Бывало, стоишь, стоишь в углу, так что колени и спина заболят, и думаешь: «Забыл про меня Карл Иваныч: ему, должно быть, покойно сидеть на мягком кресле и читать свою гидростатику, — а каково мне?» — и начнешь, чтобы напомнить о себе, потихоньку отворять и затворять заслонку или ковырять штукатурку со стены; но если вдруг упадет с шумом слишком большой кусок на землю — право, один страх
хуже всякого наказания.
Иленька Грап был мальчик лет тринадцати,
худой, высокий, бледный, с птичьей рожицей и добродушно-покорным выражением.
Сколько я ни спрашивала, больше она мне ничего не сказала, только приказала подать столик, пописала еще что-то, при себе приказала запечатать письмо и сейчас же отправить. После уж все пошло
хуже да хуже.
Детей! детей!» Я хотела было за вами бежать, да Иван Васильич остановил, говорит: «Это
хуже встревожит ее, лучше не надо».