Неточные совпадения
Шестой ребенок, прижитый от проезжего цыгана, была девочка, и участь ее была бы та
же, но случилось
так, что одна из двух старых барышень зашла в скотную, чтобы сделать выговор скотницам за сливки, пахнувшие коровой.
Так жила она до 16-ти лет. Когда
же ей минуло 16 лет, к ее барышням приехал их племянник — студент, богатый князь, и Катюша, не смея ни ему ни даже себе признаться в этом, влюбилась в него. Потом через два года этот самый племянник заехал по дороге на войну к тетушкам, пробыл у них четыре дня и накануне своего отъезда соблазнил Катюшу и, сунув ей в последний день сторублевую бумажку, уехал. Через пять месяцев после его отъезда она узнала наверное, что она беременна.
Он неделю тому назад написал ей решительное письмо, в котором признавал себя виновным, готовым на всякого рода искупление своей вины, но считал всё-таки, для ее
же блага, их отношения навсегда поконченными.
Замедлил
же он высылкой потому, что никак не мог собрать с крестьян, которые в своей недобросовестности дошли до
такой степени, что для понуждения их необходимо было обратиться к власти.
Так что доводов было столько
же за, сколько и против; по крайней мере, по силе своей доводы эти были равны, и Нехлюдов, смеясь сам над собою, называл себя Буридановым ослом. И всё-таки оставался им, не зная, к какой из двух вязанок обратиться.
Одни слишком громко повторяли слова, как будто с задором и выражением, говорящим: «а я всё-таки буду и буду говорить», другие
же только шептали, отставали от священника и потом, как бы испугавшись, не во-время догоняли его; одни крепко-крепко, как бы боясь, что выпустят что-то, вызывающими жестами держали свои щепотки, а другие распускали их и опять собирали.
Бочковой было 43 года, звание — коломенская мещанка, занятие — коридорная в той
же гостинице «Мавритания». Под судом и следствием не была, копию с обвинительного акта получила. Ответы свои выговаривала Бочкова чрезвычайно смело и с
такими интонациями, точно она к каждому ответу приговаривала: «да, Евфимия, и Бочкова, копию получила, и горжусь этим, и смеяться никому не позволю». Бочкова, не дожидаясь того, чтобы ей сказали сесть, тотчас
же села, как только кончились вопросы.
— Когда
же Евфимии Бочковой был предъявлен ее счет в банке на 1800 рублей серебром, — продолжал читать секретарь, — и спрошено: откуда у нее взялись
такие деньги, она показала, что они нажиты ею в продолжение двенадцати лет вместе с Симоном Картинкиным, за которого она собиралась выйти замуж.
Так, когда Нехлюдов думал, читал, говорил о Боге, о правде, о богатстве, о бедности, — все окружающие его считали это неуместным и отчасти смешным, и мать и тетка его с добродушной иронией называли его notre cher philosophe; [наш дорогой философ;] когда
же он читал романы, рассказывал скабрезные анекдоты, ездил во французский театр на смешные водевили и весело пересказывал их, — все хвалили и поощряли его.
В особенности развращающе действует на военных
такая жизнь потому, что если невоенный человек ведет
такую жизнь, он в глубине души не может не стыдиться
такой жизни. Военные
же люди считают, что это
так должно быть, хвалятся, гордятся
такою жизнью, особенно в военное время, как это было с Нехлюдовым, поступившим в военную службу после объявления войны Турции. «Мы готовы жертвовать жизнью на войне, и потому
такая беззаботная, веселая жизнь не только простительна, но и необходима для нас. Мы и ведем ее».
Так смутно думал Нехлюдов в этот период своей жизни; чувствовал
же он во всё это время восторг освобождения от всех нравственных преград, которые он ставил себе прежде, и не переставая находился в хроническом состоянии сумасшествия эгоизма.
Так казалось Нехлюдову, когда он взглядывал на ее стройную фигуру в белом платье с складочками и на сосредоточенно радостное лицо, по выражению которого он видел, что точь-в-точь то
же, что поет в его душе, поет и в ее душе.
— Что
же это вы делаете? — вскрикнула она
таким голосом, как будто он безвозвратно разбил что-то бесконечно драгоценное, и побежала от него рысью.
«Что
же это: большое счастье или большое несчастье случилось со мной?» спрашивал он себя. «Всегда
так, все
так», сказал он себе и пошел спать.
«Но что
же делать? Всегда
так.
Так это было с Шенбоком и гувернанткой, про которую он рассказывал,
так это было с дядей Гришей,
так это было с отцом, когда он жил в деревне и у него родился от крестьянки тот незаконный сын Митенька, который и теперь еще жив. А если все
так делают, то, стало быть,
так и надо».
Так утешал он себя, но никак не мог утешиться. Воспоминание это жгло его совесть.
— Господа присяжные заседатели, — продолжал между тем, грациозно извиваясь тонкой талией, товарищ прокурора, — в вашей власти судьба этих лиц, но в вашей
же власти отчасти и судьба общества, на которое вы влияете своим приговором. Вы вникните в значение этого преступления, в опасность, представляемую обществу от
таких патологических,
так сказать, индивидуумов, какова Маслова, и оградите его от заражения, оградите невинные, крепкие элементы этого общества от заражения и часто погибели.
Он отвергал показание Масловой о том, что Бочкова и Картинкин были с ней вместе, когда она брала деньги, настаивая на том, что показание ее, как уличенной отравительницы, не могло иметь веса. Деньги, 2500 рублей, говорил адвокат, могли быть заработаны двумя трудолюбивыми и честными людьми, получавшими иногда в день по 3 и 5 рублей от посетителей. Деньги
же купца были похищены Масловой и кому-либо переданы или даже потеряны,
так как она была не в нормальном состоянии. Отравление совершила одна Маслова.
«И
такая удивительная случайность! Ведь надо
же, чтобы это дело пришлось именно на мою сессию, чтобы я, нигде не встречая ее 10 лет, встретил ее здесь, на скамье подсудимых! И чем всё это кончится? Поскорей, ах, поскорей бы!»
—
Так что
же, по-вашему, она украла? — спросил один из присяжных.
Когда
же зашла речь об ее участии в отравлении, то горячий заступник ее, купец, сказал, что надо признать ее невиновной,
так как ей не зa чем было отравлять его.
Старшина
же сказал, что нельзя признать ее невиновной,
так как она сама созналась, что дала порошок.
—
Так как
же, господа, — обратился старшина, — признаем виновной без умысла ограбления, и имущества не похищала.
— Ни в каком случае, — отвечал он решительно. — И
так газеты говорят, что присяжные оправдывают преступников; что
же заговорят, когда суд оправдает. Я не согласен ни в каком случае.
— А помните, как вы говорили, что надо всегда говорить правду, и как вы тогда всем нам говорили
такие жестокие правды. Отчего
же теперь вы не хотите сказать? Помнишь, Мисси? — обратилась Катерина Алексеевна к вышедшей к ним Мисси.
— Не поправляйтесь, а лучше скажите, чем
же мы
так дурны, — сказала Катерина Алексеевна, играя словами и как бы не замечая серьезности Нехлюдова.
Это было тем более отвратительно, что в этой
же комнате три месяца тому назад лежала эта женщина, ссохшаяся, как мумия, и всё-таки наполнявшая мучительно тяжелым запахом, который ничем нельзя было заглушить, не только всю комнату, но и весь дом.
Нельзя
же это оставить
так.
«Ведь уже пробовал совершенствоваться и быть лучше, и ничего не вышло, — говорил в душе его голос искусителя, —
так что
же пробовать еще раз?
В
таком состоянии застали ее Бочкова и Картинкин, которых после приговора ввели в ту
же комнату.
Дорогой нельзя было курить,
так что Маслова с тем
же неудовлетворенным желанием курения подошла к острогу.
Мальчишка в одной рубашонке пробегал мимо нее и приговаривал всё одно и то
же: «ишь, не поймала!» Старушка эта, обвинявшаяся вместе с сыном в поджоге, переносила свое заключение с величайшим добродушием, сокрушаясь только о сыне, сидевшем с ней одновременно в остроге, но более всего о своем старике, который, она боялась, совсем без нее завшивеет,
так как невестка ушла, и его обмывать некому.
— Да уж, видно,
такая твоя планида, — вступилась старушка, сидевшая за поджигательство. — Легко ли: отбил жену у малого, да его
же вшей кормить засадил и меня туды ж на старости лет, — начала она в сотый раз рассказывать свою историю. — От тюрьмы да от сумы, видно, не отказывайся. Не сума —
так тюрьма.
— Видно, у них всё
так, — сказала корчемница и, вглядевшись в голову девочки, положила чулок подле себя, притянула к себе девочку между ног и начала быстрыми пальцами искать ей в голове. — «Зачем вином торгуешь?» А чем
же детей кормить? — говорила она, продолжая свое привычное дело.
Давно он не встречал дня с
такой энергией. Вошедшей к нему Аграфене Петровне он тотчас
же с решительностью, которой он сам не ожидал от себя, объявил, что не нуждается более в этой квартире и в ее услугах. Молчаливым соглашением было установлено, что он держит эту большую и дорогую квартиру для того, чтобы в ней жениться. Сдача квартиры, стало быть, имела особенное значение. Аграфена Петровна удивленно посмотрела на него.
— Очень благодарю вас, Аграфена Петровна, за все заботы обо мне, но мне теперь не нужна
такая большая квартира и вся прислуга. Если
же вы хотите помочь мне, то будьте
так добры распорядиться вещами, убрать их покамест, как это делалось при мама. А Наташа приедет, она распорядится. (Наташа была сестра Нехлюдова.)
— Это ваша добрая воля, только вины вашей тут особенной нет. Со всеми бывает, и если с рассудком, то всё это заглаживается и забывается, и живут, — сказала Аграфена Петровна строго и серьезно, — и вам это на свой счет брать не к чему. Я и прежде слышала, что она сбилась с пути,
так кто
же этому виноват?
— И пропади они пропадом, эти самые половики, они мне и вовсе не нужны. Кабы я знал, что столько из-за них докуки будет,
так не то что искать, а приплатил бы к ним красненькую, да и две бы отдал, только бы не таскали на допросы. Я на извозчиках рублей 5 проездил. А я
же нездоров. У меня и грыжа и ревматизмы.
Так говорили свидетели, сам
же обвиняемый во всем винился и, как пойманный зверок, бессмысленно оглядываясь по сторонам, прерывающимся голосом рассказывал всё, как было.
Назначенный
же от суда защитник доказывал, что кража совершена не в жилом помещении, и что потому, хотя преступление и нельзя отрицать, но всё-таки преступник еще не
так опасен для общества, как это утверждал товарищ прокурора.
Для того
же, чтобы уничтожить те условия, в которых зарождаются
такие люди, не только ничего не делаем, но только поощряем те заведения, в которых они производятся. Заведения эти известны: это фабрики, заводы, мастерские, трактиры, кабаки, дома терпимости. И мы не только не уничтожаем
таких заведений, но, считая их необходимыми, поощряем, регулируем их.
— Так-с, — сказал прокурор всё с той
же чуть заметной улыбкой, как бы показывая этой улыбкой то, что
такие заявления знакомы ему и принадлежат к известному ему забавному разряду. — Так-с, но вы, очевидно, понимаете, что я, как прокурор суда, не могу согласиться с вами. И потому советую вам заявить об этом на суде, и суд разрешит ваше заявление и признает его уважительным или неуважительным и в последнем случае наложит на вас взыскание. Обратитесь в суд.
Еще не успели за ним затворить дверь, как опять раздались всё те
же бойкие, веселые звуки,
так не шедшие ни к месту, в котором они производились, ни к лицу жалкой девушки,
так упорно заучивавшей их. На дворе Нехлюдов встретил молодого офицера с торчащими нафабренными усами и спросил его о помощнике смотрителя. Это был сам помощник. Он взял пропуск, посмотрел его и сказал, что по пропуску в дом предварительного заключения он не решается пропустить сюда. Да уж и поздно..
Она решила, что сделает
так. Но тут
же, как это и всегда бывает в первую минуту затишья после волнения, он, ребенок — его ребенок, который был в ней, вдруг вздрогнул, стукнулся и плавно потянулся и опять стал толкаться чем-то тонким, нежным и острым. И вдруг всё то, что за минуту
так мучало ее, что, казалось, нельзя было жить, вся злоба на него и желание отомстить ему хоть своей смертью, — всё это вдруг отдалилось. Она успокоилась, оправилась, закуталась платком и поспешно пошла домой.
Все жили только для себя, для своего удовольствия, и все слова о Боге и добре были обман. Если
же когда поднимались вопросы о том, зачем на свете всё устроено
так дурно, что все делают друг другу зло и все страдают, надо было не думать об этом. Станет скучно — покурила или выпила или, что лучше всего, полюбилась с мужчиной, и пройдет.
Кроме того, было прочтено дьячком несколько стихов из Деяний Апостолов
таким странным, напряженным голосом, что ничего нельзя было понять, и священником очень внятно было прочтено место из Евангелия Марка, в котором сказано было, как Христос, воскресши, прежде чем улететь на небо и сесть по правую руку своего отца, явился сначала Марии Магдалине, из которой он изгнал семь бесов, и потом одиннадцати ученикам, и как велел им проповедывать Евангелие всей твари, причем объявил, что тот, кто не поверит, погибнет, кто
же поверит и будет креститься, будет спасен и, кроме того, будет изгонять бесов, будет излечивать людей от болезни наложением на них рук, будет говорить новыми языками, будет брать змей и, если выпьет яд, то не умрет, а останется здоровым.
И никому из присутствующих, начиная с священника и смотрителя и кончая Масловой, не приходило в голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом
такое бесчисленное число раз повторял священник, всякими странными словами восхваляя его, запретил именно всё то, что делалось здесь; запретил не только
такое бессмысленное многоглаголание и кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определенным образом запретил одним людям называть учителями других людей, запретил молитвы в храмах, а велел молиться каждому в уединении, запретил самые храмы, сказав, что пришел разрушить их, и что молиться надо не в храмах, а в духе и истине; главное
же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучать, позорить, казнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми, сказав, что он пришел выпустить плененных на свободу.