. Судьи поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
— Ни
за что не поверю, — закричал добродушный купец, — а всё эта шельма красноглазая нашкодила.
По всему тому,
что происходило на судебном следствии, и по тому, как знал Нехлюдов Маслову, он был убежден,
что она
не виновна ни в похищении ни в отравлении, и сначала был и уверен,
что все признают это; но когда он увидал,
что вследствие неловкой защиты купца, очевидно основанной на том,
что Маслова физически нравилась ему,
чего он и
не скрывал, и вследствие отпора на этом именно основании старшины и, главное, вследствие усталости всех решение стало склоняться к обвинению, он хотел возражать, но ему страшно было говорить
за Маслову, — ему казалось,
что все сейчас узнают его отношения к ней.
Хотя Нехлюдов хорошо знал и много paз и
за обедом видал старого Корчагина, нынче как-то особенно неприятно поразило его это красное лицо с чувственными смакующими губами над заложенной
за жилет салфеткой и жирная шея, главное — вся эта упитанная генеральская фигура. Нехлюдов невольно вспомнил то,
что знал о жестокости этого человека, который, Бог знает для
чего, — так как он был богат и знатен, и ему
не нужно было выслуживаться, — сек и даже вешал людей, когда был начальником края.
Это была сторожиха при железнодорожной будке, присужденная к трем месяцам тюрьмы
за то,
что не вышла с флагом к поезду, с поездом же случилось несчастье.
—
Не боятся они Бога, мироеды, кровопийцы проклятые, — проговорила Кораблева. — Ни
за что засудили девку.
Маслова достала из калача же деньги и подала Кораблевой купон. Кораблева взяла купон, посмотрела и, хотя
не знала грамоте, поверила всё знавшей Хорошавке,
что бумажка эта стоит 2 рубля 50 копеек, и полезла к отдушнику
за спрятанной там склянкой с вином. Увидав это, женщины — не-соседки по нарам — отошли к своим местам. Маслова между тем вытряхнула пыль из косынки и халата, влезла на нары и стала есть калач.
— Вот
не думала,
не гадала, — тихо сказала Маслова. — Другие
что делают — и ничего, а я ни
за что страдать должна.
— Нет,
не понадобятся, Аграфена Петровна, наверное
не понадобятся, — сказал Нехлюдов, отвечая на то,
что выражало ее покачиванье головой, — Скажите, пожалуйста, и Корнею,
что жалованье я ему отдам вперед
за два месяца, но
что мне
не нужно его.
Вчера он понимал свое положение так,
что не было и сомнения,
что она будет счастлива пойти
за него; нынче он чувствовал себя недостойным
не только жениться, но быть близким с нею.
«Если бы она только знала, кто я, то ни
за что не принимала бы меня.
Да нет, если бы даже она и пошла теперь
за меня, разве я мог бы быть
не то
что счастлив, но спокоен, зная,
что та тут в тюрьме и завтра, послезавтра пойдет с этапом на каторгу.
Или буду с предводителем, которого я постыдно обманывал с его женой, на собрании считать голоса
за и против проводимого постановления земской инспекции школ и т. п., а потом буду назначать свидания его жене (какая мерзость!); или буду продолжать картину, которая, очевидно, никогда
не будет кончена, потому
что мне и
не следует заниматься этими пустяками и
не могу ничего этого делать теперь», говорил он себе и
не переставая радовался той внутренней перемене, которую чувствовал.
— И пропади они пропадом, эти самые половики, они мне и вовсе
не нужны. Кабы я знал,
что столько из-за них докуки будет, так
не то
что искать, а приплатил бы к ним красненькую, да и две бы отдал, только бы
не таскали на допросы. Я на извозчиках рублей 5 проездил. А я же нездоров. У меня и грыжа и ревматизмы.
Но такого человека, который бы пожалел его,
не нашлось ни одного во всё то время, когда он, как зверок, жил в городе свои года ученья и, обстриженный под гребенку, чтоб
не разводить вшей, бегал мастерам
за покупкой; напротив, всё,
что он слышал от мастеров и товарищей с тех пор, как он живет в городе, было то,
что молодец тот, кто обманет, кто выпьет, кто обругает, кто прибьет, развратничает.
— Скажи ему,
что нет и нынче
не будет. Он в гостях,
чего пристают, — послышался женский голос из-за двери, и опять послышалась рапсодия, но опять остановилась, и послышался звук отодвигаемого стула. Очевидно, рассерженная пьянистка сама хотела сделать выговор приходящему
не в урочный час назойливому посетителю.
Еще
не успели
за ним затворить дверь, как опять раздались всё те же бойкие, веселые звуки, так
не шедшие ни к месту, в котором они производились, ни к лицу жалкой девушки, так упорно заучивавшей их. На дворе Нехлюдов встретил молодого офицера с торчащими нафабренными усами и спросил его о помощнике смотрителя. Это был сам помощник. Он взял пропуск, посмотрел его и сказал,
что по пропуску в дом предварительного заключения он
не решается пропустить сюда. Да уж и поздно..
Думала она о том,
что ни
за что не пойдет замуж
за каторжного, на Сахалине, а как-нибудь иначе устроится, — с каким-нибудь из начальников, с писарем, хоть с надзирателем, хоть с помощником.
Никому в голову
не приходило того,
что золоченый крест с эмалевыми медальончиками на концах, который вынес священник и давал целовать людям, был
не что иное, как изображение той виселицы, на которой был казнен Христос именно
за то,
что он запретил то самое,
что теперь его именем совершалось здесь.
«Да, я делаю то,
что должно, я каюсь», подумал Нехлюдов. И только
что он подумал это, слезы выступили ему на глаза, подступили к горлу, и он, зацепившись пальцами
за решетку, замолчал, делая усилие, чтобы
не разрыдаться.
«В-третьих, в заключительном слове своем председатель, вопреки категорического требования 1 пункта 801 статьи Устава уголовного судопроизводства,
не разъяснил присяжным заседателям, из каких юридических элементов слагается понятие о виновности и
не сказал им,
что они имеют право, признав доказанным факт дачи Масловою яду Смелькову,
не вменить ей это деяние в вину
за отсутствием у нее умысла на убийство и таким образом признать ее виновною
не в уголовном преступлении, а лишь в проступке — неосторожности, последствием коей, неожиданным для Масловой, была смерть купца», Это вот главное.
— Разве он буянил или
что, — говорила Кораблева про Васильева, откусывая крошечные кусочки сахару всеми своими крепкими зубами. — Он только
за товарища стал. Потому нынче драться
не велят.
Он
не переставая упрекал себя
за то,
что в то первое свидание
не сказал ей главного — того,
что он намерен жениться на ней, и теперь твердо решился сказать ей это.
Такая старушка чудесная, а вот ни
за что сидит, и она и сын; и все знают,
что они
не виноваты, а их обвинили,
что подожгли, и сидят.
Нехлюдов слушал и вместе с тем оглядывал и низкую койку с соломенным тюфяком, и окно с толстой железной решеткой, и грязные отсыревшие и замазанные стены, и жалкое лицо и фигуру несчастного, изуродованного мужика в котах и халате, и ему всё становилось грустнее и грустнее;
не хотелось верить, чтобы было правда то,
что рассказывал этот добродушный человек, — так было ужасно думать,
что могли люди ни
за что, только
за то,
что его же обидели, схватить человека и, одев его в арестантскую одежду, посадить в это ужасное место.
— Да вот заперли в тюрьму. Сидим второй месяц, сами
не знаем
за что.
Из всех выделился высокий благообразный крестьянин лет пятидесяти. Он разъяснил Нехлюдову,
что они все высланы и заключены в тюрьму
за то,
что у них
не было паспортов. Паспорта же у них были, но только просрочены недели на две. Всякий год бывали так просрочены паспорта, и ничего
не взыскивали, а нынче взяли да вот второй месяц здесь держат, как преступников.
— О, мне прекрасно! Так хорошо, так хорошо,
что лучшего и
не желаю, — говорила Вера Ефремовна, как всегда, испуганно глядя своими огромными добрыми круглыми глазами на Нехлюдова и вертя желтой тонкой-тонкой жилистой шеей, выступающей из-за жалких, смятых и грязных воротничков кофточки.
Очевидно было,
что, как ни искусны и ни стары и привычны были доводы, позволяющие людям делать зло другим,
не чувствуя себя
за него ответственными, смотритель
не мог
не сознавать,
что он один из виновников того горя, которое проявлялось в этой комнате; и ему, очевидно, было ужасно тяжело.
— Дело после;
что прикажешь — всё сделаю, — говорил Масленников, проходя с Нехлюдовым через залу. — Доложите генеральше,
что князь Нехлюдов, — на ходу сказал он лакею. Лакей иноходью, обгоняя их, двинулся вперед. — Vous n’avez qu’à ordonner. [Тебе стоит только приказать.] Но жену повидай непременно. Мне и то досталось
за то,
что я тот раз
не привел тебя.
— Ни
за что, ни
за что не соглашусь: она просто
не любила, — говорил женский голос.
— Крестьянин, который невинно обвиняется и к которому я пригласил защитника. Но
не в этом дело. Неужели эти люди, ни в
чем не виноватые, содержатся в тюрьме только
за то,
что у них просрочены паспорты и…
— Дурак! —
не мог удержаться
не сказать Нехлюдов, особенно
за то,
что в этом слове «товарищ» он чувствовал,
что Масленников снисходил до него, т. е., несмотря на то,
что исполнял самую нравственно-грязную и постыдную должность, считал себя очень важным человеком и думал если
не польстить, то показать,
что он всё-таки
не слишком гордится своим величием, называя себя его товарищем.
— Видеться можно, — сказал он, — только, пожалуйста, насчет денег, как я просил вас… А
что насчет перевода ее в больницу, как писал его превосходительство, так это можно, и врач согласен. Только она сама
не хочет, говорит: «очень мне нужно
за паршивцами горшки выносить…» Ведь это, князь, такой народ, — прибавил он.
— И
не отменят — всё равно. Я
не за это, так
за другое того стою… — сказала она, и он видел, какое большое усилие она сделала, чтобы удержать слезы. — Ну
что же, видели Меньшова? — спросила она вдруг, чтобы скрыть свое волнение. — Правда ведь,
что они
не виноваты?