Неточные совпадения
«Этот протоиереев сын сейчас станет мне «ты» говорить», подумал Нехлюдов и, выразив на своем
лице такую печаль, которая была бы естественна только, если бы он сейчас узнал о смерти всех родных, отошел
от него и приблизился к группе, образовавшейся около бритого высокого, представительного господина, что-то оживленно рассказывавшего.
Как только она вошла, глаза всех мужчин, бывших в зале, обратились на нее и долго не отрывались
от ее белого с черными глянцевито-блестящими глазами
лица и выступавшей под халатом высокой груди. Даже жандарм, мимо которого она проходила, не спуская глаз, смотрел на нее, пока она проходила и усаживалась, и потом, когда она уселась, как будто сознавая себя виновным, поспешно отвернулся и, встряхнувшись, уперся глазами в окно прямо перед собой.
Да, это была она. Он видел теперь ясно ту исключительную, таинственную особенность, которая отделяет каждое
лицо от другого, делает его особенным, единственным, неповторяемым. Несмотря на неестественную белизну и полноту
лица, особенность эта, милая, исключительная особенность, была в этом
лице, в губах, в немного косивших глазах и, главное, в этом наивном, улыбающемся взгляде и в выражении готовности не только в
лице, но и во всей фигуре.
«Неужели узнала?» с ужасом подумал Нехлюдов, чувствуя, как кровь приливала ему к
лицу; но Маслова, не выделяя его
от других, тотчас же отвернулась и опять с испуганным выражением уставилась на товарища прокурора.
Она, как бы
от электрического удара, вздрогнула всем телом, и ужас изобразился на ее
лице.
В зале были новые
лица — свидетели, и Нехлюдов заметил, что Маслова несколько раз взглядывала, как будто не могла оторвать взгляда
от очень нарядной, в шелку и бархате, толстой женщины, которая, в высокой шляпе с большим бантом и с элегантным ридикюлем на голой до локтя руке, сидела в первом ряду перед решеткой. Это, как он потом узнал, была свидетельница, хозяйка того заведения, в котором жила Маслова.
— Господа присяжные заседатели, — продолжал между тем, грациозно извиваясь тонкой талией, товарищ прокурора, — в вашей власти судьба этих
лиц, но в вашей же власти отчасти и судьба общества, на которое вы влияете своим приговором. Вы вникните в значение этого преступления, в опасность, представляемую обществу
от таких патологических, так сказать, индивидуумов, какова Маслова, и оградите его
от заражения, оградите невинные, крепкие элементы этого общества
от заражения и часто погибели.
Да, несмотря на арестантский халат, на всё расширевшее тело и выросшую грудь, несмотря на раздавшуюся нижнюю часть
лица, на морщинки на лбу и на висках и на подпухшие глаза, это была несомненно та самая Катюша, которая в Светло-Христово Воскресение так невинно снизу вверх смотрела на него, любимого ею человека, своими влюбленными, смеющимися
от радости и полноты жизни глазами.
А ведь стоило только найтись человеку, — думал Нехлюдов, глядя на болезненное, запуганное
лицо мальчика, — который пожалел бы его, когда его еще
от нужды отдавали из деревни в город, и помочь этой нужде; или даже когда он уж был в городе и после 12 часов работы на фабрике шел с увлекшими его старшими товарищами в трактир, если бы тогда нашелся человек, который сказал бы: «не ходи, Ваня, нехорошо», — мальчик не пошел бы, не заболтался и ничего бы не сделал дурного.
— В остроге есть одно
лицо, которым я очень интересуюсь (при слове острог
лицо Масленникова сделалось еще более строго), и мне хотелось бы иметь свидание не в общей, а в конторе, и не только в определенные дни, но и чаще. Мне сказали, что это
от тебя зависит.
Недалеко
от них, в углу, сидела парочка влюбленных: она была с короткими волосами и с энергическим
лицом, белокурая, миловидная, совсем молоденькая девушка в модном платье; он — с тонкими очертаниями
лица и волнистыми волосами красивый юноша в гуттаперчевой куртке.
Недалеко
от влюбленной парочки сидел черный лохматый человек с мрачным
лицом и сердито говорил что-то безбородому посетителю, похожему на скопца.
«Как бы отделаться
от него, не обидев его?» думал Нехлюдов, глядя на его глянцовитое, налитое
лицо с нафиксатуаренными усами и слушая его добродушно-товарищескую болтовню о том, где хорошо кормят, и хвастовство о том, как он устроил дела опеки.
— Но если так, и всё зависит
от произвола прокурора и
лиц, могущих применять и не применять закон, так зачем же суд?
Молодой доктор, весь пропитанный карболовой кислотой, вышел к Нехлюдову в коридор и строго спросил его, что ему нужно. Доктор этот делал всякие послабления арестантам и потому постоянно входил в неприятные столкновения с начальством тюрьмы и даже с старшим доктором. Опасаясь того, чтобы Нехлюдов не потребовал
от него чего-нибудь незаконного, и, кроме того, желая показать, что он ни для каких
лиц не делает исключений, он притворился сердитым.
Он знал ее девочкой-подростком небогатого аристократического семейства, знал, что она вышла за делавшего карьеру человека, про которого он слыхал нехорошие вещи, главное, слышал про его бессердечность к тем сотням и тысячам политических, мучать которых составляло его специальную обязанность, и Нехлюдову было, как всегда, мучительно тяжело то, что для того, чтобы помочь угнетенным, он должен становиться на сторону угнетающих, как будто признавая их деятельность законною тем, что обращался к ним с просьбами о том, чтобы они немного, хотя бы по отношению известных
лиц, воздержались
от своих обычных и вероятно незаметных им самим жестокостей.
Другая записка была
от бывшего товарища Нехлюдова, флигель-адъютанта Богатырева, которого Нехлюдов просил лично передать приготовленное им прошение
от имени сектантов государю. Богатырев своим крупным, решительным почерком писал, что прошение он, как обещал, подаст прямо в руки государю, но что ему пришла мысль: не лучше ли Нехлюдову прежде съездить к тому
лицу,
от которого зависит это дело, и попросить его.
Но всё-таки теперь, будучи в Петербурге, он считал своим долгом исполнить всё то, что намеревался сделать, и решил завтра же, побывав у Богатырева, исполнить его совет и поехать к тому
лицу,
от которого зависело дело сектантов.
В то время, как Нехлюдов входил в комнату, Mariette только что отпустила что-то такое смешное, и смешное неприличное — это Нехлюдов видел по характеру смеха, — что добродушная усатая графиня Катерина Ивановна, вся сотрясаясь толстым своим телом, закатывалась
от смеха, а Mariette с особенным mischievous [шаловливым] выражением, перекосив немножко улыбающийся рот и склонив на бок энергическое и веселое
лицо, молча смотрела на свою собеседницу.
Нехлюдов смотрел на нее молча и не мог оторвать глаз
от её
лица.
Вспоминая о Масловой, о решении Сената и о том, что он всё-таки решил ехать за нею, о своем отказе
от права на землю, ему вдруг, как ответ на эти вопросы, представилось
лицо Mariette, ее вздох и взгляд, когда она сказала: «когда я вас увижу опять?», и ее улыбка, — с такого ясностью, что он как будто видел ее, и сам улыбнулся.
Хотя он и не ожидал ничего хорошего
от своей поездки, Нехлюдов всё-таки, по совету Богатырева, поехал к Топорову, к тому
лицу,
от которого зависело дело о сектантах.
И мыслью пробежав по всем тем
лицам, на которых проявлялась деятельность учреждений, восстанавливающих справедливость, поддерживающих веру и воспитывающих народ, —
от бабы, наказанной за беспатентную торговлю вином, и малого за воровство, и бродягу за бродяжничество, и поджигателя за поджог, и банкира за расхищение, и тут же эту несчастную Лидию за то только, что
от нее можно было получить нужные сведения, и сектантов за нарушение православия, и Гуркевича за желание конституции, — Нехлюдову с необыкновенной ясностью пришла мысль о том, что всех этих людей хватали, запирали или ссылали совсем не потому, что эти люди нарушали справедливость или совершали беззакония, а только потому, что они мешали чиновникам и богатым владеть тем богатством, которое они собирали с народа.
А между тем шашни с фельдшером, за которые Маслова была изгнана из больницы и в существование которых поверил Нехлюдов, состояли только в том, что, по распоряжению фельдшерицы, придя за грудным чаем в аптеку, помещавшуюся в конце коридора, и застав там одного фельдшера, высокого с угреватым
лицом Устинова, который уже давно надоедал ей своим приставанием, Маслова, вырываясь
от него, так сильно оттолкнула его, что он ткнулся о полку, с которой упали и разбились две склянки.
Рассуждения эти напоминали Нехлюдову полученный им раз ответ
от маленького мальчика, шедшего из школы. Нехлюдов спросил мальчика, выучился ли он складывать. «Выучился», отвечал мальчик. «Ну, сложи: лапа». — «Какая лапа — собачья»? с хитрым
лицом ответил мальчик. Точно такие же ответы в виде вопросов находил Нехлюдов в научных книгах на свой один основной вопрос.
Отец сердито упрекал кучера за то, что он во время не объехал задержавшую их партию, а мать брезгливо щурилась и морщилась, закрываясь
от солнца и пыли шелковым зонтиком, который она надвинула совсем на
лицо.
Глаза арестанта, как будто испуганно, больше открылись, но положение его не изменилось. По
лицу его текли грязные потоки
от пыли, но рот так же равномерно всхлипывал, и всё тело вздрагивало.
В приемный покой вошли доктор с фельдшером и частный. Доктор был плотный коренастый человек в чесунчевом пиджаке и таких же узких, обтягивавших ему мускулистые ляжки панталонах. Частный был маленький толстяк с шарообразным красным
лицом, которое делалось еще круглее
от его привычки набирать в щеки воздух и медленно выпускать его. Доктор подсел на койку к мертвецу, так же как и фельдшер, потрогал руки, послушал сердце и встал, обдергивая панталоны.
Несмотря на неожиданность и важность разговора нынче вечером с Симонсоном и Катюшей, он не останавливался на этом событии: отношение его к этому было слишком сложно и вместе с тем неопределенно, и поэтому он отгонял
от себя мысль об этом. Но тем живее вспоминал он зрелище этих несчастных, задыхающихся в удушливом воздухе и валявшихся на жидкости, вытекавшей из вонючей кадки, и в особенности этого мальчика с невинным
лицом, спавшего на ноге каторжного, который не выходил у него из головы.