Неточные совпадения
Бывало, как досыта набегаешься внизу по зале, на цыпочках прокрадешься наверх, в классную,
смотришь — Карл Иваныч сидит себе один на своем кресле и с спокойно-величавым выражением читает какую-нибудь из своих любимых книг. Иногда я заставал его и в такие минуты, когда он
не читал: очки спускались ниже на большом орлином носу, голубые полузакрытые глаза
смотрели с каким-то особенным выражением, а губы грустно улыбались. В комнате тихо; только слышно его равномерное дыхание и бой часов с егерем.
Матушка сидела в гостиной и разливала чай; одной рукой она придерживала чайник, другою — кран самовара, из которого вода текла через верх чайника на поднос. Но хотя она
смотрела пристально, она
не замечала этого,
не замечала и того, что мы вошли.
Она грозно
посмотрела на него и,
не отвечая на его поклон, продолжала, топая ногой, считать: «Un, deux, trois, un, deux, trois», [Раз, два, три, раз, два, три (фр.).] — еще громче и повелительнее, чем прежде.
Мысли эти мелькали в моей голове; я
не трогался с места и пристально
смотрел на черные бантики своих башмаков.
Долго бессмысленно
смотрел я в книгу диалогов, но от слез, набиравшихся мне в глаза при мысли о предстоящей разлуке,
не мог читать; когда же пришло время говорить их Карлу Иванычу, который, зажмурившись, слушал меня (это был дурной признак), именно на том месте, где один говорит: «Wo kommen Sie her?», [Откуда вы идете? (нем.)] а другой отвечает: «Ich komme vom Kaffe-Hause», [Я иду из кофейни (нем.).] — я
не мог более удерживать слез и от рыданий
не мог произнести: «Haben Sie die Zeitung nicht gelesen?» [Вы
не читали газеты? (нем.)]
Николай поднял голову и
посмотрел на Карла Иваныча так, как будто желая удостовериться, действительно ли может он найти кусок хлеба, — но ничего
не сказал.
— Ах, что ты со мной сделала! — сказал папа, улыбаясь и приставив руку ко рту с той стороны, с которой сидела Мими. (Когда он это делал, я всегда слушал с напряженным вниманием, ожидая чего-нибудь смешного.) — Зачем ты мне напомнила об его ногах? я
посмотрел и теперь ничего есть
не буду.
Начались разговоры о том, что Володя поедет на охотничьей лошади, о том, как стыдно, что Любочка тише бегает, чем Катенька, о том, что интересно было бы
посмотреть вериги Гриши, и т. д.; о том же, что мы расстаемся, ни слова
не было сказано.
— Да, и беги по дороге. Когда придет полянка, остановись и
смотри: ко мне без зайца
не приходить!
Представляя, что она рвет с дерева какие-то американские фрукты, Любочка сорвала на одном листке огромной величины червяка, с ужасом бросила его на землю, подняла руки кверху и отскочила, как будто боясь, чтобы из него
не брызнуло чего-нибудь. Игра прекратилась: мы все, головами вместе, припали к земле —
смотреть эту редкость.
Я
смотрел уже
не на червяка, смотрел-смотрел и изо всех сил поцеловал плечо Катеньки.
На людей нынешнего века он
смотрел презрительно, и взгляд этот происходил столько же от врожденной гордости, сколько от тайной досады за то, что в наш век он
не мог иметь ни того влияния, ни тех успехов, которые имел в свой.
Я стал
смотреть кругом: на волнующиеся поля спелой ржи, на темный пар, на котором кое-где виднелись соха, мужик, лошадь с жеребенком, на верстовые столбы, заглянул даже на козлы, чтобы узнать, какой ямщик с нами едет; и еще лицо мое
не просохло от слез, как мысли мои были далеко от матери, с которой я расстался, может быть, навсегда.
Отуманенными дремотой глазами я пристально
смотрю на ее лицо, и вдруг она сделалась вся маленькая, маленькая — лицо ее
не больше пуговки; но оно мне все так же ясно видно: вижу, как она взглянула на меня и как улыбнулась.
— Так ты меня очень любишь? — Она молчит с минуту, потом говорит: —
Смотри, всегда люби меня, никогда
не забывай. Если
не будет твоей мамаши, ты
не забудешь ее?
не забудешь, Николенька?
— Нет,
не нужно, — сказал учитель, укладывая карандаши и рейсфедер в задвижной ящичек, — теперь прекрасно, и вы больше
не прикасайтесь. Ну, а вы, Николенька, — прибавил он, вставая и продолжая искоса
смотреть на турка, — откройте наконец нам ваш секрет, что вы поднесете бабушке? Право, лучше было бы тоже головку. Прощайте, господа, — сказал он, взял шляпу, билетик и вышел.
Заметно, однако, было, что она
не знала, куда поставить эту коробочку, и, должно быть, поэтому предложила папа
посмотреть, как удивительно искусно она сделана.
Бабушка, задумавшись,
смотрела на портрет, вделанный в черепаховую табакерку, и ничего
не отвечала.
Он никогда
не улыбался, но или
смотрел совершенно серьезно, или от души смеялся своим звонким, отчетливым и чрезвычайно увлекательным смехом.
Поразительной чертой в ее лице была необыкновенная величина выпуклых полузакрытых глаз, которые составляли странный, но приятный контраст с крошечным ротиком. Губки были сложены, а глаза
смотрели так серьезно, что общее выражение ее лица было такое, от которого
не ожидаешь улыбки и улыбка которого бывает тем обворожительнее.
Мы довольно долго стояли друг против друга и,
не говоря ни слова, внимательно всматривались; потом, пододвинувшись поближе, кажется, хотели поцеловаться, но,
посмотрев еще в глаза друг другу, почему-то раздумали. Когда платья всех сестер его прошумели мимо нас, чтобы чем-нибудь начать разговор, я спросил,
не тесно ли им было в карете.
Лакей, который с виду был человек почтенный и угрюмый, казалось, горячо принимал сторону Филиппа и был намерен во что бы то ни стало разъяснить это дело. По невольному чувству деликатности, как будто ничего
не замечая, я отошел в сторону; но присутствующие лакеи поступили совсем иначе: они подступили ближе, с одобрением
посматривая на старого слугу.
Еще
не скоро должен был прийти наш черед танцевать, а молчание возобновилось: я с беспокойством
посматривал на нее, желая знать, какое произвел впечатление, и ожидая от нее помощи.
Зачем Володя делал мне знаки, которые все видели и которые
не могли помочь мне? зачем эта противная княжна так
посмотрела на мои ноги? зачем Сонечка… она милочка; но зачем она улыбалась в это время? зачем папа покраснел и схватил меня за руку?
Выезжая из Москвы, папа был задумчив, и когда Володя спросил у него:
не больна ли maman? — он с грустию
посмотрел на него и молча кивнул головой.
Она
не стала целовать нас, как то обыкновенно делывала, а только привстала,
посмотрела на нас через очки, и слезы потекли у нее градом.
Только я вышла
посмотреть, что питье
не несут, — прихожу, а уж она, моя сердечная, все вокруг себя раскидала и все манит к себе вашего папеньку; тот нагнется к ней, а уж сил, видно, недостает сказать, что хотелось: только откроет губки и опять начнет охать: «Боже мой!
Я остановился у двери и стал
смотреть; но глаза мои были так заплаканы и нервы так расстроены, что я ничего
не мог разобрать; все как-то странно сливалось вместе: свет, парча, бархат, большие подсвечники, розовая, обшитая кружевами подушка, венчик, чепчик с лентами и еще что-то прозрачное, воскового цвета.
Я забывал, что мертвое тело, которое лежало предо мною и на которое я бессмысленно
смотрел, как на предмет,
не имеющий ничего общего с моими воспоминаниями, была она.
Я воображал ее то в том, то в другом положении: живою, веселою, улыбающеюся; потом вдруг меня поражала какая-нибудь черта в бледном лице, на котором остановились мои глаза: я вспоминал ужасную действительность, содрогался, но
не переставал
смотреть.
Старушка
посмотрела на меня с недоумением и любопытством, должно быть,
не понимая, для чего я спрашиваю у нее это.
Глаза ее были очень открыты, но взор неопределенен и туп: она
смотрела прямо на меня, но, должно быть,
не видала.
Я думал, что она обращается ко мне, и подошел ближе, но она
смотрела не на меня.