Неточные совпадения
Так прожила Маслова семь лет. За это время она переменила два
дома и один раз
была в больнице. На седьмом году ее пребывания в
доме терпимости и на восьмом году после первого падения, когда ей
было 26 лет, с ней случилось то, за что ее посадили в острог и теперь вели на суд, после шести месяцев пребывания в тюрьме с убийцами и воровками.
Нынче утром он получил записку от швейцарки-гувернантки, жившей у них в
доме летом и теперь проезжавшей с юга в Петербург, что она
будет в городе между тремя и шестью часами ждать его в гостинице «Италия».
Жена сказала, что если так, то и обеда не
будет, чтобы он и не ждал обеда
дома.
Они провожали товарища, много
пили и играли до 2 часов, а потом поехали к женщинам в тот самый
дом, в котором шесть месяцев тому назад еще
была Маслова, так что именно дело об отравлении он не успел прочесть и теперь хотел пробежать его.
3) По возвращении Смелькова из
дома терпимости в гостиницу «Мавритания» вместе с проституткой Любкой сия последняя, по совету коридорного Картинкина, дала
выпить Смелькову в рюмке коньяка белый порошок, полученный ею от Картинкина.
Привлеченные в качестве обвиняемых Маслова, Бочкова и Картинкин виновными себя не признали, объявив: Маслова — что она действительно
была послана Смельковым из
дома терпимости, где она, по ее выражению, работает, в гостиницу «Мавританию» привезти купцу денег, и что, отперев там данным ей ключом чемодан купца, она взяла из него 40 рублей серебром, как ей
было велено, но больше денег не брала, что могут подтвердить Бочкова и Картинкин, в присутствии которых она отпирала и запирала чемодан и брала деньги.
После чая стали по скошенному уже лужку перед
домом играть в горелки. Взяли и Катюшу. Нехлюдову после нескольких перемен пришлось бежать с Катюшей. Нехлюдову всегда
было приятно видеть Катюшу, но ему и в голову не приходило, что между ним и ею могут
быть какие-нибудь особенные отношения.
Катюше
было много дела по
дому, но она успевала всё переделать и в свободные минуты читала.
Дороги до церкви не
было ни на колесах ни на санях, и потому Нехлюдов, распоряжавшийся как
дома у тетушек, велел оседлать себе верхового, так называемого «братцева» жеребца и, вместо того чтобы лечь спать, оделся в блестящий мундир с обтянутыми рейтузами, надел сверху шинель и поехал на разъевшемся, отяжелевшем и не перестававшем ржать старом жеребце, в темноте, по лужам и снегу, к церкви.
Так прошел весь вечер, и наступила ночь. Доктор ушел спать. Тетушки улеглись. Нехлюдов знал, что Матрена Павловна теперь в спальне у теток и Катюша в девичьей — одна. Он опять вышел на крыльцо. На дворе
было темно, сыро, тепло, и тот белый туман, который весной сгоняет последний снег или распространяется от тающего последнего снега, наполнял весь воздух. С реки, которая
была в ста шагах под кручью перед
домом, слышны
были странные звуки: это ломался лед.
Туман
был так тяжел, что, отойдя на пять шагов от
дома, уже не
было видно его окон, а только чернеющая масса, из которой светил красный, кажущийся огромным свет от лампы.
Она не только знает читать и писать, она знает по-французски, она, сирота, вероятно несущая в себе зародыши преступности,
была воспитана в интеллигентной дворянской семье и могла бы жить честным трудом; но она бросает своих благодетелей, предается своим страстям и для удовлетворения их поступает в
дом терпимости, где выдается от других своих товарок своим образованием и, главное, как вы слышали здесь, господа присяжные заседатели, от ее хозяйки, умением влиять на посетителей тем таинственным, в последнее время исследованным наукой, в особенности школой Шарко, свойством, известным под именем внушения.
Он вспомнил об обеде Корчагиных и взглянул на часы.
Было еще не поздно, и он мог
поспеть к обеду. Мимо звонила конка. Он пустился бежать и вскочил в нее. На площади он соскочил, взял хорошего извозчика и через десять минут
был у крыльца большого
дома Корчагиных.
Нынче же, удивительное дело, всё в этом
доме было противно ему — всё, начиная от швейцара, широкой лестницы, цветов, лакеев, убранства стола до самой Мисси, которая нынче казалась ему непривлекательной и ненатуральной.
Хозяйка
дома, княгиня Софья Васильевна,
была лежачая дама.
Это
было тем более отвратительно, что в этой же комнате три месяца тому назад лежала эта женщина, ссохшаяся, как мумия, и всё-таки наполнявшая мучительно тяжелым запахом, который ничем нельзя
было заглушить, не только всю комнату, но и весь
дом.
От прокурора Нехлюдов поехал прямо в
дом предварительного заключения. Но оказалось, что никакой Масловой там не
было, и смотритель объяснил Нехлюдову, что она должна
быть в старой пересыльной тюрьме. Нехлюдов поехал туда.
Действительно, Екатерина Маслова находилась там. Прокурор забыл, что месяцев шесть тому назад жандармами, как видно,
было возбуждено раздутое до последней степени политическое дело, и все места
дома предварительного заключения
были захвачены студентами, врачами, рабочими, курсистками и фельдшерицами.
Расстояние от
дома предварительного заключения до пересыльного замка
было огромное, и приехал Нехлюдов в замок уже только к вечеру.
Еще не успели за ним затворить дверь, как опять раздались всё те же бойкие, веселые звуки, так не шедшие ни к месту, в котором они производились, ни к лицу жалкой девушки, так упорно заучивавшей их. На дворе Нехлюдов встретил молодого офицера с торчащими нафабренными усами и спросил его о помощнике смотрителя. Это
был сам помощник. Он взял пропуск, посмотрел его и сказал, что по пропуску в
дом предварительного заключения он не решается пропустить сюда. Да уж и поздно..
Накануне
был первый теплый весенний дождь. Везде, где не
было мостовой, вдруг зазеленела трава; березы в садах осыпались зеленым пухом, и черемуха и тополя расправляли свои длинные пахучие листья, а в
домах и магазинах выставляли и вытирали рамы. На толкучем рынке, мимо которого пришлось проезжать Нехлюдову, кишела около выстроенных в ряд палаток сплошная толпа народа, и ходили оборванные люди с сапогами под мышкой и перекинутыми через плечо выглаженными панталонами и жилетами.
Несколько человек мужчин и женщин, большей частью с узелками, стояли тут на этом повороте к тюрьме, шагах в ста от нее. Справа
были невысокие деревянные строения, слева двухэтажный
дом с какой-то вывеской. Само огромное каменное здание тюрьмы
было впереди, и к нему не подпускали посетителей. Часовой солдат с ружьем ходил взад и вперед, строго окрикивая тех, которые хотели обойти его.
Всё
было странно Нехлюдову, и страннее всего то, что ему приходилось благодарить и чувствовать себя обязанным перед смотрителем и старшим надзирателем, перед людьми, делавшими все те жестокие дела, которые делались в этом
доме.
С этим чувством сознания своего долга он выехал из
дома и поехал к Масленникову — просить его разрешить ему посещения в остроге, кроме Масловой, еще и той старушки Меньшовой с сыном, о которой Маслова просила его. Кроме того, он хотел просить о свидании с Богодуховской, которая могла
быть полезна Масловой.
Подъезжая к
дому Масленникова, Нехлюдов увидал у крыльца несколько экипажей: пролетки, коляски и кареты, и вспомнил, что как раз нынче
был тот приемный день жены Масленникова, в который он просил его приехать.
— Шикарный немец, — говорил поживший в городе и читавший романы извозчик. Он сидел, повернувшись вполуоборот к седоку, то снизу, то сверху перехватывая длинное кнутовище, и, очевидно, щеголял своим образованием, — тройку завел соловых, выедет с своей хозяйкой — так куда годишься! — продолжал он. — Зимой, на Рождестве, елка
была в большом
доме, я гостей возил тоже; с еклектрической искрой. В губернии такой не увидишь! Награбил денег — страсть! Чего ему: вся его власть. Сказывают, хорошее имение купил.
С приятным сознанием своей твердости против доводов управляющего и готовности на жертву для крестьян Нехлюдов вышел из конторы, и, обдумывая предстоящее дело, прошелся вокруг
дома, по цветникам, запущенным в нынешнем году (цветник
был разбит против
дома управляющего), по зарастающему цикорием lawn-tennis’y и по липовой алее, где он обыкновенно ходил курить свою сигару, и где кокетничала с ним три года тому назад гостившая у матери хорошенькая Киримова.
Он приехал в Паново рано утром, и первое, что поразило его, когда он въехал во двор,
был вид запустения и ветхости, в которой
были все постройки и в особенности
дом.
Железная, когда-то зеленая крыша, давно некрашенная, краснела от ржавчины, и несколько листов
были задраны кверху, вероятно, бурей; тес, которым
был обшит
дом,
был ободран местами людьми, обдиравшими его там, где он легче отдирался, отворачивая ржавые гвозди.
Лиственница, которая
была посажена Софьей Ивановной около
дома и
была тогда в кол,
была теперь большое дерево, годное на бревно, всё одетое желто-зеленой, нежно-пушистой хвоей.
Он вспомнил всё, что он видел нынче: и женщину с детьми без мужа, посаженного в острог за порубку в его, Нехлюдовском, лесу, и ужасную Матрену, считавшую или, по крайней мере, говорившую, что женщины их состояния должны отдаваться в любовницы господам; вспомнил отношение ее к детям, приемы отвоза их в воспитательный
дом, и этот несчастный, старческий, улыбающийся, умирающий от недокорма ребенок в скуфеечке; вспомнил эту беременную, слабую женщину, которую должны
были заставить работать на него за то, что она, измученная трудами, не усмотрела за своей голодной коровой.
Всё это так неприятно своим очевидным безумием, которого он когда-то
был участником, показалось Нехлюдову после впечатлений деревенской нужды, что он решил переехать на другой же день в гостиницу, предоставив Аграфене Петровне убирать вещи, как она это считала нужным, до приезда сестры, которая распорядится окончательно всем тем, что
было в
доме.
Нехлюдов с утра вышел из
дома, выбрал себе недалеко от острога в первых попавшихся, очень скромных и грязноватых меблированных комнатах помещение из двух номеров и, распорядившись о том, чтобы туда
были перевезены отобранные им из
дома вещи, пошел к адвокату.
До острога
было далеко, а
было уже поздно, и потому Нехлюдов взял извозчика и поехал к острогу. На одной из улиц извозчик, человек средних лет, с умным и добродушным лицом, обратился к Нехлюдову и указал на огромный строющийся
дом.
«И как они все уверены, и те, которые работают, так же как и те, которые заставляют их работать, что это так и должно
быть, что в то время, как
дома их брюхатые бабы работают непосильную работу, и дети их в скуфеечках перед скорой голодной смертью старчески улыбаются, суча ножками, им должно строить этот глупый ненужный дворец какому-то глупому и ненужному человеку, одному из тех самых, которые разоряют и грабят их», думал Нехлюдов, глядя на этот
дом.
Сын же Владимира Васильевича — добродушный, обросший бородой в 15 лет и с тех пор начавший
пить и развратничать, что он продолжал делать до двадцатилетнего возраста, —
был изгнан из
дома за то, что он нигде не кончил курса и, вращаясь в дурном обществе и делая долги, компрометировал отца.
Он служил на Кавказе, где он получил этот особенно лестный для него крест за то, что под его предводительством тогда русскими мужиками, обстриженными и одетыми в мундиры и вооруженными ружьями со штыками,
было убито более тысячи людей, защищавших свою свободу и свои
дома и семьи.
Ребенок, девочка с золотистыми длинными локонами и голыми ногами,
было существо совершенно чуждое отцу, в особенности потому, что оно
было ведено совсем не так, как он хотел этого. Между супругами установилось обычное непонимание и даже нежелание понять друг друга и тихая, молчаливая, скрываемая от посторонних и умеряемая приличиями борьба, делавшая для него жизнь
дома очень тяжелою. Так что семейная жизнь оказалась еще более «не то», чем служба и придворное назначение.
Это
был крестьянин, у отца которого отняли его
дом совершенно незаконно, которой потом
был в солдатах и там пострадал зa то, что влюбился в любовницу офицера.
Рагожинские приехали одни, без детей, — детей у них
было двое: мальчик и девочка, — и остановились в лучшем номере лучшей гостиницы. Наталья Ивановна тотчас же поехала на старую квартиру матери, но, не найдя там брата и узнав от Аграфены Петровны, что он переехал в меблированные комнаты, поехала туда. Грязный служитель, встретив ее в темном, с тяжелым запахом, днем освещавшемся коридоре, объявил ей, что князя нет
дома.
Народа
было мало на улицах, и те, кто
были, старались итти в тени
домов.
Но и тут дышать нечем
было, и Нехлюдов вздохнул всею грудью только тогда, когда вагоны выкатились из-за
домов, и подул сквозной ветер.
— А мне с кухарками и кучерами бывало весело, а с нашими господами и дамами скучно, — рассказывала она. — Потом, когда я стала понимать, я увидала, что наша жизнь совсем дурная. Матери у меня не
было, отца я не любила и девятнадцати лет я с товаркой ушла из
дома и поступила работницей на фабрику.
Полуэтап
был расположен так же, как и все этапы и полуэтапы по сибирской дороге: во дворе, окруженном завостренными бревнами-палями,
было три одноэтажных жилых
дома.
17-го августа, — значилось в записке, — я отправлен один с уголовными. Неверов
был со мной и повесился в Казани, в сумасшедшем
доме. Я здоров и бодр и надеюсь на всё хорошее. Все обсуживали положение Петлина и причины самоубийства Неверова. Крыльцов же с сосредоточенным видом молчал, глядя перед собой остановившимися блестящими глазами.
Город
был как и все города: такие же
дома с мезонинами и зелеными крышами, такой же собор, лавки и на главной улице магазины и даже такие же городовые.
Только
дома были почти все деревянные и улицы немощеные.
Перед
домом и за
домом был сад, в котором среди облетевших, торчащих голыми сучьями осин и берез густо и темно зеленели
ели, сосны и пихты.
Эта тонкая лесть и вся изящно-роскошная обстановка жизни в
доме генерала сделали то, что Нехлюдов весь отдался удовольствию красивой обстановки, вкусной пищи и легкости и приятности отношений с благовоспитанными людьми своего привычного круга, как будто всё то, среди чего он жил в последнее время,
был сон, от которого он проснулся к настоящей действительности.
Губернатор этот
был ценим хозяином
дома за то, что среди взяточников он один не брал взяток.