Неточные совпадения
Вслед за ним вошла в коридор женщина
с измученным
лицом и вьющимися седыми волосами, одетая в кофту
с рукавами, обшитыми галунами, и подпоясанную поясом
с синим кантом.
Солдат — нижегородский мужик
с красным, изрытым оспою
лицом — положил бумагу за обшлаг рукава шинели и, улыбаясь, подмигнул товарищу, широкоскулому чувашину, на арестантку.
В третьем, четвертом часу усталое вставанье
с грязной постели, зельтерская вода
с перепоя, кофе, ленивое шлянье по комнатам в пенюарах, кофтах, халатах, смотренье из-за занавесок в окна, вялые перебранки друг
с другом; потом обмывание, обмазывание, душение тела, волос, примериванье платьев, споры из-за них
с хозяйкой, рассматриванье себя в зеркало, подкрашивание
лица, бровей, сладкая, жирная пища; потом одеванье в яркое шелковое обнажающее тело платье; потом выход в разукрашенную ярко-освещенную залу, приезд гостей, музыка, танцы, конфеты, вино, куренье и прелюбодеяния
с молодыми, средними, полудетьми и разрушающимися стариками, холостыми, женатыми, купцами, приказчиками, армянами, евреями, татарами, богатыми, бедными, здоровыми, больными, пьяными, трезвыми, грубыми, нежными, военными, штатскими, студентами, гимназистами — всех возможных сословий, возрастов и характеров.
В комнату вошел один из членов в золотых очках, невысокий,
с поднятыми плечами и нахмуренным
лицом.
Вслед за старушкой из двери залы гражданского отделения, сияя пластроном широко раскрытого жилета и самодовольным
лицом, быстро вышел тот самый знаменитый адвокат, который сделал так, что старушка
с цветами осталась не при чем, а делец, давший ему 10 тысяч рублей, получил больше 100 тысяч. Все глаза обратились на адвоката, и он чувствовал это и всей наружностью своей как бы говорил: «не нужно никих выражений преданности», и быстро прошел мимо всех.
Голова женщины была повязана арестантской косынкой,
лицо было серо-белое, без бровей и ресниц, но
с красными глазами.
Как только она вошла, глаза всех мужчин, бывших в зале, обратились на нее и долго не отрывались от ее белого
с черными глянцевито-блестящими глазами
лица и выступавшей под халатом высокой груди. Даже жандарм, мимо которого она проходила, не спуская глаз, смотрел на нее, пока она проходила и усаживалась, и потом, когда она уселась, как будто сознавая себя виновным, поспешно отвернулся и, встряхнувшись, уперся глазами в окно прямо перед собой.
Старичок-священник,
с опухшим желто-бледным
лицом, в коричневой рясе
с золотым крестом на груди и еще каким-то маленьким орденом, приколотым сбоку на рясе, медленно под рясой передвигая свои опухшие ноги, подошел к аналою, стоящему под образом.
Маслова быстрым движением встала и
с выражением готовности, выставляя свою высокую грудь, не отвечая, глядела прямо в
лицо председателя своими улыбающимися и немного косящими черными глазами.
«Неужели узнала?»
с ужасом подумал Нехлюдов, чувствуя, как кровь приливала ему к
лицу; но Маслова, не выделяя его от других, тотчас же отвернулась и опять
с испуганным выражением уставилась на товарища прокурора.
Подбежав к кусту сирени, она сорвала
с него две ветки белой, уже осыпавшейся сирени и, хлопая себя ими по разгоряченному
лицу и оглядываясь на него, бойко размахивая перед собой руками, пошла назад к играющим.
—
С приездом вас, Дмитрий Иванович! —
с трудом выговорила она, и
лицо ее залилось румянцем.
Так казалось Нехлюдову, когда он взглядывал на ее стройную фигуру в белом платье
с складочками и на сосредоточенно радостное
лицо, по выражению которого он видел, что точь-в-точь то же, что поет в его душе, поет и в ее душе.
В зале были новые
лица — свидетели, и Нехлюдов заметил, что Маслова несколько раз взглядывала, как будто не могла оторвать взгляда от очень нарядной, в шелку и бархате, толстой женщины, которая, в высокой шляпе
с большим бантом и
с элегантным ридикюлем на голой до локтя руке, сидела в первом ряду перед решеткой. Это, как он потом узнал, была свидетельница, хозяйка того заведения, в котором жила Маслова.
1) Виновен ли крестьянин села Борков, Крапивенского уезда, Симон Петров Картинкин, 33 лет, в том, что 17-го января 188* года в городе N, замыслив лишить жизни купца Смелькова,
с целью ограбления его, по соглашению
с другими
лицами, дал ему в коньяке яду, отчего и последовала смерть Смелькова, и похитил у него деньгами около 2500 рублей и брильянтовый перстень?
Хотя Нехлюдов хорошо знал и много paз и за обедом видал старого Корчагина, нынче как-то особенно неприятно поразило его это красное
лицо с чувственными смакующими губами над заложенной за жилет салфеткой и жирная шея, главное — вся эта упитанная генеральская фигура. Нехлюдов невольно вспомнил то, что знал о жестокости этого человека, который, Бог знает для чего, — так как он был богат и знатен, и ему не нужно было выслуживаться, — сек и даже вешал людей, когда был начальником края.
«Plutôt une affaire d’amour sale», [Скорее дело, в котором замешана грязная любовь, — непереводимый каламбур.] хотела сказать и не сказала Мисси, глядя перед собой
с совершенно другим, потухшим
лицом, чем то,
с каким она смотрела на него, но она не сказала даже Катерине Алексеевне этого каламбура дурного тона, а сказала только.
Арестанты — бородатые, бритые, старые, молодые, русские, инородцы, некоторые
с бритыми полуголовами, гремя ножными кандалами, наполняли прихожую пылью, шумом шагов, говором и едким запахом пота. Арестанты, проходя мимо Масловой, все жадно оглядывали ее, и некоторые
с измененными похотью
лицами подходили к ней и задевали ее.
— Ай, девка, хороша, — говорил один. — Тетеньке мое почтение, — говорил другой, подмигивая глазом. Один, черный,
с выбритым синим затылком и усами на бритом
лице, путаясь в кандалах и гремя ими, подскочил к ней и обнял ее.
Без дела сидели на нарах еще две женщины, одна лет сорока,
с бледным худым
лицом, вероятно когда-то очень красивая, теперь худая и бледная.
Одна из этих женщин, отбывавшая наказание за воровство, была большая, грузная,
с обвисшим телом рыжая женщина,
с желтовато-белыми, покрытыми веснушками
лицом, руками и толстой шеей, выставлявшейся из-за развязанного раскрытого ворота.
Лицо у ней было красное, в пятнах,
с широко расставленными черными глазами и толстыми короткими губами, не закрывавшими белые выпирающие зубы.
Четвертая стоявшая у окна была отбывающая наказание за корчемство невысокая коренастая деревенская женщина
с очень выпуклыми глазами и добродушным
лицом.
— Ужли ж присудили? — спросила Федосья,
с сострадательной нежностью глядя на Маслову своими детскими ясно-голубыми глазами, и всё веселое молодое
лицо ее изменилось, точно она готова была заплакать.
Увидав все эти сочувственные
лица после всего того, что
с ней было нынче, Масловой захотелось плакать, и у ней задрожали губы.
Подсудимый, оберегаемый двумя жандармами
с оголенными саблями, был худой, узкоплечий двадцатилетний мальчик в сером халате и
с серым бескровным
лицом.
А ведь стоило только найтись человеку, — думал Нехлюдов, глядя на болезненное, запуганное
лицо мальчика, — который пожалел бы его, когда его еще от нужды отдавали из деревни в город, и помочь этой нужде; или даже когда он уж был в городе и после 12 часов работы на фабрике шел
с увлекшими его старшими товарищами в трактир, если бы тогда нашелся человек, который сказал бы: «не ходи, Ваня, нехорошо», — мальчик не пошел бы, не заболтался и ничего бы не сделал дурного.
Еще не успели за ним затворить дверь, как опять раздались всё те же бойкие, веселые звуки, так не шедшие ни к месту, в котором они производились, ни к
лицу жалкой девушки, так упорно заучивавшей их. На дворе Нехлюдов встретил молодого офицера
с торчащими нафабренными усами и спросил его о помощнике смотрителя. Это был сам помощник. Он взял пропуск, посмотрел его и сказал, что по пропуску в дом предварительного заключения он не решается пропустить сюда. Да уж и поздно..
Чахоточная, схватившись за грудь,
с налитым кровью
лицом, откашливалась и, в промежутках вздыхая, почти вскрикивала.
По коридору послышались шаги в шлепающих котах, загремел замок, и вошли два арестанта-парашечники в куртках и коротких, много выше щиколок, серых штанах и,
с серьезными, сердитыми
лицами подняв на водонос вонючую кадку, понесли ее вон из камеры. Женщины вышли в коридор к кранам умываться. У кранов произошла ссора рыжей
с женщиной, вышедшей из другой, соседней камеры. Опять ругательства, крики, жалобы…
Особенная эта служба состояла в том, что священник, став перед предполагаемым выкованным золоченым изображением (
с черным
лицом и черными руками) того самого Бога, которого он ел, освещенным десятком восковых свечей, начал странным и фальшивым голосом не то петь, не то говорить следующие слова: «Иисусе сладчайший, апостолов славо, Иисусе мой, похвала мучеников, владыко всесильне, Иисусе, спаси мя, Иисусе спасе мой, Иисусе мой краснейший, к Тебе притекающего, спасе Иисусе, помилуй мя, молитвами рождшия Тя, всех, Иисусе, святых Твоих, пророк же всех, спасе мой Иисусе, и сладости райския сподоби, Иисусе человеколюбче!»
Нехлюдов отошел к толпе дожидающихся. Из толпы выделился в оборванной одежде и смятой шляпе, в опорках на босу ногу человек
с красными полосами во всё
лицо и направился к тюрьме.
С обеих сторон были прижавшиеся к сеткам
лица: жен, мужей, отцов, матерей, детей, старавшихся рассмотреть друг друга и сказать то, что нужно.
Рядом
с старушкой был молодой человек в поддевке, который слушал, приставив руки к ушам, покачивая головой, то, что ему говорил похожий на него арестант
с измученным
лицом и седеющей бородой.
Рядом
с цыганом присел к земле солдат, разговаривая
с арестанткой, потом стоял, прильнув к сетке, молодой
с светлой бородой мужичок в лаптях
с раскрасневшимся
лицом, очевидно
с трудом сдерживающий слезы.
— Вы ко мне? — сказала она, приближая к решетке свое улыбающееся,
с косящими глазами
лицо.
Маслова не могла расслышать того, что говорил Нехлюдов, но выражение его
лица в то время как он говорил, вдруг напомнило ей его. Но она не поверила себе. Улыбка однако исчезла
с ее
лица, и лоб стал страдальчески морщиться.
«Ведь это мертвая женщина», думал он, глядя на это когда-то милое, теперь оскверненное пухлое
лицо с блестящим нехорошим блеском черных косящих глаз, следящих за смотрителем и его рукою
с зажатой бумажкой. И на него нашла минута колебания.
Но не успел помощник подойти к двери в кабинет, как она сама отворилась, и послышались громкие, оживленные голоса немолодого коренастого человека
с красным
лицом и
с густыми усами, в совершенно новом платье, и самого Фанарина.
Она не только была необыкновенно оригинально нарядна, — что-то было на ней накручено и бархатное, и шелковое, и ярко желтое, и зеленое, — но и жидкие волосы ее были подвиты, и она победительно влетела в приемную, сопутствуемая длинным улыбающимся человеком
с земляным цветом
лица, в сюртуке
с шелковыми отворотами и белом галстуке.
С грустным и строгим
лицом и
с величайшею учтивостью поблагодарив жену адвоката за честь приглашения, Нехлюдов отказался за неимением возможности и вышел в приемную.
В это время из боковой двери вышел
с блестящими галунами и сияющим, глянцовитым
лицом,
с пропитанными табачным дымом усами фельдфебель и строго обратился к надзирателю...
Нехлюдов увидал ее в дверях, когда она еще не видала смотрителя.
Лицо ее было красно. Она бойко шла за надзирателем и не переставая улыбалась, покачивая головой. Увидав смотрителя, она
с испуганным
лицом уставилась на него, но тотчас же оправилась и бойко и весело обратилась к Нехлюдову.
На самом выходе к Нехлюдову подошел надзиратель
с крестами и медалями и неприятным, вкрадчивым
лицом и таинственно передал ему записку.
В комнате была девушка в войлочной шляпе, в шубке, жилистая,
с худым некрасивым
лицом, в котором хороши были одни глаза
с поднятыми над ними бровями.
Нехлюдову вспомнилось всё это и больше всего счастливое чувство сознания своего здоровья, силы и беззаботности. Легкие, напруживая полушубок, дышат морозным воздухом, на
лицо сыплется
с задетых дугой веток снег, телу тепло,
лицу свежо, и на душе ни забот, ни упреков, ни страхов, ни желаний. Как было хорошо! А теперь? Боже мой, как всё это было мучительно и трудно!..
Вышел главный смотритель
с измученным, грустным
лицом.
Молодой
с длинной шеей мускулистый человек
с добрыми круглыми глазами и маленькой бородкой стоял подле койки и
с испуганным
лицом, поспешно надевая халат, смотрел на входивших.
Нехлюдов слушал и вместе
с тем оглядывал и низкую койку
с соломенным тюфяком, и окно
с толстой железной решеткой, и грязные отсыревшие и замазанные стены, и жалкое
лицо и фигуру несчастного, изуродованного мужика в котах и халате, и ему всё становилось грустнее и грустнее; не хотелось верить, чтобы было правда то, что рассказывал этот добродушный человек, — так было ужасно думать, что могли люди ни за что, только за то, что его же обидели, схватить человека и, одев его в арестантскую одежду, посадить в это ужасное место.
А между тем еще ужаснее было думать, чтобы этот правдивый рассказ,
с этим добродушным
лицом, был бы обман и выдумка.