С Нехлюдовым не
раз уже случалось в жизни то, что он называл «чисткой души». Чисткой души называл он такое душевное состояние, при котором он вдруг, после иногда большого промежутка времени, сознав замедление, а иногда и остановку внутренней жизни, принимался вычищать весь тот сор, который, накопившись в его душе, был причиной этой остановки.
Неточные совпадения
Он догнал ее еще
раз, опять обнял и поцеловал в шею. Этот поцелуй был совсем
уже не такой, как те первых два поцелуя: один бессознательный за кустом сирени и другой нынче утром в церкви. Этот был страшен, и она почувствовала это.
Только один
раз, когда после войны, с надеждой увидать ее, он заехал к тетушкам и узнал, что Катюши
уже не было, что она скоро после его проезда отошла от них, чтобы родить, что где-то родила и, как слышали тетки, совсем испортилась, — у него защемило сердце.
Всегда после таких пробуждений Нехлюдов составлял себе правила, которым намеревался следовать
уже навсегда: писал дневник и начинал новую жизнь, которую он надеялся никогда
уже не изменять, — turning a new leaf, [превернуть страницу,] как он говорил себе. Но всякий
раз соблазны мира улавливали его, и он, сам того не замечая, опять падал, и часто ниже того, каким он был прежде.
«Ведь
уже пробовал совершенствоваться и быть лучше, и ничего не вышло, — говорил в душе его голос искусителя, — так что же пробовать еще
раз?
— Да
уж, видно, такая твоя планида, — вступилась старушка, сидевшая за поджигательство. — Легко ли: отбил жену у малого, да его же вшей кормить засадил и меня туды ж на старости лет, — начала она в сотый
раз рассказывать свою историю. — От тюрьмы да от сумы, видно, не отказывайся. Не сума — так тюрьма.
Не спала Маслова и всё думала о том, что она каторжная, — и
уж ее два
раза назвали так: назвала Бочкова и назвала рыжая, — и не могла привыкнуть к этой мысли. Кораблева, лежавшая к ней спиной, повернулась.
Сначала арестанты кланялись на каждом перерыве, но потом они стали
уже кланяться через
раз, а то и через два, и все были очень рады, когда все похвалы окончились, и священник, облегченно вздохнув, закрыл книжечку и ушел за перегородку.
— Господа! Пожалуйста, пожалуйста! Не вынудьте меня принять меры строгости, — говорил смотритель, повторяя несколько
раз одно и то же. — Пожалуйста, да ну, пожалуйста! — говорил он слабо и нерешительно. — Что ж это?
Уж давно пора. Ведь этак невозможно. Я последний
раз говорю, — повторял он уныло, то закуривая, то туша свою мариландскую папироску.
Он живал в этом имении в детстве и в юности, потом
уже взрослым два
раза был в нем и один
раз по просьбе матери привозил туда управляющего-немца и поверял с ним хозяйство, так что он давно знал положение имения и отношения крестьян к конторе, т. е. к землевладельцу.
Уже лет восемь всякий
раз без ошибки, как только он доходил до этого места своей очень нравившейся ему речи, он чувствовал спазму в горле, щипание в носу, и из глаз текли слезы.
Раз избрав направление, он
уже никогда не сомневался и не колебался и потому был уверен, что никогда не ошибался.
Несколько
раз похвалив детей и тем хотя отчасти удовлетворив мать, жадно впитывающую в себя эти похвалы, он вышел за ней в гостиную, где англичанин
уже дожидался его, чтобы вместе, как они уговорились, ехать в тюрьму. Простившись со старыми и молодыми хозяевами, Нехлюдов вышел вместе с англичанином на крыльцо генеральского дома.
Он не спал всю ночь и, как это случается со многими и многими, читающими Евангелие, в первый
раз, читая, понимал во всем их значении слова, много
раз читанные и незамеченные. Как губка воду, он впитывал в себя то нужное, важное и радостное, что открывалось ему в этой книге. И всё, что он читал, казалось ему знакомо, казалось, подтверждало, приводило в сознание то, что он знал
уже давно, прежде, но не сознавал вполне и не верил. Теперь же он сознавал и верил.
Только тогда Бородавкин спохватился и понял, что шел слишком быстрыми шагами и совсем не туда, куда идти следует. Начав собирать дани, он с удивлением и негодованием увидел, что дворы пусты и что если встречались кой-где куры, то и те были тощие от бескормицы. Но, по обыкновению, он обсудил этот факт не прямо, а с своей собственной оригинальной точки зрения, то есть увидел в нем бунт, произведенный на сей
раз уже не невежеством, а излишеством просвещения.
Одни, к которым принадлежал Катавасов, видели в противной стороне подлый донос и обман; другие ― мальчишество и неуважение к авторитетам. Левин, хотя и не принадлежавший к университету, несколько
раз уже в свою бытность в Москве слышал и говорил об этом деле и имел свое составленное на этот счет мнение; он принял участие в разговоре, продолжавшемся и на улице, пока все трое дошли до здания Старого Университета.
Неточные совпадения
Лука Лукич (про себя, в нерешимости).Вот тебе
раз!
Уж этого никак не предполагал. Брать или не брать?
Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь,
уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один
раз меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После
уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
Лука Лукич. Что ж мне, право, с ним делать? Я
уж несколько
раз ему говорил. Вот еще на днях, когда зашел было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от доброго сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.
Купцы (кланяясь).Так
уж возьмите за одним
разом и сахарцу.
Анна Андреевна. Ну, может быть, один какой-нибудь
раз, да и то так
уж, лишь бы только. «А, — говорит себе, — дай
уж посмотрю на нее!»