Неточные совпадения
С прямотой и решительностью молодости он не только
говорил о том, что земля не может быть предметом частной собственности, и не только в университете писал сочинение об этом, но и на деле отдал тогда малую часть земли (принадлежавшей не его матери, а по наследству от отца ему лично) мужикам, не желая противно своим убеждениям владеть землею.
Вслед за старушкой из двери залы гражданского отделения, сияя пластроном широко раскрытого жилета и самодовольным лицом, быстро вышел тот самый знаменитый адвокат, который сделал так, что старушка
с цветами осталась не при чем, а делец, давший ему 10 тысяч рублей, получил больше 100 тысяч. Все глаза обратились на адвоката, и он чувствовал это и всей наружностью своей как бы
говорил: «не нужно никих выражений преданности», и быстро прошел мимо всех.
Секретарь сидел на противоположном конце возвышения и, подготовив все те бумаги, которые могут понадобиться для чтения, просматривал запрещенную статью, которую он достал и читал вчера. Ему хотелось
поговорить об этой статье
с членом суда
с большой бородой, разделяющим его взгляды, и прежде разговора хотелось ознакомиться
с нею.
Одни слишком громко повторяли слова, как будто
с задором и выражением, говорящим: «а я всё-таки буду и буду
говорить», другие же только шептали, отставали от священника и потом, как бы испугавшись, не во-время догоняли его; одни крепко-крепко, как бы боясь, что выпустят что-то, вызывающими жестами держали свои щепотки, а другие распускали их и опять собирали.
«Да не может быть», продолжал себе
говорить Нехлюдов, и между тем он уже без всякого сомнения знал, что это была она, та самая девушка, воспитанница-горничная, в которую он одно время был влюблен, именно влюблен, а потом в каком-то безумном чаду соблазнил и бросил и о которой потом никогда не вспоминал, потому что воспоминание это было слишком мучительно, слишком явно обличало его и показывало, что он, столь гордый своей порядочностью, не только не порядочно, но прямо подло поступил
с этой женщиной.
Когда кончилось чтение обвинительного акта, председатель, посоветовавшись
с членами, обратился к Картинкину
с таким выражением, которое явно
говорило, что теперь уже мы всё и наверное узнаем самым подробным образом.
— Екатерина Маслова, — начал председатель, обращаясь к третьей подсудимой, — вы обвиняетесь в том, что, приехав из публичного дома в номер гостиницы «Мавритания»
с ключом от чемодана купца Смелькова, вы похитили из этого чемодана деньги и перстень, —
говорил он, как заученный урок, склоняя между тем ухо к члену слева, который
говорил, что пo списку вещественных доказательств недостает склянки.
Председатель шептался в это время
с членом налево и не слыхал того, что
говорила Маслова, но для того, чтобы показать, что он всё слышал, он повторил ее последние слова.
Если бы Нехлюдов тогда ясно сознал бы свою любовь к Катюше и в особенности если бы тогда его стали бы убеждать в том, что он никак не может и не должен соединить свою судьбу
с такой девушкой, то очень легко могло бы случиться, что он,
с своей прямолинейностью во всем, решил бы, что нет никаких причин не жениться на девушке, кто бы она ни была, если только он любит ее. Но тетушки не
говорили ему про свои опасения, и он так и уехал, не сознав своей любви к этой девушке.
Так, когда Нехлюдов думал, читал,
говорил о Боге, о правде, о богатстве, о бедности, — все окружающие его считали это неуместным и отчасти смешным, и мать и тетка его
с добродушной иронией называли его notre cher philosophe; [наш дорогой философ;] когда же он читал романы, рассказывал скабрезные анекдоты, ездил во французский театр на смешные водевили и весело пересказывал их, — все хвалили и поощряли его.
— Христос воскресе! — сказала Матрена Павловна, склоняя голову и улыбаясь,
с такой интонацией, которая
говорила, что нынче все равными, обтерев рот свернутым мышкой платком, она потянулась к нему губами.
В глубине, в самой глубине души он знал, что поступил так скверно, подло, жестоко, что ему,
с сознанием этого поступка, нельзя не только самому осуждать кого-нибудь, но смотреть в глаза людям, не
говоря уже о том, чтобы считать себя прекрасным, благородным, великодушным молодым человеком, каким он считал себя. А ему нужно было считать себя таким для того, чтобы продолжать бодро и весело жить. А для этого было одно средство: не думать об этом. Так он и сделал.
Товарищ прокурора
говорил очень долго,
с одной стороны стараясь вспомнить все те умные вещи, которые он придумал,
с другой стороны, главное, ни на минуту не остановиться, а сделать так, чтобы речь его лилась, не умолкая, в продолжение часа
с четвертью.
Он
говорил то нежным, вкрадчивым голосом, переступая
с ноги на ногу, глядя на присяжных, то тихим деловым тоном, взглядывая в свою тетрадку, то громким обличительным голосом, обращаясь то к зрителям, то к присяжным.
Он отвергал показание Масловой о том, что Бочкова и Картинкин были
с ней вместе, когда она брала деньги, настаивая на том, что показание ее, как уличенной отравительницы, не могло иметь веса. Деньги, 2500 рублей,
говорил адвокат, могли быть заработаны двумя трудолюбивыми и честными людьми, получавшими иногда в день по 3 и 5 рублей от посетителей. Деньги же купца были похищены Масловой и кому-либо переданы или даже потеряны, так как она была не в нормальном состоянии. Отравление совершила одна Маслова.
Председатель
говорил, а по бокам его члены
с глубокомысленным видом слушали и изредка поглядывали на часы, находя его речь хотя и очень хорошею, т. е. такою, какая она должна быть, но несколько длинною. Такого же мнения был и товарищ прокурора, как и все вообще судейские и все бывшие в зале. Председатель кончил резюме.
Казалось, всё было сказано. Но председатель никак не мог расстаться
с своим правом
говорить — так ему приятно было слушать внушительные интонации своего голоса — и нашел нужным еще сказать несколько слов о важности того права, которое дано присяжным, и о том, как они должны
с вниманием и осторожностью пользоваться этим правом и не злоупотреблять им, о том, что они принимали присягу, что они — совесть общества, и что тайна совещательной комнаты должна быть священна, и т. д., и т. д.
С тех пор, как председатель начал
говорить, Маслова, не спуская глаз, смотрела на него, как бы боясь проронить каждое слово, а потому Нехлюдов не боялся встретиться
с ней глазами и не переставая смотрел на нее.
Купец, желая оправдать Маслову, настаивал на том, что Бочкова — главная заводчица всего. Многие присяжные согласились
с ним, но старшина, желая быть строго законным,
говорил, что нет основания признать ее участницей в отравлении. После долгих споров мнение старшины восторжествовало.
И раздражительность его сообщилась старшине, который вследствие этого особенно упорно стал отстаивать свое противоположное мнение, но Петр Герасимович
говорил так убедительно, что большинство согласилось
с ним, признав, что Маслова не участвовала в похищении денег и перстня, что перстень был ей подарен.
То, а не другое решение принято было не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда
говорил, а именно то, что, отвечая на вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно рассказывал историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович не был в комнате, он выходил в то время, как старшина перечел вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться
с тем решением, при котором всё скорей кончается.
Говорили дурное про ее отношения
с доктором. Нехлюдов прежде забывал это, но нынче он не только вспомнил, но, когда он увидал у ее кресла доктора
с его намасленной, лоснящейся раздвоенной бородой, ему стало ужасно противно.
— Ну, здравствуйте, мой друг, садитесь и рассказывайте, — сказала княгиня Софья Васильевна
с своей искусной, притворной, совершенно похожей на натуральную, улыбкой, открывавшей прекрасные длинные зубы, чрезвычайно искусно сделанные, совершенно такие же, какими были настоящие. — Мне
говорят, что вы приехали из суда в очень мрачном настроении. Я думаю, что это очень тяжело для людей
с сердцем, — сказала она по-французски.
Он не шатался, не
говорил глупостей, но был в ненормальном, возбужденно-довольном собою состоянии; в-третьих, Нехлюдов видел то, что княгиня Софья Васильевна среди разговора
с беспокойством смотрела на окно, через которое до нее начинал доходить косой луч солнца, который мог слишком ярко осветить ее старость.
— Ай, девка, хороша, —
говорил один. — Тетеньке мое почтение, —
говорил другой, подмигивая глазом. Один, черный,
с выбритым синим затылком и усами на бритом лице, путаясь в кандалах и гремя ими, подскочил к ней и обнял ее.
Женщина эта — мать мальчишки, игравшего
с старушкой, и семилетней девочки, бывшей
с ней же в тюрьме, потому что не
с кем было оставить их, — так же, как и другие, смотрела в окно, но не переставая вязала чулок и неодобрительно морщилась, закрывая глаза, на то, что
говорили со двора проходившие арестанты.
— Видно, и вправду, касатка, —
говорила она, — правду-то боров сжевал. Делают, что хотят. Матвеевна
говорит: ослобонят, а я
говорю: нет,
говорю, касатка, чует мое сердце, заедят они ее, сердешную, так и вышло, —
говорила она,
с удовольствием слушая звук своего голоса.
— Про Щеглова не знает! Щеглов два раза
с каторги бегал. Теперь поймали, да он уйдет. Его и надзиратели боятся, —
говорила Хорошавка, передававшая записки арестантам и знавшая всё, что делается в тюрьме. — Беспременно уйдет.
— Не
с тобой
говорят, что встреваешь.
Или буду
с предводителем, которого я постыдно обманывал
с его женой, на собрании считать голоса за и против проводимого постановления земской инспекции школ и т. п., а потом буду назначать свидания его жене (какая мерзость!); или буду продолжать картину, которая, очевидно, никогда не будет кончена, потому что мне и не следует заниматься этими пустяками и не могу ничего этого делать теперь»,
говорил он себе и не переставая радовался той внутренней перемене, которую чувствовал.
— Для того, что она невинна и приговорена к каторге. Виновник же всего я, —
говорил Нехлюдов дрожащим голосом, чувствуя вместе
с тем, что он
говорит то, чего не нужно бы
говорить.
— Ну, я не знаю, папаши нет. Да зайдите, пожалуйста, — опять позвала она его из маленькой передней. — А то обратитесь к помощнику, он теперь в конторе,
с ним
поговорите. Ваша как фамилия?
Она прежде сама верила в добро и в то, что люди верят в него, но
с этой ночи убедилась, что никто не верит в это, и что всё, что
говорят про Бога и добро, всё это делают только для того, чтобы обманывать людей.
Особенная эта служба состояла в том, что священник, став перед предполагаемым выкованным золоченым изображением (
с черным лицом и черными руками) того самого Бога, которого он ел, освещенным десятком восковых свечей, начал странным и фальшивым голосом не то петь, не то
говорить следующие слова: «Иисусе сладчайший, апостолов славо, Иисусе мой, похвала мучеников, владыко всесильне, Иисусе, спаси мя, Иисусе спасе мой, Иисусе мой краснейший, к Тебе притекающего, спасе Иисусе, помилуй мя, молитвами рождшия Тя, всех, Иисусе, святых Твоих, пророк же всех, спасе мой Иисусе, и сладости райския сподоби, Иисусе человеколюбче!»
Рядом
с старушкой был молодой человек в поддевке, который слушал, приставив руки к ушам, покачивая головой, то, что ему
говорил похожий на него арестант
с измученным лицом и седеющей бородой.
Над этой же женщиной швейцар,
с которым
говорил Нехлюдов, кричал изо всех сил лысому
с блестящими глазами арестанту на той стороне.
С ним
говорила миловидная белокурая арестантка, светлыми голубыми глазами смотревшая на собеседника.
—
Говорят тебе, помирает, чего ж еще? — кричал кто-то
с другой стороны.
Маслова не могла расслышать того, что
говорил Нехлюдов, но выражение его лица в то время как он
говорил, вдруг напомнило ей его. Но она не поверила себе. Улыбка однако исчезла
с ее лица, и лоб стал страдальчески морщиться.
— Я
говорю: зачем встреваешь куда не должно… — кричали
с одной стороны.
Смотритель, тот самый, который направил Нехлюдова в женское отделение, очевидно заинтересованный им, пришел в это отделение и, увидав Нехлюдова не у решетки, спросил его, почему он не
говорит с той,
с кем ему нужно. Нехлюдов высморкался и, встряхнувшись, стараясь иметь спокойный вид, отвечал...
— Кто ж станет горничную
с ребенком держать? Как заметили, так и прогнали. Да что
говорить, — не помню ничего, всё забыла. То всё кончено.
«Ничего ты не сделаешь
с этой женщиной, —
говорил этот голос, — только себе на шею повесишь камень, который утопит тебя и помешает тебе быть полезным другим. Дать ей денег, всё, что есть, проститься
с ней и кончить всё навсегда?» подумалось ему.
«Он
говорит «пущает», а ты
говоришь «двадцатипятирублевый билет», думал между тем Нехлюдов, чувствуя непреодолимое отвращение к этому развязному человеку, тоном своим желающему показать, что он
с ним,
с Нехлюдовым, одного, а
с пришедшими клиентами и остальными — другого, чуждого им лагеря.
— Уж очень он меня измучал — ужасный негодяй. Хотелось душу отвести, — сказал адвокат, как бы оправдываясь в том, что
говорит не о деле. — Ну-с, о вашем деле… Я его прочел внимательно и «содержания оной не одобрил», как говорится у Тургенева, т. е. адвокатишко был дрянной и все поводы кассации упустил.
— Малый,
говорят, хорош, — прибавила Федосья, простоволосая,
с своими длинными косами, сидевшая на полене против нар, на которых был чайник.
— Беспременно скажи про нас, —
говорила ей старуха Меньшова, в то время как Маслова оправляла косынку перед зepкалом
с облезшей наполовину ртутью, — не мы зажгли, а он сам, злодей, и работник видел; он души не убьет. Ты скажи ему, чтобы он Митрия вызвал. Митрий всё ему выложит, как на ладонке; а то что ж это, заперли в зàмок, а мы и духом не слыхали, а он, злодей, царствует
с чужой женой, в кабаке сидит.
Она, знаете, услыхала, что я
с вам знакома, — сказала Маслова, вертя головой и взглядывая на него, — и
говорит: «скажи ему, пусть, —
говорит, — сына вызовут, он им всё расскажет».
Вот Фанарин, я не знаю его лично, да и по моему общественному положению наши пути не сходятся, но он положительно дурной человек, вместе
с тем позволяет себе
говорить на суде такие вещи, такие вещи…
Прежде всех обратил его внимание молодой человек в короткой жакетке,
с приятным лицом, который, стоя перед немолодой уже чернобровой женщиной, что-то горячо и
с жестами рук
говорил ей.